Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


Попередня     Головна     Наступна





Владимир АНТОНОВИЧ

ИССЛЕДОВАНИЕ О ГАЙДАМАЧЕСТВЕ



После исчезновения козачества на правой стороне Днепра в начале XVIII столетия, Юго-Западный край должен был поступить в полное распоряжение польского правительства и сделаться, наконец, неотъемлемой собственностью шляхты, составлявшей это правительство. Казалось, что после устранения единственной силы, стеснявшей господство польско-шляхетского строя, порядок этот водворится всецело и осуществит давно им намеченные цели: полное господство польской народности и постепенное обращение в нее русского народонаселения края; истребление православия и водворение вместо него вначале унии, а потом, постепенно, католичества; наконец, утверждение в крае неограниченного полновластия шляхетского сословия и полное порабощение крестьян в гражданском и экономическом отношениях. Впрочем, осуществление этих задач казалось легким только с точки зрения чисто субъективной, присущей шляхетской среде того времени. Среда эта, не отличавшаяся никогда политическим тактом и умением хладнокровно обсуждать и более глубоко понимать исторические законы, управляющие /373/ судьбой человеческих обществ, не принимала во внимание тех непреодолимых стремлений масс южнорусского народа, которые прорывались в течение двух столетий в форме козацких движений; заключившись в узкую сословную, национальную и религиозную исключительность, преследуя по мелочам интересы своей касты, кружка или личности, шляхтичи полагали, что от коренных жизненных требований временно побежденного народонаселения можно отделаться абсолютным их непризнанием, высокомерными риторическими фразами о «хлопской злости», о «врожденной мужицкой строптивости» и т. п. Шляхетская среда была слишком неразвита, слишком эгоистична и недальновидна для того, чтобы пойти навстречу стремлениям массы народной и, предвидя ее реакцию, добровольными уступками открыть путь для прогресса в гражданском развитии Речи Посполитой. Требуя безусловного подчинения своим целям, отрицая абсолютно все гражданские и человеческие права народа, шляхтичи вызывали необходимо бесконечную реакцию с его стороны; одолев в козачестве ту форму реакции, которая боролась с шляхетским началом в течение почти двух столетий, польские дворяне полагали, что одолели саму реакцию и что поставили ее в безвыходное положение; между тем не прошло и двух десятилетий, как факты доказали ошибочность их взгляда и лишили шляхтичей уверенности в полном торжестве их дела. Народная реакция не была подавлена: она проявилась в новой форме, возрастала с каждым годом и быстро охватывала массу крепостного люда; эта новая форма называлась теперь гайдамачеством.

Между тем, вызывая неуступчивостью и крайней народной и сословной исключительностью протест со стороны масс народных, шляхетское общество не имело даже достаточной силы и гражданской подготовки для того, чтобы бороться с фактическими проявлениями этого протеста и затруднять его непосредственные проявления; тот же сословный и личный эгоизм, называвшийся в Польше XVIII столетия «золотой шляхетской вольностью», известный обыкновенно под именем анархии и безурядицы, обессиливал совершенно государственный организм Речи Посполитой и лишал его возможности действовать в своих же интересах по строго обдуманному, общему плану. Оберегая ревниво шляхетские права от контроля центральной власти, дворянское сословие отняло у этой власти все средства действия; полное отсутствие администрации, функции которой были возложены исключительно на Дворян, и почти совершенное отсутствие государственных финансов — следствие освобождения шляхтичей от всяких налогов и полного упадка городской промышленности и торговли — ставили правительство в невозможность предпри-/374/нять какую бы то ни было решительную меру даже с целью обеспечить права, привилегии и притязания самой шляхты. Всеобщая неурядица, отсутствие органов, необходимых для сохранения порядка, хотя бы понятого с шляхетской точки зрения, открывали свободный исход для проявлений всякого общественного брожения, вытекало ли оно из более глубокого побуждения — подавленных законных требований масс народных, или же основывалось на более мелких эгоистических, личных мотивах.

Отсутствие общественного начала, сдерживающего фактические проявления как законной реакции подавленных слоев общества, так и личные порывы к своеволию, корысти и произволу, отразилось невыгодно и на характере народного протеста. Находя легкий исход в проявлениях чисто личных, единичных, протест этот не был поставлен в необходимость группироваться, уяснять свои нравственные основы, искать прочной опоры в солидной разработке своих принципов, в приведении их в цельное, стройное, глубоко сознанное и прочувствованное убеждение, основанное на общем народном самопознании. Прорываясь в постоянных спорадических вспышках, народное движение если и разростается в объеме, благодаря внешним обстоятельствам, то не усиливается в отношении нравственной выработки, ясности принципов и определенности целей — оно пребывает более на степени развития врожденного инстинкта или унаследованной традиции, чем сознанного убеждения; стремясь к ниспровержению шляхетского порядка, народ только чувствует в общих чертах основы другого, желательного для него порядка вещей, но ясно высказать и установить их в частностях он не умеет; таким образом, вследствие неясности принципов характер народной реакции принимает черты более отрицательные, чем положительные, стремится более к ниспровержению существующего, чем к постановке на его место нового, лучшего.

Кроме того, народная реакция принимает еще другие невыгодные для нее черты, истекавшие из того же источника — всеобщей анархии. При отсутствии порядка и органов для его сохранения, личные страсти являются в виде необузданного произвола; стремление к поживе, грабежу, бесчинству и насилиям всякого рода, не находя препятствия ни в нравственном развитии всех слоев народа, ни в юридическом строе государства, разыгривается повсюду привольно и сдерживается лишь личным кулачным правом. Лица всех сословий готовы при удобном случае поживиться чужой собственностью, нанести насилия, отправиться на разбой и грабеж. Предприятия подобного рода составляют нормальное /375/ явление; в них принимают участие шляхтичи и крестьяне, жолнеры и мещане, выходцы из соседних государств и даже лица духовные; организуются более или менее крупные разбойничьи отряды и предпринимают целые разбойничьи походы; в начале столетия к отрядам этим примыкают самые разнородные элементы и грабеж составляет единственную задачу их существования; но, мало-помалу, в составе отрядов начинают преобладать элементы более однородные: беглые крестьяне, запорожцы, охотники из мещан и левобережных Козаков; все недовольные положением дел в обществе примыкают к разбойничьей вольнице, направляют ее удары по преимуществу на панские дворы, и, помимо грабежа, сообщают ей все более и более резкий характер борьбы с господствующим элементом из-за народных начал; в подробностях гайдамацких походов, записанных в актовые книги, характер этот начинает ясно преобладать уже около половины столетия и, наконец, разряжается в двух-трех попытках, носящих вполне характер восстаний политических, сословных и религиозных.

Тем не менее в общей характеристике гайдамачества видны постоянно, в различных, смотря по времени и обстоятельствам, долях, две разнородные стороны, сложившиеся в одно явление: народный протест против польско-шляхетского порядка и стремление к удовлетворению личного произвола или корысти; вторая черта была неминуемым последствием как той низкой степени развития народа, при которой ясно не разграничиваются в понятии действующих лиц: общее от личного, долг от страсти, так и того отсутствия распорядительной власти в государстве, на который было указано. Что личный произвол и побуждения корыстные примешивались ко всякому общественному делу в Речи Посполитой, вследствие ее же ненормального строя, в том можно ясно убедиться, посмотрев на ход общественных дел в самой шляхетской среде, которая могла действовать в строго законных пределах. Трудно действительно было ожидать гражданского образа действий, основанного исключительно на ясно сознанных нравственных и политических принципах, на бескорыстии и самопожертвовании от подавленной, пребывающей в невежестве, угнетаемой и оскорбляемой крестьянской массы в том государстве, где просвещавшееся и господствовавшее сословие лишено было понимания всех названных мотивов, как в публичной, так и в частной жизни, где при появлении иноземного войска немедленно часть полноправных граждан принимала сторону врагов и шла грабить имущество остальных сограждан (как это случилось во время войны со шведами), где выборные лица от народа, составляв-/376/шие высшую правительственную коллегию (сейм), получали поголовно жалованье от иностранных правительств, где областные сеймики решали публичные прения сабельными и палочными ударами, где судебные приговоры исполнялись заездами, т. е. легализированным разбоем и грабежом, где, наконец, войско получало, в большей части случаев, жалованье посредством военных конфедераций, т. е. систематического грабежа на пространстве нескольких областей.

С двойным характером — разбоя и сопротивления панским порядкам — появляется гайдамачество с самого начала XVIII столетия, первоначально на Волыни и Подолии, затем, по мере заселения страны, и в Украине, где, благодаря выгодным географическим условиям — близости трех границ (русской, турецкой и молдавской) и переходному положению края, — оно окончательно сосредотачивается во второй четверти столетия. Первые признаки зарождавшегося гайдамачества мы встречаем в актах волынских поветов; так, еще во время Шведской войны, пользуясь смутным временем, частыми проходами различных войск и междуусобием среди шляхты, местные жители — крестьяне и мещане — составляли небольшие отряды и, принимая имя Козаков, нападали на дворы панов и евреев. Уже в 1708 году мы встречаем подробный рассказ о похождениях одного из таких отрядов, составившегося в окрестности Межирича Корецкого под предводительством мещанина этого города, Трыцька Пащенка, из отбившихся от своих команд Козаков, русских солдат и даже калмыков; выдавая себя за козацкого начальника, Пащенко грабил панские дворы и еврейские аренды и взымал в свою пользу контрибуцию деньгами и разными припасами. Вскоре количество подобных отрядов умножилось на Волыни до такой степени, что в 1712 году коронный гетман, Сенявский, должен был от действующей армии отделить часть войска и поручить ей заняться исключительно истреблением «своевольных куп», которые стали собираться и бесчинствовать в Волынском воеводстве.

В то же почти время в Подолии и в пограничной с ней полосе Брацлавщины появлялись все чаще и чаще подобные же явления безурядицы и народного брожения: с 1713 года мы встречаем целый ряд нападений то на купцов-евреев, то на панские дворы, то на местечки и т. д. Часто виновниками нападений оказываются местные крестьяне, иногда запорожцы врываются с этой целью из Молдавии, часто сами шляхтичи не брезгают предпочесть грабеж более мирным занятиям; так, между прочим, мы встречаем в актах упоминания о том, что в окрестности Хмельника крестьяне села Багрыновец ограбили казну сборщика земских податей. В местечке /377/ Стрыжавке несколько человек крестьян отправились, по их собственному выражению, «искать счастья в добыче» и поживились всяким добром проезжих купцов-евреев; но добро это не пошло им впрок — они попали под магистратский суд, а добыча их — в сундуки экономического начальства. В том же году отряд запорожцев налетел на местечко Пиков, ограбил это имение князя Любомирского и перебил или поранил населявших его евреев. В свою очередь, дворяне, прельщаясь легкой добычей, то входили в стачки с грабителями, доставляя им безопасные притоны в своих имениях, конечно, за значительный дивиденд от их «заработка», то сами предпринимали походы с целью «поисков за счастьем». Так, встречаем решение суда, по которому дворянин Доминик Матковский приговорен к виселице за то, что с юных лет, странствуя по разным воеводствам, постоянно занимался воровством и разбоем в сообществе с восемью другими шляхтичами и, наконец, застрелил одного из своих товарищей, дворянина Сухорабского, желая присвоить себе его пай в добыче.

Еще привольнее могли развернуться страсти в степной, совершенно обезлюдевшей тогда Украине; там, на плодоносной, но совершенно опустевшей равнине двух воеводств — Киевского и Брацлавского, образовались маленькие отряды всякого сбродного люда и разъезжали по широкой степи, разбивая купеческие обозы, отгоняя стада лошадей и т. д. Похождения одного такого отряда мы знаем из показаний двух его участников: шляхтича Михаила Янковского и его «пахолка», т. е. слуги, Илька Ледовского. Отряд этот, состоявший из 15 человек, составился в 1713 г. в окрестности Киева из самых разнородных элементов: донских Козаков, крестьян, шляхтичей, молдаван, крещеных евреев и т. д.; он выехал за русскую границу под предводительством запорожца Дзюбы, знавшего отлично местность, под предлогом поступления на службу в Польше, но, вместо того, занялся разбоем. Ночуя в опустелых селах, беспрепятственно проезжая вдоль всю страну до Днестра, находя радушный прием в редких хуторах, куда стали приезжать панские осадчие, вольница свободно поджидала купеческие обозы и живилась на их счет; иногда грабеж попадался богатый: так, после нападения на один из караванов на долю каждого участника пришлось чистыми деньгами по 450 злотых; другой раз они Добыли прекрасных лошадей и т. д. Наконец, нагулявшись вволю, удальцы направились к Немирову и, разделившись, разбрелись по селам, здесь они переженились и принялись преспокойно разводить хозяйство на добытые в степи средства. /378/

На порубежных полосах Украины, где народонаселение отчасти уцелело, или там, где оно стало медленно водворяться, мы встречаем те же симптомы брожения; так, в Киевском Полесьи крестьяне бегут в близлежащую степь, селятся, на более льготных условиях, на землях новых помещиков и, вместе с односельцами, нападают на села бывших своих владельцев, угоняют их скот, угрожают им разорением и смертью и, тем не менее, находят приют и защиту у новых помещиков. В новоосаженном местечке Паволочи управляющий пригласил на слободу, между прочими переселенцами, русских выходцев, старообрядцев: но поселенцы эти немедленно приняли участие в общем брожении края: они отправились на лодках вверх по Днепру и Припяти и ограбили несколько сел и дворов в Мозырском повете. На другой, южной, закраине степи жители новопоселенного местечка Тарговицы оказывали гостеприимство «подозрительным людям» ходили вместе с ними в степь для добычи и хранили награбленные вещи в казнохранилище своей приходской церкви. Наконец, во всем Побережьи, между Бугом и Днестром, разбойничали мелкие шайки степняков, состоявшие, впрочем, в связи с сельскими войтами, осадчими, начальниками надворных Козаков, иногда даже с владельцами заселявшихся имений в той местности.

Насколько существование таких отрядов составляло повседневное явление и насколько широки были их связи с лицами разных сословий оседлого населения, мы можем судить по универсалу, разосланному к жителям всего края в 1717 году вновь назначенным региментарем Украинской партии (т. е. военным начальником украинских воеводств) Яном Галецким. В универсале этом региментарь говорит следующее: «Милостивых панов моих, господ помещиков, всех вообще, усильно прошу немедленно извещать моего наместника, пана Ольшевского, о пребывании своевольных «куп гайдамацкой сволочи», где бы таковые ни находились, особенно же в воеводстве Брацлавском и части Киевского, то есть в Украине, вовсе их не охраняя; особенно же панов губернаторов (т. е. управляющих) и войтов "прошу обратить внимание на то, что они будут отвечать перед Речью Посполитою в случае, если обнаружится связь кого-либо из них с своевольными людьми».

В универсале этом в первый раз появляется термин, которым обозначилось новое явление, именно название гайдамаки, никогда раньше этого документа не встречавшееся нам ни в исторических записках, ни в актах. Название это сложилось в начале XVIII столетия для обозначения того движения, которое тогда появилось на смену козацких движений /379/ и отличительные черты которого мы указали выше. Мы полагаем, что применение этого слова к крестьянским движениям более раннего времени, подымавшимся как бы в подспорие козацким усилиям при Богдане Хмельницком 1 или Палие, составляет анахронизм.

Под гайдамаками разумелись первоначально только разбойничьи отряды, появившиеся в правобережной Украине в начале XVIII столетия, и название это стало применяться к крестьянским движениям только в половине этого столетия, когда около ядра, образованного гайдамаками-грабителями, мало-помалу сгруппировались беглые или недовольные крестьяне. Первый раз такой характер, с ясным преобладанием элементов борьбы народной и сословной, гайдамачество принимает только в 1734 году вследствие условий, которые мы подробнее укажем при передаче сведений о самом факте, насколько он уясняется из собранных документов; до того же времени не можем не признать в гайдамачестве преобладания инстинктов исключительно своекорыстных, подобно вышеуказанным фактам.

Но прежде чем приступить к рассказу о событиях 1734 года И последовавших за ним гайдамацких походов и крестьянских восстаний, необходимо остановиться на общей характеристике гайдамацкого движения, а также мер, принятых шляхетским обществом и правительством для противодействия ему. Характеристика такая необходима потому, что сами факты слишком мелки, редко достигают более Крупных размеров, рассыпаны на пространстве обширной территории и продолжаются почти полстолетия в виде спорадических частных попыток, следя за которыми, повествователь невольно должен погрузиться в подробности и упустить возможность представления общей связи между многочисленными однородными, хотя не лишенными разнообразных оттенков, фактами.



1 В сочинении г. Костомарова «Богдан Хмельницкий» «гайдамацкими загонами» названы отряды восставших в то время крестьян. Мы полагаем, что термин этот употреблен по аналогии с позднейшими историческими событиями, но сомневаемся в существовании его в источниках XVII столетия.

В этимологическом отношении слово гайдамак заимствовано из турецкого языка, где существует междометие гайде, по татарски хайда, означающее: прочь, пошел. Суффикс мак составляет в турецком языке окончание неопределенного наклонения; посредством приставки его к указанному междометию образуется глагольная форма гайдемак — гнать.

В турецком языке, в свою очередь, это слово заимствовано из арабского, в котором глагольный корень гада означает: смущать, беспокоить, приводить в движение. Таким образом, арабский глагол, принявший турецкую окраску, перешел в Южную Русь в значении существительного, но удержал свое основное значение, выражая человека, производящего смуту, беспокоящего, гонящего или гонимого. /380/



В характеристике гайдамачества мы постараемся указать: состав гайдамацких отрядов, их образ действия, связи, соединявшие гайдамаков с жителями края, в котором они действовали, местности, в которых организовались отряды и находили приют после совершения походов и, наконец, те меры, которыми польское правительство и общество старались противодействовать развитию гайдамачества.

Если обратим внимание на состав гайдамачества по происхождению лиц, поступавших в его отряды, то в числе их мы встретим представителей не только всевозможных народностей и сословий, населявших Юго-Западный край, но и лиц, явившихся из соседних областей, «особ заграничных», как нередко выражаются польские власти при их допросах, т. е. лиц родившихся или поселившихся вне пределов Речи Посполитой и отправлявшихся в гайдамачество по различным побуждениям. Главная масса контингента гайдамацких отрядов состояла из крестьян Юго-Западного края. После окончательного подавления козачества и передачи юго-западных областей Польше в 1714 году — крестьяне очутились в том положении, которого старались избежать упорной борьбой в течение двух столетий. Несмотря на льготы, предоставленные помещиками в заводимых ими слободах в степной Украине, для крестьян ясно было, что льготы эти представляют только срочные, временные послабления. Притом в тех местностях, которые не запустели во время последней борьбы: в Подолии, Волыни и Полесьи — льгот вовсе не существовало и крепостные отношения развивались в полной силе.

Раздражение крестьян было естественно и проявлялось постоянно и повсеместно 1, подготовляя обильный материал для гайдамачества.



1 В сочинении: «Гайдамаччина, историческая монография Д. Мордовцева. Санкт-Петербург, 1870», мы встретили весьма странную постановку вопроса о причинах возникновения гайдамачества. Г. Мордовцев полагает, что гайдамачество, беспокоившее польскую шляхту в течение всего XVIII столетия, было результатом дурного обращения с крестьянами и экономического гнета не польских, а малороссийских помещиков; он полагает, что крестьяне малороссийские, раздраженные поведением своих старшин и панов, мстили не им, а польским панам, которые вели себя по отношению к крестьянам весьма «гуманно», давали им значительные «экономические льготы», даже заботились о школьном образовании их детей и о снабжении их «фабричными изделиями и предметами роскоши, которые давала Польша» и т. д. (С. 40 — 44). За отсутствием ссылок в сочинении г. Мордовцева, мы не знаем на каких источниках основано его мнение о мнимом благоденствии крестьян и благодушии польских помещиков в XVIII столетии, но, тем не менее, мы считаем себя вправе утверждать, что положение г. Мордовцева неверно. В одном из предыдущих томов Архива Юго-Западной России (Ч. VI, т. II), по инвентарям имений и другим документам указано было на положение крестьян в Юго-Западном крае в XVIII ст. и на значение мнимых экономических льгот и мнимого благодушия помещиков; здесь мы при-/381/бавим несколько замечаний: как ни тяжелы были, по мнению г. Мордовцева, экономические условия быта крестьян в Малороссии, тем не менее до конца XVIII столетия крестьяне не были закрепощены, пользовались личной свободой и правом перехода с места на место, между тем как такого права не имели с половины XVI столетия крестьяне польской Украины; при свободе же перехода навряд ли крестьяне могли быть доведены до того безвыходного положения, которое должно было произвести гайдамачество. Затем, гайдамачество исключительно проявлялось в польской Украине, и никогда не обращалось на Малороссию; мы не припомним такого исторического факта, в котором реакция, вызванная в известной стране злоупотреблениями известного сословия, поражала бы не это сословие, а исключительно неповинных и благодушных жителей соседней страны; нельзя же французскую Jacquerie объяснять поведением немецких дворян или, наоборот, поводов немецкой крестьянской войны искать в образе действий французских дворян. Наконец, проверив фактически состав гайдамаческих отрядов по приложенным актам, невозможно не убедиться, что огромное большинство гайдамаков состоит из уроженцев польской Украины, что уроженцы Малороссии попадаются между ними довольно редко, и то по большей части не крестьяне, а лица свободных сословий: козаки, мещане, слобожане, что, следовательно, влияние малороссийских панов и старшин на своих крестьян в деле гайдамачества остается ни при чем.




Примеры этого раздражения, свидетельствующие о постоянной глухой вражде крестьян против помещиков, встречаются нам постоянно в актовых книгах, да и сами шляхтичи убеждены были твердо в существовании такого настроения в крестьянской среде. Они беспрестанно толкуют о «врожденной хлопской злости» (innata malitia), o склонности крестьян забывать «законы, как Божественные, так и государственные по отношению к помещикам», о необходимости строго наблюдать за ними и т. д. «Хлопы там бешенные, склонные ко всем дурным предприятиям», — говорит офицер Скульский, описывая свой поход на Украину. «Ледуховские, не обращая внимания на то, что подданные в Украине склонны ко всякому своевольству, не измышляют достаточных средств для их усмирения», — говорит шляхтич Трипольский в жалобе на своих соседей. «Подданные из местечка Норинска, поступая по негодному своему обычаю, исполненные гайдамацкой дерзости... и естественной ненависти и злорадства к католической вере», бесчинствуют против шляхтичей, — по словам жалобы дворянина Гулевича. Дворянин Николай Жураковский, оправдываясь в убиении крестьянина Рубана, утверждает, что главными виновниками этого события были: владелец Рубана, дворянин Былина, и его приказчик Бржостовский, которые вели себя слишком мягко в отношении к подведомственным им крестьянам и, таким образом, будто угрожали опасностью спокойствию целой страны. При этом Жураковский рисует следующими красками настроение крестьян в данной местности: «Подданые в этом крае, соседнем с Украиной... по /382/ природе (naturaliter) склонны ко всякого рода преступлениям, грабежам, убийствам и бунтам, и постоянно их выжидают... этому настроению нужно постоянно и серьезно противодействовать, ибо из искры может загореться огонь бунта, как с издавна бывало, который едва напряжением всех сил можно будет потушить. Во время нынешних смут крестьяне, вспоминая достойные плача поступки своих дедов, отважились (и пребывают поныне в этом ожесточении сердца) причинить гибель соседним областям и вновь пойти по гибельному пути своих предков». Из этих немногих примеров видно, что шляхтичи ясно сознавали положение свое относительно крестьян и, не рассчитывая на устранение причин, вызывавших это недружелюбное отношение, полагались исключительно на меры строгости со стороны владельцев для подавления бунта, готового вспыхнуть ежеминутно. Но меры эти зависели от личного характера владельца, не подчинялись никакому общему плану действий и оказывались недостаточными; потому по временам в разных концах Юго-Западного края вспыхивали фактические проявления крестьянского неудовольствия, то в виде единичных фактов, то, при благоприятных обстоятельствах, в виде более или менее обширно разраставшегося движения. При удобном случае крестьяне нападали на проезжавших дворян, били их и грабили, иногда врывались в дома соседних дворян и евреев, по временам составляли отряды и, пограбивши панские дворы или удовлетворив мести над помещиком, уходили за границу Речи Посполитой; бывали случаи, в которых целые села подымались, отправлялись в поход против дворян, даже вступали в стычки с отрядами коронного войска. В приведенных актах такие случаи встречаются нередко: так, мы уже указали факт ограбления сборщика земских податей Брацлавского воеводства крестьянами села Багриновец. В 1742 году судья гродский житомирский Михаил Щеневский, проезжая через село Новаки Овручского повета, потребовал для себя квартиры в крестьянской избе и уступки воза за дешевую цену, но крестьяне в этом селе «привыкли, — по выражению Щеневского, — к насилиям и беспорядкам» (они известны были своей строптивостью), «не раз уже нападали на шляхетские дворы и на проезжих шляхтичей»; и теперь они затеяли ссору со слугами Щеневского, окружили с дубинами и ружьями его поезд, избили его слуг и сына, и прекратили нападение только благодаря посредничеству местного священника, но, тем не менее, они окружили дом, в котором скрылся Щеневский, и остротами, угрозами, песнями и плясками смущали его до ночи, приговаривали: «ще нам ляхи не паны». В то же почти время крестьяне местечка Норинска, оскорбленные /383/ проезжавшим дворянином Гулевичем, обезоружили его, побили и ругались над ним непристойными словами, «которые душа содрогается повторить, — писал Гулевич, — они называли меня негодным ляхом, юхою собачей и покойную мать мою в недостойных выражениях упоминали». Крестьяне из Ружинской волости напали на мытницу (т. е. внутреннюю таможню), учрежденную князем Янушем Вишневецким на границе его имения, ограбили ее и нанесли опасные раны двум сборщикам: шляхтичу и еврею. В селе Волосове крестьяне условились бежать в Запорожье и предварительно, подговорив слугу, завладели казной своего помещика. Крестьяне из сел Белополя и Кашперовки, вместе с живущей в этих селах чиншевой шляхтой, составили значительный отряд, отправились в село Червоную, убили в нем помещика Фелицияна Третяка и ограбили его двор. Крестьяне из сел Таборова и Ярославки составили также вооруженный отряд, напали на двор помещика Бобровского, убили его брата и слугу, самого Бобровского сильно изувечили, ограбили да подожгли двор и сами бежали в Киев. Крестьяне села Быстрыка напали на село Свитынцы и, выдавая себя за гайдамаков, угнали табун лошадей дворян Цырин и т. д. Еще чаще встречаются факты, свидетельствующие об участии беглых крестьян в гайдамацких нападениях; беглые пристают к гайдамацким отрядам, увеличивают их силы, служат гайдамацкими провожатыми, иногда сами составляют целые отряды. Нет почти распроса пойманных гайдамаков, в котором не числились бы беглые крестьяне, в большинстве же отрядов они составляют преобладающую долю. Чем более подвигаемся к концу столетия, т. е. чем более заселяется местность, тем количество недовольных беглых крестьян возрастает среди гайдамацких скопищ, тем более присутствие их придает гайдамачеству ясный оттенок сословной борьбы. Среди беглых крестьян в гайдамацких отрядах мы встречаем и жителей местностей, ближайших к театру действий данного отряда, и крестьян, сбежавших из оддаленных местностей: из Волыни, Подолии, Овруцкого Полесья; попадаются крестьяне, как в первый раз примкнувшие к гайдамакам, так и такие, которые провели в бегах уже многие годы, побывали и в Запорожьи, и на слободах, и в службе у разных лиц, и не раз примыкали к гайдамакам; иные едва могут припомнить, как отдаленное воспоминание раннего детства, то время, когда они первый раз вместе с родителями сбежали из-под тяжелой панской руки.

Вообще, чем более развивается гайдамачество, тем более внимание крестьян на нем сосредотачивается; они охотно возлагают все надежды на эту единственную форму протес-/384/та против враждебного им общественного положения, сосредотачивают на ней все свои симпатии. Оседлые, даже зажиточные, крестьяне, при каждой сильно выдающейся несправедливости и своеволии пана, немедленно вспоминают гайдамаков, как единственную угрозу против гнетущей их силы 1. Это настроение крестьян постепенно возрастало и достаточно было малейшего повода для того, чтобы крестьянин, занятый, по-видимому, исключительно хозяйственными заботами, бросил последние и примкнул к гайдамацкому отряду при первом его появлении. Вот, например, рассказ, заимствованный из показаний одного из подсудимых, ясно рисующий отношения крестьян к гайдамакам: в селе Борках, в Чигиринском старостве, поселился перебежавший туда крестьянин Супрун Кияшко; вероятно, наскучив бродячей жизнью, ее невзгодами и опасностями, он решился остаться на месте и заняться хозяйством. В течение 18 лет оставался он верен принятому решению, как ни трудно было экономическое его положение, он жил на месте, занимаясь исключительно земледелием; но к концу этого времени; возмужали сыновья Супруна и оказалось, что молодым людям труднее было переносить свое положение, чем изнуренному опытом скитальческой жизни старику; сначала старший сын оставил родительский дом, вероятно с ведома отца, знавшего о его дальнейшей судьбе, и ушел в Запорожье, где поступил на службу к сечевому полковнику Ґалаґану: младший, скрепя сердце, решился остаться для помощи отцу в хозяйстве. Между тем, решение его подверглось сильному искушению; весной 1734 года в пасеку Супруна явились нежданно гости: 12 человек гайдамаков, снарядившихся в поход и нуждавшихся в проводнике; они сразу обратились к отцу с предложением: «Послушай, старик: или пусти с нами сына погулять, или сам проводи нас». Хозяин попытался, было отклонить предложение, но сын прервал его словами: «Ты мене не удержиш батьку, я з ними пиду!» Отец подумал и, полагаясь более на свою опытность и изворотливость, сам отправился в поход; к ним пристали и другие крестьяне из того же села, «все же село Борки знало о нашем походе», — говорил подсудимый.



1 Факты, подтверждающие такое настроение крестьян, мы встречаем не только в Украине, но и в местностях таких, куда гайдамачество проникало довольно редко; так, в западной Волыни, в селе Шепле, в окрестности Олыки, произошел следующий случай: помещик, по неизвестной причине, приказал арестовать сына приходского священника; слуги его. ворвались ночью в церковный дом и произвели обыск. Испуганный священник ударил в набат, собрались крестьяне, и один из них обратился к помещичьим слугам с угрозами: «ступайте домой пока целы, — сказал он, — берегитесь, чтобы панскому двору не случилось беды»./385/



Рассказанный факт составляет далеко не единичное явление. При малейшем почине с чьей-нибудь стороны, крестьяне Юго-Западной Руси готовы были всегда примкнуть к гайдамакам: так, например, в 1734 году несколько человек запорожцев появляются в местечке Жаботине и немедленно все местные крестьяне пристают к ним, берут приступом замок, предают смерти губернатора и грабят его имущество. Так, встреченные на дороге гайдамацким отрядом проезжие крестьяне сворачивают с пути и добровольно пристают к ним, похваляясь, что они уже неоднократно участвовали в походах. Иногда в село является один только ватажок (т. е. предводитель) будущего отряда и немедленно из крестьян составляется ватага, достаточная для того, чтобы ограбить ближайшие шляхетские дворы и перебить их владельцев. Иногда гайдамацкий отряд составляется из крестьян, отправившихся для торгового промысла и бросивших последний для того, чтобы примкнуть к запорожцам, собиравшимся «в польскую область для разбою». Нередко, наконец, крестьяне идут на грабеж, руководимые местными шляхтичами или лицами других сословий, рассчитывавшими с выгодою для себя воспользоваться смутным состоянием края и напряженным настроением крепостного сословия.

Среди такого общего настроения крестьян очевидно, что главные силы гайдамачества должны были пополняться в этом сословии: наряду, впрочем, с крестьянами попадаются жители и других сословий края, хотя, конечно, в гораздо меньшем количестве, как по причине относительной малочисленности этих сословий, так и потому, что общественное положение их членов было менее безвыходно, давало более возможности рассчитывать на мирную, более или менее обеспеченную жизнь. Так, по временам в числе гайдамаков встречаются мещане и мастеровые. Из приведенных актов не всегда можно указать причины, побудившие мещан присоединиться к гайдамакам; во всяком случае мы, кажется, не ошибемся, предполагая, что общий упадок в городах торговой и промышленной деятельности, стеснительные цеховые правила и полное преобладание в городах евреев должны были вызывать участие мещан в общем брожении. В одном из приведенных актов мы встречаем указание на то, что мещанин, арестованный в гайдамацком отряде, попал в него, избегая ареста, которому подверг его еврей из-за денежного иска.

Гораздо чаще встречаем мы шляхтичей в числе участников гайдамацких походов — в них принимают участие и чиншовые шляхтичи, и бездомные, и мелкопоместные дворяне, и управители имений, и даже помещики. Конечно, по отноше-/386/нию к шляхтичам побудительные причины лежали не в юридическом положении дворянского сословия, а в отсутствии в нем нравственных принципов, с одной стороны, и с другой, в том анархическом положении государства, которое давало им возможность легкой поживы и в значительной доле обеспечивало безнаказанность. Чаще всего поступают в гайдамаки служилые шляхтичи, долго слонявшиеся по панским дворам в качестве слуг и соскучившиеся в придворной праздности или покончившие расчеты с последним паном крупной кражей. Характеристическая черта участия их в гайдамачестве состоит в том, что лица эти, поступая в гайдамаки, стараются сохранить свое родовое достоинство и являются весьма часто в сопровождении слуг, которых называют своими пахолками, кучерами, челядинцами и т. п. — словно записываются в компут какой-нибудь панцырной хоругви. Иногда дворяне составляют самостоятельные шляхетские отряды грабителей, иногда просто остаются жить в своих домах, но от времени до времени, в виде подспория к своему хозяйству, выезжают ночью на дорогу поживиться сверхсметным доходом на счет проезжих. К такого рода проделкам прибегали иногда и более зажиточные люди, но в таком случае предприятие принимало более крупные размеры; так, в 1733 году поступила жалоба на дворянина Жураковского о том, что он, пользуясь переходом русских и козацких войск через Подолие, составил значительный отряд, навербовав в него жителей имений Шаргорода, Лучинец и Яруги, и, выдавая свое сборище за отряд козацкого войска, стал разорять окрестные села, дворы и имения, отганял табуны соседей, грабил даже костелы и убивал других дворян в случае сопротивления.

В 1751 году встречаем рассказ о том, что помещики Юхновские, переодевшись гайдамаками, и выкрасив лица сажей, напали с толпой слуг на имение соседа своего, Рудницкого, изувечили его крестьян и ограбили двор. В 1750 году приор доминиканского Бышевского монастыря Фома Клюковский напал с отрядом своих надворных Козаков на имение дворян Ленкевичей — Новоселки — и ограбил в нем шинок, выдавая свой отряд за гайдамаков и подражая их приемам при нападении.

Затем, в числе гайдамаков мы встречаем представителей и других категорий населения Юго-Западного края: иногда попадаются, в редких, впрочем, случаях, церковные причетники и сыновья священников, затем, всевозможные выходцы, поселившиеся в колонизуемой стране; между последними особенно часто встречаются так называемые «волохи» и «филиповцы». Волохи были молдавские выходцы, частью пе-/387/реселившиеся в качестве хлебопашцев в новооткрытые подольские и украинские слободы, частью вызванные на льготных условиях самим правительством и шляхтой, с целью организовать из них милицию против гайдамаков. Как в том, так и в другом случае молдаване весьма быстро сживались с местным крестьянским народонаселением, к которому были гораздо ближе и по образу жизни и по вероисповеданию, чем к шляхтичам; они роднились с крестьянами, разделяли крестьянские интересы и симпатии и, таким образом, стали примыкать к гайдамачеству. Филиповцы, т. е. великорусские раскольники, выселившиеся также на слободы, стояли к народонаселению несколько в других отношениях; они разместились в отдельных слободах, руководимые исключительностью религиозных толков, они не роднились с крестьянами и не примыкали к общему движению крестьянской массы, но, очутившись среди страны, погруженной в анархию, они не стеснялись поживиться при случае, среди общей сумятицы. Мы не встречаем раскольников в числе членов гайдамацких отрядов, они действуют всегда одни, на свою руку, причем иногда ограничиваются отдельными, единичными фактами грабежа, иногда же предпринимают довольно отдаленные и продолжительные походы. Наконец, среди гайдамаков мы встречаем довольно часто «выхрестов», т. е. крещеных евреев, которые, конечно, смотрят на гайдамачество исключительно как на прибыльное занятие.

Но, сверх вышеприведенных элементов, входивших в состав гайдамачества, последнее получало еще значительный запас сил, приходивших к нему из-за границы Речи Посполитой. Польская Украина с восточной и южной стороны примыкала к русским областям, заселенным народом, тождественным во всех отношениях с ее собственным народонаселением.

В Малороссии, лежавшей на левой стороне Днепра, в округе, приписанном к Киеву, на правой стороне этой реки и особенно в Запорожских степях, простиравшихся на юг от Тясьмина и Синюхи, гайдамачество находило сочувствие, и деятельную поддержку. Жители этих областей руководились, конечно, другими побуждениями, чем недовольные закрепощением, волновавшиеся крестьяне Юго-Западного края, и примыкавшие к последним разнородные элементы, чуявшие в гайдамачестве грабеж и поживу: свободные и обеспеченные в экономическом отношении, левобережные козаки, киевские мещане, Новослободские поселенцы и особенно запорожцы принимают участие в гайдамачестве, очевидно, не из побуждений личного интереса; они сознают свою солидарность с народонаселением страны, в которой /388/ развивается гайдамачество, и примыкают к нему на основании убеждений общественных, народных и религиозных, выработанных историей страны и сохранившихся в виде унаследованного предания старой козацкой борьбы. Захват правобережной Украины поляками, господство в ней шляхетского сословия, деятельное водворение унии — являются в глазах освободившихся жителей Малороссии и Запорожья исторической несправедливостью, отрицанием заветной мысли козацкой борьбы; противодействие ляхам есть, по их мнению, естественная традиционная обязанность, которой они не могут не подчиниться и не примкнуть к той новой форме протеста, которая стала развиваться после падения козачества. С течением времени усиливается их участие в гайдамачестве и, вместе с тем, само движение принимает характер все более и более народной борьбы, отстраняя на задний план элементы грабежа и разбоя. Существование такого отношения Запорожья и народонаселения Малороссии к гайдамачеству мы укажем подробнее при рассмотрении влияния Коша и киевских монастырей на ход гайдамацкого движения. Теперь заметим только общие причины присутствия в гайдамацких отрядах свободных жителей русской Украины и Запорожья.

Рассматривая их участие в движении, мы можем сразу заметить, что участие это далеко не равномерно. Жители левобережных полков и сотен, мещане киевские и других малороссийских городов, несмотря на общее сочувствие к гайдамачеству, сами отправляются редко в походы: они готовы дать у себя приют гайдамакам, снабдить их необходимым, снарядить в поход, но лично они слишком заняты своими гражданскими и экономическими интересами для того, чтобы, оставив их, подвергаться опасностям рискованного предприятия; в розыскных делах о гайдамаках мы потому встречаем очень часто сведения о том, что отряды организовались в Малороссии и особенно в киевской территории, или укрывались в этих областях, но весьма редко встречаем жителей малороссийских полков и сотен в числе пойманных гайдамаков 1.



1 Факт этот наглядно противоречит взгляду на причины происхождения гайдамачества, высказанному в книге г. Мордовцева, о котором мы выше упомянули. Следы личного участия жителей Малороссии в гайдамацких набегах мы нашли только в 4 актах.



Совершенно иначе относились к движению запорожцы: они никогда не признавали возможности окончательной уступки Юго-Западного края Польше и считали своей обязанностью на деле протестовать против совершившегося факта; лишь только возвратились они из своего изгнания в Алешки и возобновили в 1734 г. Сечь в бывших своих угоди-/389/ях — они немедленно приняли живое участие в возгоревщемся народном брожении. Год спустя, в 1735 г., мы встречаем уже первых запорожцев в рядах гайдамаков.

Затем количество их все более и более усиливается и около 1750 года все гайдамацкое движение сосредоточивается около запорожцев. Последние не только постоянно встречаются в составе гайдамацких отрядов, но являются главными их руководителями: как люди более опытные в военном деле, особенно в партизанской войне, они обдумывают походы, указывают приемы, предводительствуют отрядами и, наконец, устраивают в северной полосе своих степей: в гардах, пасеках, и зимовниках сборные пункты для беглых крестьян и постоянное место организации и вербовки гайдамацких отрядов. Ни предписания русских властей, ни энергические меры, предпринимавшиеся по временам запорожской старшиной, не могут остановить стремления запорожцев в польскую Украину. Стремление это естественно возрастало, поддерживаемое как преданиями козацкой старины, хранителем которых было Запорожье, так и постоянным приливом новых братчиков, записывавшихся в курени. Контингент, которым пополнялось Запорожье, состоял или из беглых крестьян волновавшейся Украины, или из охотников, приходивших из Малороссии в надежде на военную деятельность, козацкую славу и участие в военных подвигах Запорожской общины. Таким образом, Запорожье, пополняясь самыми энергическими и предприимчивыми лицами как польской, так и русской Украин, представляя собой самый чистый образец старого козацкого идеала, естественно должно было принять деятельное участие в попытках к осуществлению его на более обширной территории, не могло уклониться от борьбы с исконными противниками этого идеала. Не удивительно потому, что запорожцы появляются все чаще среди гайдамаков и, наконец, становятся необходимым, руководящим элементом гайдамачества. По мере их появления реже становятся чисто крестьянские вспышки и уступают далеко на второй план разбойнические предприятия: гайдамачество приобретает вид постоянной, организованной войны против шляхетства и, несмотря на все принятые против него меры, постоянно крепнет, усиливается и разростается. Беглые крестьяне не составляют уже самостоятельных отрядов; они большей частью бегут прежде в Запорожье, записываются в курени и появляются в отрядах уже в качестве запорожцев; потому в числе пойманных гайдамаков запорожцы появляются все в большем и большем количестве.

Желая помешать вмешательству запорожцев во внутренние дела Речи Посполитой и, вместе с тем, укрепить границы /390/ посредством военных поселений, русское правительство в период времени с 1743 по 1755 отделило запорожские степи от польской Украины цепью крепостей, тянувшихся от Днепра до Буга, и на порубежной тесьме старалось водворить оседлое население, под именем Ново-Сербии и Новослободских поселений; скитавшимся по этим степям выходцам объявлено было, что они могут селиться на свободных землях и поступать в новоорганизуемую пограничную милицию. Действительно, поселения эти образовались, но на ход гайдамачества возникновение их не имело ожидаемого влияния. Гайдамаки продолжали находить приют в этой стране среди редких поселений, и уже с 1751 года в числе их мы начинаем встречать жителей только что возникших Новослободских сотен: Цыбулева, Уховки, Крылова и т. д.

Таким образом, рассматривая состав гайдамацких отрядов по происхождению, мы видим, что главную массу их составляли крестьяне Юго-Западного края и сословия, примыкавшие к крестьянам более или менее близко: мещане, волохи и т. п.; значительный контингент и вместе военное и политическое руководство доставляли запорожцы, наконец, к гайдамачеству приставали лица, не заинтересованные по принципу в борьбе и искавшие только поживы: среди этой категории гайдамаков, составлявших, впрочем, весьма слабое меньшинство, самую многочисленную группу представляют шляхтичи.

При указанном выше отношении массы народонаселения Южнорусского края к гайдамачеству, сочувствие первой не ограничивалось исключительно личным участием жителей этого края в гайдамацких походах; помощь, гораздо более существенная, оказывалась их отрядам посредством сочувствия, встречавшего гайдамаков в большинстве случаев среди опасных странствований, предпринимаемых ими в крае. Не только отдельные личности из числа крестьян, мещан и т. д. состояли в связи с гайдамаками, но нередко целые села обвинялись в том, что знали о присутствии гайдамаков, и не только не доносили о них ни в панский двор, ни в уряд, но, напротив того, старались оказать им возможное содействие. Власти до того убеждены были как в существовании подобных связей, так и в том, что гайдамаки пользуются повсеместно поддержкой со стороны жителей сел и местечек, что нередко издавали универсалы с целью прекратить угрозами такого рода сношения. Так, в 1737 году начальник «Украинской партии» разослал универсал во все города, местечка и села украинских воеводств, в котором угрожал смертью и разорением жителям населенных мест, если они, при появлении гайдамаков, не будут употреблять всех усилий для их /391/ истребления и поимки. Но подобные угрозы оставались недействительными и неисполнимость их была слишком очевидна. Потому крестьяне продолжали свой образ действия: находящийся в пути отряд гайдамаков обращался в первое встречное село за съестными припасами, и никогда не встречал отказа; крестьяне, мещане, пасечники и т. д. снабжали их хлебом, борошном, пшеном, сушеной рыбой и т. п.; иногда сам войт сельский обходил хаты поселян и собирал провизию для гайдамаков; иногда крестьяне высылали в лес навстречу им съестные припасы, по временам гайдамаки являлись целым отрядом в село и крестьяне ставили им обильное угощение. Кроме того, связи с крестьянами были полезны гайдамакам и в другом отношении: они получали этим путем предостережения об угрожавших им опасностях и о движении польского войска, а также указания о степени зажиточности панов, о их нраве и средствах защиты. Множество подобного рода фактов рассеяно в актовых свидетельствах: то раненный вождь гайдамаков предостережен крестьянами о приближении польского отряда и спасается с их помощью; то, в другом случае, целый отряд укрывается, в густо населенной местности, в камыше, окружающем село, и, благодаря сведениям, получаемым от крестьян, ускользает благополучно от погони; то проводники из крестьян указывают гайдамакам панов «вельми злых» и облегчают им нападение на дворы и т. д. Весьма часто отряд гайдамацкий странствовал по совершенно неизвестной ему местности в продолжение целых месяцев и недель, и успевал, благодаря проводникам из местных крестьян, не только двигаться по желанному направлению и ускользать от военных команд, но и заставать врасплох панские дворы и польские отряды и успешно нападать на них; иногда крестьяне уходили сами в степь навстречу гайдамакам, определяли их предводителям район знакомой себе местности и брались в ее пределах служить проводниками. Мы встречаем много актов, свидетельствующих как о подобного рода действиях со стороны крестьян, так и о пытках и казнях, которым подвергались лица, предлагавшие гайдамакам подобного рода услуги. Опираясь на сочувствие народонаселения, гайдамаки, в случае неудачи и погрома, немедленно рассеивались и исчезали бесследно на глазах преследующей их команды; «гайдамаки исчезают так быстро, что наши отряды не могут найти их следа, словно в землю уходят», — доносил один из польских офицеров, только в редких случаях удавалось открыть их пристанище или следы их бегства, и в этих случаях ясно было участие оседлых жителей в их исчезновении; то оказывалось, что они на пути ночевали в том или другом селе; то они скрывались в лесных /392/ пасеках и хуторах, то находили их изморенных лошадей ів крестьянской усадьбе, то в мещанском хуторе появлялись внезапно, будто вновь нанятые, парубки, которые при расследовании оказывались беглыми гайдамаками. Нередко сами помещики и их приказчики принимали заведомо гайдамаков в свои слободы и, под защитой помещичьей власти, оставляли их на жительство в своих селах. Часто степные удальцы, пространствовав все лето на гайдамацком промысле, зиму проводили у родственников или знакомых по селам, заведомо собираясь весной опять откочевать в степь. После удачного похода, прежде чем разойтись, гайдамаки останавливались в попавшемся на пути селе или хуторе, делили добычу и, нередко, укрывали ее у местных крестьян. В случае поимки не раз неведомые пособники облегчали пленникам бегство из тюрьмы.

Сочувствие жителей, таким образом, облегчало действия гайдамаков и делало даже малочисленные их отряды грозными для шляхтичей и неуловимыми для тех ничтожных военных команд, которыми могла располагать Речь Посполитая в пределах Украины. Но для того чтобы появляться в виде действующего отряда, гайдамаки нуждались в безопасном убежище, где бы они могли собираться, выжидать достаточного количества охотников и организоваться для будущего похода; этого, конечно, они не могли делать на глазах у дворян, в населенных селах польской Украины, и потому они выбирали сборные пункты, до начала походов, за пределами Речи Посполитой. Обыкновенно весной и в течение лета гайдамацкие отряды появлялись из-за границы: из Киевского округа, Малороссии и из запорожских степей. Реже всего мы встречаем сведения о появлении гайдамаков с левого берега Днепра: в густо населенной местности, среди оседлого, земледельческого населения и ввиду мер, принятых как начальниками русских форпостов, тянувшихся вдоль Днепра, так и полковой старшиной левобережных полков, гайдамаки не находили удобств, необходимых для свободной организации своих летучих отрядов. Потому среди многочисленных актовых свидетельств мы встречаем только четыре раза указания на то, что гайдамаки появлялись в польскую Украину из-за Днепра, и в этом числе два раза они попали в Малороссию случайно, укрываясь от погони польского войска; из двух других случаев, где можно предполагать, что отряд гайдамацкий составился в Малороссии, в одном мы имеем указания на то, что полковая старшина принимала деятельные меры противодействия. Так, в 1750 году в Переяславском полку составился гайдамацкий отряд, и, с ведома русского офицера, командовавшего на одном из /393/ форпостов, переправился в Каневское староство; но на обратном пути, на одном из днепровских островов, весь отряд был арестован по приказанию переяславского полковника Сулимы, добыча у него была отнята, сами же гайдамаки препровождены в Переяславль и отданы под суд полковой старшины.

Гораздо чаще мы встречаем данные, свидетельствующие о том, что Киев и прилегающий к этому городу округ на правой стороне Днепра, служили местом организации гайдамацких отрядов, а также убежищем для них после удачно совершенного похода. В самом городе мещане встречали гайдамаков с полным сочувствием, помещали их в домах своих, снабжали на свой счет хлебом, оружием, деньгами, иногда даже сами принимали участие в походах 1; после совершения похода они укрывали добычу, помогали в ее распродаже, принимали часть ее в подарок и т. д. Заодно с мещанами действовали часто в таком же направлении и другие городские обыватели: церковные причетники, мелкие чиновники различных управлений и даже солдаты русского гарнизона. Хотя русские власти и старались весьма настойчиво о прекращении подобного рода связей, но, при всеобщем сочувствии к гайдамакам городского населения, пресечь их было невозможно; притом в юридическом отношении гайдамаки были в Киеве гарантированы широким самосудом, которым пользовался местный магистрат в силу привилегии на магдебургское право; арестованные военной властью подозрительные люди препровождались на суд магистрата, в городскую тюрьму; но магистрат почти всегда находил обвинение подсудимых недоказанным, и освобождал их из-под ареста или выдавал мещанам на поруки; иногда дело в магистрате затягивалось весьма долго, между тем арестанты находили возможность бежать из плохо охраняемой городской тюрьмы; только в редких случаях, при особенной настойчивости русских властей, подсудимые приговаривались к известному наказанию и с мещан взыскивалась переданная или проданная им добыча. Жители подгородных слобод, подсудных магистрату (особенно Преварки), нередко обвинялись не только в укрывательстве гайдамаков, но и в участии в их походах; но магистрат или вовсе не вчинал исков по жалобам, поступавшим от пострадавших шляхтичей, или вел эти дела крайне вяло и уклончиво.



1 Так, в 1747 году один из гайдамаков, пойманных после ограбления его отрядом м. Чернобыля, показал, что отряд этот составился в Киеве на Подоле, где сборным местом служил дом мещанина Афанасия Цирульника, который снабдил гайдамаков на свой счет хлебом, деньгами и оружием; в том же году другой отряд составился в Печерской части города, в доме какого-то кузнеца, снабдившего всех участников похода копьями собственного изделия и т. п. /394/



Кроме мещанского населения в Киеве, гайдамаки находили сочувствие и еще более существенную поддержку среди братии многочисленных киевских монастырей; иноки, конечно, в гайдамацких походах видели цели более возвышенные, чем грабеж или даже простую партизанскую войну с соседним государством; в Киев, как в центр религиозной жизни края, стекались повседневно жалобы насильно обращаемых в унию православных жителей Юго-Западного края; туда приезжали под защиту митрополита изгнанные из приходов униатами, лишенные крова и имущества, часто жестоко оскорбленные или изувеченные сельские священники; весной являлись на поклонение киевским святыням, несмотря на запрет шляхтичей и помимо польских военных кордонов, многочисленные толпы богомольцев из Юго-Западного края, приводившие иноков в ужас рассказами о страданиях, претерпеваемых ими на родине из-за преданности православию. Конечно, среди киевского духовенства должны были сильно развиться: чувство оскорбленной религиозной совести и желание помочь единоверцам и поддержать их всевозможными средствами. Между тем как митрополит, высшее духовенство и вообще все более просвещенные члены этого сословия прилагали все старания для облегчения участи православных жителей польской Украины, действуя исключительно путем представления жалоб русским властям и хлопотами о покровительстве для единоверцев со стороны русского правительства, в то же время более нетерпеливые, менее образованные, часто сами вышедшие из среды крестьян юго-западных областей, монахи смотрели на гайдамацкое движение как на средство более верное и скорое для достижения той же цели. В глазах их каждый гайдамацкий отряд, отправлявшийся за рубеж Речи Посполитой, шел восстановлять правое дело, наказывать святотатское оскорбление церкви, жертвовал собой за попранные религиозные права своих единоверцев и сограждан; вследствие такого взгляда, мы встречаем многочисленные факты содействия организации гайдамацких отрядов со стороны монахов всех киевских монастырей; важное удобство в этом отношении представляло то обстоятельство, что монастыри владели обширными поземельными поместьями в Киевском округе: села, хутора, леса и пасеки, принадлежавшие монастырям, составляли более 2/3 этой территории; обыкновенно надзор над каждым селом или отдельным угодьем монастырь доверял одному из братии в качестве управителя или, как тогда называли, городничего; в этих поместьях, удаленных от города и, следовательно, от ближайшего надзора властей, как светских, так и духовных, гайдамаки находили временное безопасное и /395/ привольное пристанище. Весной, когда толпы богомольцев появлялись в Киев, из них выделялся многочисленный контингент лиц, решившихся примкнуть к гайдамачеству; в числе их были не одни крестьяне Юго-Западного края; к тому времени спешили в Киев и запорожские ватажки, и предводители гайдамаков, уже не раз водившие отряды за польский рубеж; лица эти старались причислиться к одному из киевских монастырей, то в качестве послушников, то в качестве слуг и работников; чаще всего они отправлялись в монастырские угодья в качестве лесничих, шинкарей, ремесленников, рыболовов или просто поденщиков, для исполнения полевых работ; здесь они старались разузнать нрав монастырского управителя, иногда переменяли несколько раз место жительства, и, наконец, встретив сочувствующее им лицо, немедленно приступали к составлению отряда для похода за польскую границу. В актах мы встречаем гайдамацкие отряды, организующиеся разновременно на землях всех киевских монастырей: и во владениях Киево-Печерской лавры в Василькове и прилегавших к нему селах, и в пасеках, и в хуторах монастырей: Киево-Софийского, Михайловского, Кирилловского, Межигорского, Пустынно-Николаевского, Братского, Выдубицкого и Иорданского. В подтверждение сказанного мы можем привести многочисленные акты; укажем, для примера, только несколько фактов, взятых из числа их наудачу: в 1747 году разбитая партия гайдамаков перебежала у Белгородки в русские владения, здесь она подверглась преследованию русской пограничной стражи, которая арестовала несколько человек, но товарищи их спаслись тем, что прибежали в село Плесецкое, принадлежавшее Киево-Братскому монастырю, и местный городничий выдал им паспорта, благодаря которым они ускользнули от ареста; остальные гайдамаки из того же отряда укрылись, вместе с добычей, в монастырских хуторах, рассеянных у берегов реки Лыбеди. В 1750 году, в подробном описании похождений гайдамацкого ватажка Ивана Подоляки, мы встречаем сведения о том, что монахи Киево-Софийского и Михайловского монастырей оказывали ему постоянно покровительство; один из них, отец Дамиян, управлявший пасекой Михайловского монастыря за Лыбедью, не только приютил Подоляку, но дозволил ему набрать целый отряд, на свой счет снабдил на дорогу хлебом, оружием, порохом и свинцом и, при выходе, благословил гайдамаков образом. Отряд этот действительно проявляет, в течение своих похождений, особенное религиозное настроение: гайдамаки то передают чрез встречных крестьян часть добычи в пользу сельских церквей, то наказывают встреченного в лесу раскольника за несоблюдение церковного праздника, то направляют по преимуществу нападения на /396/ униатских священников, и, в том числе с большим для себя риском, разоряют одного из самых энергических ревнителей унии, официала униатской Радомышльской митрополии, Примовича. Возвратившись из похода, они опять пользуются покровительством о. Дамияна, которому вручают в подарок церковные облачения униатского официала. В 1762 году управляющий лесами и хутором Киево-Братского монастыря, чернец Гедеон, передерживал в монастырской усадьбе гайдамаков всю зиму, затем весной дозволил им собраться в числе около 40 человек, укрывал их в леднике, снабжал хлебом и оружием и несколько раз отправлял в поход.

Несмотря однако на указанные обстоятельства, в Киевском округе могли организоваться только незначительные гайдамацкие отряды; для того, чтобы иметь возможность собрать более крупную партию и правильно сформировать ее нужно было выбирать местность менее заселенную, более привольную и удаленную от центров управления; такую местность гайдамаки нашли в незаселенных или заселенных весьма слабо степях, составлявших запорожские угодья. Степи эти тянулись по границе Речи Посполитой, широкой полосой, от устья Тясьмина в Днепр у Крылова, до устья Синюхи в Буг у Богополя; с западной стороны к ним примыкали еще более пустынные степи, принадлежавшие татарам и простиравшиеся до устья Ягорлыка в Днестр. Пограничную черту, на всем пространстве от Днепра до Днестра, составляли второстепенные притоки названных трех больших рек: Тясьмин, Высь, Синюха, Кодыма и Ягорлык, не представлявшие ни малейшего препятствия для переправы вброд летучим гайдамацким отрядам; на польской, северной стороне границы тянулась, параллельно последней, более или менее удаляясь от нее, длинная полоса лесов: Черный лес у Тясьмина, далее к западу лес Кучманский, и другой Черный, доходивший до берегов Буга; переправившись через границу, гайдамацкий отряд скрывался в этих лесах и польские милиции, в случае если даже узнавали о переходе отряда через границу, не могли угадать, в какой именно точке ожидать его по другую сторону лесной полосы; при недостаточном числе состава польских военных команд, начальники последних считали эту задачу неисполнимой: «между Уманем и Лебедином нет никакой возможности оберегать страну», — доносил гетману один из региментарей Украинской партии польского войска. Но кроме таких удобных географических условий, запорожские степи и по многим другим причинам составляли излюбленное место организации гайдамацких отрядов. Степи эти сыздавна служили убежищем для беглых крестьян; кроме оседлого и записанного в войсковой реестр — Запорожского «товариства», кроме поселений, учреждаемых с поло-/397/вины XVIII столетия в северной полосе степей русским правительством, в Запорожских землях всегда существовало значительное количество бродячего, неоседлого, жившего со дня на день населения; люди эти находили временный заработок, нанимаясь то в качестве рыболовов на богатые рыбные промыслы, устроенные запорожцами и турками вдоль больших рек и морского берега, то в качестве пастухов и пчеловодов в запорожских хуторах и зимовниках, то они поступали в качестве прислуги к запорожским товарищам, то в качестве перевозчиков на войсковые гарды и перевозы. Довольно было кликнуть клич любому отважному братчику, задумавшему «поход на ляхив», чтобы собрать по рекам и зимовникам значительную ватагу бездомного люда, рассчитывавшего после похода найти опять безопасное пристанище и прежние средства для существования в обширных степях Новороссии. Притом, отряды гайдамацкие организовались здесь привольно, не торопясь; ни настойчивые распоряжения русских властей (из которых ближайшей был киевский генерал-губернатор), ни энергические старания понуждаемой ими запорожской старшины не могли достичь удальцов, укрывавшихся в необозримой степи, и поддерживаемых сочувствием рядового запорожского товарищества. Неудивительно, потому, что гайдамацкие отряды чаще всего формировались в указанной местности; отсюда они появлялись в виде более многочисленных скопищ, достигавших цифры нескольких сот, иногда тысячи и более человек, здесь они принимали вид более стройный: они состояли под начальством ватажков-запорожцев, опытных в военном деле, были снабжены относительно хорошим вооружением и лошадьми, угнанными по большей части из пограничных татарских табунов, иногда принимали даже стройный вид войска, запасаясь знаменами и пушками. Во всех актовых свидетельствах, передающих подробности более крупных гайдамацких вторжений, мы встречаем указания на то, что гайдамаки появились из южных степей и что отряды их формировались в Запорожье, так как дознания обнаруживают: то место перехода их через границу, то место их отступления, то, иногда, сборный пункт их в степи. Стычки с польскими отрядами, нападения на укрепленные панские замки, городки и местечка встречаются чаще всего и прежде всего в области, тянувшейся вдоль запорожской границы. Все рапорты польских офицеров о появлении более крупных гайдамацких отрядов указывают на. берега Тясьмина, Синюхи и Выси и называют исходными точками их походов: Крылов, Крюков, Ирклею, Лебедин, Ингуль, Калниболото, Тарговицу, Запорожский Гард, Саврань и, наконец, Татарскую степь./398/

Если обратимся к характеристике приемов действия гайдамаков, то заметим, что первая забота каждого формировавшегося отряда состояла в том, чтобы запастись необходимым для похода количеством лошадей и оружия; небольшие отряды, собиравшиеся в Малороссии и Киевщине, добывали эти предметы, как было указано, благодаря помощи местных жителей; но в другое положение поставлены были те отряды, которые составлялись в степях, особенно если число их участников достигало довольно крупной цифры; недостаток лошадей, оружия и пороху часто заставлял откладывать походы на довольно продолжительное время или прибегать к разного рода предварительным мерам для того, чтобы добыть эти предметы; когда оказывалось, что лошадей и оружия, припасенных сбежавшейся вольницей, было недостаточно для всего отряда, то ватажок делал распоряжения, имевшие целью ускорение вооружения: отдельные партии гайдамаков расходились во все стороны добывать нужные военные припасы: одни отправлялись к ногайским кочевьям и, выждав удобную минуту, угоняли лошадей из их табунов, другие захватывали панские стада, пасшиеся на лугах у пограничных рек; были и такие смельчаки, которые проходили через границу и, расхаживая среди панских имений, искали удобного случая для того, чтобы овладеть встречным панским табуном. Иногда лошади и оружие приобретались еще более рискованным образом: несколько, почти безоружных, гайдамаков подкрадывались к границе и, пользуясь беспечностью польских войск, старались захватить врасплох отдельных солдат или офицеров, иногда даже целые отряды, и овладеть их лошадьми и вооружением. Мы встречаем в актах несколько свидетельств о том, что подобные попытки увенчались полным успехом 1.



1 В последнем случае интересно то обстоятельство, что ротмистр Цедзинский, из отряда которого гайдамаки угнали 40 лошадей, подает на них жалобу в гродский суд.



Впрочем, несмотря на все подобного рода уловки, часто гайдамакам не удавалось вооружиться вполне; тогда они отправлялись в поход, рассчитывая дополнить недостающее после первых нападений на шляхетские дворы или замки. Так, в 1738 г. мы встречаем известие об одном отряде, который, пробравшись уже довольно далеко от границы вглубь Брацлавского воеводства, еще не успел набрать нужного ему комплекта лошадей: он состоял из 70 всадников и 30 человек пеших. В 1737 году из отчета польского региментаря мы узнаем, что гайдамацкий отряд в 600 человек разбил сильную компанию польского войска и долго ее преследовал, но не мог окончательно уничтожить потому, что гайдамаки, за неиме- /399/нием пороха, не могли стрелять в отступавших жолнеров. Потому, вследствие недостатка в военных припасах, гайдамаки при нападениях на дворы, замки и местечки, при грабеже встреченных на пути шляхтичей и евреев, более всякой другой добычи дорожили лошадьми и оружьем; среди жалоб на гайдамацкие грабежи мы почти не встречаем перечня причиненных ими убытков, где бы на первом плане не указывались отобранные ружья, пистолеты, сабли, седла и т. д. и не перечислялись угнанные ими, иногда в весьма значительном количестве, лошади. Добычей такого рода гайдамаки настолько дорожили, что даже среди опасного отступления не расставались с табунами лошадей. Так, в 1737 году гайдамаки успели угнать сотню лошадей, принадлежавших польским драгунам, но на помощь последним явилась сильная военная команда и догнала гайдамаков; тогда последние перерезали всех слабосильных лошадей, с остальными же прорвались с большим риском и успели убежать в лес, преследуемые жолнерами по пятам.

Вооружившись по возможности и выбрав предводителя — «ватажка», как тогда называли, гайдамаки направлялись через степи к польской границе. Главное препятствие при переходе через границу составляли русские форпосты, расположенные вдоль пограничной черты и зорко следившие за движениями отрядов, появлявшихся из степи; в силу распоряжений высшей власти, они должны были не только не допускать их перехода через границу, но и стараться рассеять отряды и арестовать всех подозрительных, беспаспортных людей, входивших в их состав, и доставлять их, по принадлежности, в руки подлежащих властей. Потому гайдамаки поджидали ночи и, выбрав место между двух форпостов, с возможной быстротой направлялись к порубежной речке: Выси, Синюхе или Тясьмину, переправлялись через нее вброд и исчезали немедленно в лесной полосе по ту сторону границы. Затем они продолжали путь лесом, подвигаясь вперед как можно скорее и избегая всяких встреч до того времени, пока присутствие их, не сделалось известным местным жителям; тогда только они спешили скорее напасть на ближайшие дворы и местечка. Иногда с удивительной быстротой и таинственностью они успевали проникнуть весьма далеко от границы вглубь страны: так, в 1750 году отряд гайдамаков под предводительством Алексея Письменного успел пройти лесами, никем не замеченный, пространство от Выси до Хвастова (более 200 верст) и, напавши врасплох, ограбил это местечко; в следующем году другой отряд таким же образом напал на местечко Володарку, лежащее в 120 верстах от границы и т. д. Вообще, во время походов, /400/ гайдамаки считали необходимым условием успеха быстроту передвижения своих отрядов, что и заставляло их особенно дорожить хорошими лошадьми. Быстрота их походов действительно ставила в крайне затруднительное положение польские власти и начальников польских отрядов. Из многочисленных приложенных актов видно, что последние, в огромном большинстве случаев, могли только констатировать совершившийся факт нападения на ту или другую местность, весьма редко удавалось им настичь грабителей на обратном их пути и почти никогда они не были в состоянии предупредить нападение. Более мелкие отряды гайдамаков, особенно те, которые выходили из Киевского округа, где труднее было запастись лошадьми, прибегали к другому способу передвижения, представлявшему еще более удобств для сохранения таинственности в походе: гайдамаки старались завладеть некоторым количеством лодок на одной из более крупных рек и, затем, скрываясь днем в прибрежных камышах, ночью, с возможной быстротой, подымались вверх по течению и, удалившись на значительное расстояние от места своего выхода, высаживались на берег и начинали свои похождения. Так, в 1750 году, небольшой отряд ватажка Ивана Подоляки, формировавшийся в Киеве, поплыл вверх по Днепру и Припяти и высадился только за 250 верст, в окрестности Мозыря, где, конечно, появления гайдамаков шляхтичи вовсе не ожидали.

Дорожа свободой и быстротой движений, гайдамаки должны были отказываться от всякой лишней тяжести; отряды их никогда не сопровождались обозом, потому, отправлясь в поход, гайдамаки заботились о провианте только на первое время (один или два дня) своего странствования, впоследствии они получали продовольствие на месте. Более мелкие отряды ограничивались теми съестными припасами, которые доставляли им крестьяне, или которые попадались при случае, во время нападения на дворы или на проезжих. Но если отряд был многочисленный, если в состав его входило несколько сот человек, то, в таком случае, он не мог удовлетвориться такими скудными источниками фуражировки и должен был, от времени до времени, предпринимать экскурсии исключительно с целью добыть продовольствие; в таком случае гайдамаки старались нападать на более крупные экономии, угоняли целые стада быков, овец и т. д. и овладевали значительными запасами хлеба. Донесения и жалобы на угон скота встречаются очень часто; они, помимо причиняемых убытков, особенно тревожили шляхтичей потому, что служили указанием на то обстоятельство, что в страну вступила очень многочисленная гайдамацкая партия. По количеству /401/ пограбленного скота начальники польских команд судили о многочисленности отряда, против которого им приходилось действовать. Так, в 1737 г. поляки обвиняли в крайнем легкомыслии офицера Скоржевского, наткнувшегося на отряд гайдамаков в 600 человек, и разбитого ими наголову, указывая на то обстоятельство, что он видел стоянку гайдамаков, на которой лежало до 40 штук убитых быков, и, тем не менее, поверил рассказам надворных Козаков, утверждавших, что партия гайдамак не превышает числа 50 человек.

Кроме продовольствия, другое условие, необходимое для успешного хода предприятия гайдамацких отрядов, состояло в хорошем знании местности, в которой приходилось действовать этим отрядам. В большинстве случаев заблаговременно принимались гайдамаками меры для того, чтобы иметь возможность не сбиться с пути и собрать точные сведения о лицах и поселениях в той местности, в которую, в данном случае, они намерены были отправиться. При выборе ватажка, кроме личной храбрости, находчивости и опытности, обращали в значительной степени внимание и на ту степень знания местности, которым обладало избираемое лицо; кроме того, в состав отряда старались навербовать побольше уроженцев избранной в данном случае для похода территории и собрать о ней побольше сведений от крестьян и мещан, отправлявшихся в запорожские степи с торговой целью, или попадавшихся навстречу отряду во время самого похода; но, сверх того, были еще два приема, исключительно выработавшиеся в гайдамацкой практике. Первый состоял в том, что гайдамаки, попав в местность вовсе не известную или мало известную членам отряда, немедленно старались запастись проводниками из местных жителей; в проводники попадали, по большей части добровольно, крестьяне; но бывали и такие случаи, когда гайдамаки заставляли насильно встреченных путешественников указывать себе путь; такими невольными проводниками становились часто шляхтичи, евреи, купцы и т. д. Вот, для примера, сведения о проводниках, заимствованные из рассказа ватажка Ивана Подоляки о похождениях его отряда, странствовавшего по совершенно не известной ему полесской местности: из села Сукач проводили гайдамаков двое иванковских крестьян до Обухович, оттуда они заставили провожать себя крестьянина Данила; не доходя местечка Народич они спрятались под мост, задержали проезжавших торговцев — христиан, и, ограбив их, отпустили бывших проводников, а одного из купцов заставили себя вести дальше, обещая ему за эту услугу возвратить отнятые деньги; он взялся охотно провожать гайдамаков дальше, и немедленно получил обратно /402/ свое имущество. В Народичах захватили еврея, который должен был их провести в село Ласки. В селе Сельце к ним, пришел сын мельника и, возобновив знакомство (он 4 года, живал в Запорожьи), доставил гайдамакам съестные припасы и сказал им: «снимите с меня пояс, свяжите руки и проведите меня таким образом через село, чтобы люди не рассказывали, будто я вас веду по своей воле»; он провел их на значительное расстояние и, затем, когда шляхтичи заставили его вести погоню за гайдамаками, отвел последнюю в противоположную сторону. Таким образом отряд странствует очень долго, беспрестанно меняя вожатых; в числе последних мы встречаем и крестьян, по большей части охотно предлагавших свои услуги, иногда захваченных насильно, и мещан, и ремесленников, и евреев, и шляхтичей; то попадают в провожатые гулявшие по лесу 2 директора (т. е. домашние учителя), то сам Радомышльский губернатор Притыка, благодаря невольному участию которого гайдамаки вламываются в его собственный замок, то встретившийся на дороге «урожоный пан Стефан Хадаковский», то, наконец, дворянин Гружевич, которого двор ограбили гайдамаки и затем заставили хозяина довести себя до ближайшей переправы через Припять.

Другой прием, употреблявшийся по преимуществу крупными гайдамацкими отрядами, состоял в посылке вперед разведчиков, которым поручено было удостовериться, как о зажиточности панов, так и о расположении польского войска, о предусмотрительности или беспечности гарнизонов в замках и местечках и т. п. Разведчики такие отправлялись иногда под видом торговцев, будто бы ездивших для покупки лесных или сельских продуктов, в других случаях они направлялись в знакомые села как бы для свидания с родными, иногда странствовали в качестве нищих, или поденщиков и т. д. Многие из них попадали в руки военной и помещичьей полиции и приговаривались к виселице, но уцелевшие успевали исследовать местность и доставляли своему отряду весьма точные о ней сведения.

Цель похода гайдамацкого отряда обыкновенно соразмерялась с его силами; если отряд был малочислен, то он ограничивался нападениями на проезжих шляхтичей, купцов й евреев, разграблением нескольких панских дворов и еврейских аренд и затем спешил укрыться в безопасное место, не ожидая погони. Если же отряд был многочислен, то избегал частных мелких нападений; только для обеспечения своей безопасности он задерживал встречавшихся путешественни/403/ков; он нападал внезапно на большие поселения: города, панские замки, торговые местечка, брал их иногда врасплох, часто после более или менее продолжительного штурма и затем производил расправу и грабеж. Жалобы о нападениях гайдамаков на проезжих по дорогам встречаются довольно часто; по большей части жертвами их были шляхтичи и евреи, иногда и торговцы христиане; последние, впрочем, отделывались в таких случаях только потерей части или всего имущества, между тем как застигнутые евреи и дворяне платились жизнью или, по меньшей мере, оставались на месте израненными и избитыми; если путешественники попадались навстречу большому гайдамацкому отряду, занятому более серьезным предприятием, то они всегда подвергались известным приемам, необходимым для безопасности отряда: с православных путников гайдамаки иногда брали только присягу, что они не будут разглашать известий о встрече и отпускали их с миром, но шляхтичей, евреев и вообще всех лиц, казавшихся гайдамакам ненадежными, ожидала другая участь: ограбив их, гайдамаки уводили в овраги, в сторону от дороги, и здесь, перевязав тщательно, укладывали рядом на земле, приставив к ним караул; иногда арестованных набиралось несколько десятков и они должны были, полураздетые и голодные, ждать на месте, пока не окончится задуманное гайдамаками предприятие; получив сведение о перемене движения отряда, стража спешила соединиться с ним, а перевязанные путники оставались в неудобном положении, пока окрестные жители или милиции, гнавшиеся за гайдамаками, не возвращали им свободы.

Если отряд гайдамаков был малочисленный, то он избегал нападений на многолюдные поселения и на укрепленные замки и только в редких случаях, при особенно благоприятных условиях, и то с крайней осторожностью, покушался на них; небольшие отряды по преимуществу нападали в селах на отдельные дворы шляхтичей, евреев или униатских священников; в большинстве случаев, благодаря связям с крестьянами, нападения были удачны, гайдамаки застигали Двор неожиданно и, ограбив его, бесследно исчезали; но бывали и такие случаи, когда хозяева оказывали сопротивление, тогда гайдамаки брали дом приступом, выдерживая даже продолжительную борьбу, — нередко перестрелку в течение целой ночи; в таких случаях, а также, если о нраве помещика существовали сведения для него неблагоприятные с крестьянской точки зрения, дело грабежом не ограничивалось — хозяина, его родственников и слуг истязали, или убивали и, удаляясь, поджигали ограбленный двор. /404/

Но более многочисленные отряды гайдамаков действовали гораздо смелее и задумывали предприятия гораздо более обширные: выведав состояние известной области через крестьян и своих разведчиков, они первые удары направляли на те пункты, которые представляли более препятствий и, овладев ими, потом уже разбегались в местности, имевшие менее средств защиты; обыкновенно поход крупного гайдамацкого отряда открывался приступом к замку или местечку, снабженному гарнизоном и охранявшему соседнюю местность; иногда, после взятия одного такого пункта, быстро следовали нападения на несколько других, соседних с ним, укреплений и только после разрушения их гайдамаки появлялись в окрестных селах, уже безопасно хозяйничая по панским усадьбам. Приступы к укрепленным местностям бывали иногда весьма продолжительны и упорны. Так, в 1736 году несколько гайдамацких отрядов, соединившись вместе, взяли приступом местечко Паволочь, но, узнавши, что евреи из всех окрестных местечек бежали под защиту более надежных укреплений в местечко Погребыще, они направились к последнему, осадили замок и вели приступ в течение суток, пока, наконец, не успели вырубить палисада и овладеть крепостцей; в 1750 году гайдамаки вели приступ на замок в м. Мошнах в продолжении 18 часов и т. д. Бывали случаи, когда даже главные центры польской администрации попадали временно в руки гайдамаков; так, в 1750 г. они напали на столицу Брацлавского воеводства — Винницу, взяли приступом замок и ограбили евреев, укрывшихся в этом городе, более других оберегаемом администрацией. Вообще случаев ограбления укрепленных местечек мы встречаем довольно много; в сохранившихся актах упоминаются гайдамацкие нападения почти на все, сколько-нибудь выдававшиеся многолюдством, зажиточностью или торговым значением, городские поселения Юго-Западного края; разновременно мы встречаем сведения о разорении городов и местечек: Наволочи, Погребыщ, Таращи, Животова, Жаботина, Фастова, Бердичева, Володарки, Умани, Медведовки, Мошен, Субботова, Гранова, Винницы, Летич.ева, Могилева и т. д. В каждом из указанных случаев гайдамаки, после взятия местечка, следуют одним и тем же приемам: они предают смерти шляхтичей, католических священников и евреев, стараются разорить костелы и истребить канцелярии и вообще все попадавшиеся им под руку документы, и уносят все более ценные и более подвижные предметы из имущества, доставшегося в их руки. В этих /405/ приемах и отражаются все характеристические черты гайдамацкого движения: протест сословный против привилегированных сословий, протест религиозный против насильно навязываемого вероисповедания, протест политический против юридического и общественного строя, нарушавшего исконные стремления народонаселения и, наконец, разбойнические формы, которые должен был принять этот протест, не находя более легальных и гражданских путей для своего проявления.

Обыкновенно первой жертвой, которая предавалась смерти гайдамаками, был «губернатор» (управляющий) или сам владелец взятого замка, затем члены его семейства, слуги, жолнеры и гости; потом истребляли все еврейское население местечка, не успевшее заблаговременно найти себе безопасного убежища, но особенно тщательно разыскивали гайдамаки католических священников, увечили их, чаще убивали, врывались в костелы и производили в них всевозможные бесчинства; в постановлении сеймика Киевского воеводства, состоявшегося в 1750 г., мы читаем следующие жалобы дворян по этому поводу: «Своевольные люди с начала весны совершают набеги из Сечи, из Киева и из монастырей, лежащих в окрестностях этого города; они не только посягают на жизнь и имущество шляхтичей, но, желая опозорить католическую веру, опустошают Божьи храмы и проливают кровь священнослужителей. Всем известно, что своевольные козаки из Гарда, неожиданно овладев Уманью, убили жестокой смертью на церковном кладбище этого города брацлавского официала и местного приходского священника; костел они ограбили, причастие выбросили из чаши, а потом весь город сожгли, ...в последнее время в Летичеве напали ночью на монастырь отцов-доминиканов, славящийся во всем нашем крае чудотворной иконой Богородицы... и монахов жестоко перебили». Во многих других актах мы встречаем подтверждение этих жалоб и доказательства особенного озлобления гайдамаков против католического духовенства: так, мы встречаем сведения о убиении захваченного гайдамаками ксендза в Гранове, об изувечении начальника католической миссии в окрестности Канева, о разорении многих костелов и униатских церквей в Брацлавском воеводстве и т. д.

Если в действиях своих по отношению к костелам гайдамаки руководились побуждением оскорбленного религиозного чувства, то негодование против чуждых народу, юридических шляхетских порядков высказывалось в их обращении с документами, которые попали им в руки в числе другой до-/406/бычи. Юридические бумаги в глазах гайдамаков составляли оформленные письменные основания того строя общественной жизни, который, во всей его сложности, они признавали беззаконием и насилием: на основании этих бумаг шляхтичи завладели землей, некогда принадлежавшей козакам, городским и сельским общинам; с бумагой в руках шляхтич отправлялся отыскивать беглых крестьян, в бумаги вписывались допросы гайдамаков и смертные на них приговоры, словом, во всех самых трудных обстоятельствах жизни юридическая бумага являлась необходимым условием, завершавшим гнетущие крестьянина обстоятельства, и никогда она не служила орудием для его защиты и покровительства. Понятно потому то злорадство и, по-видимому, бесцельное усердие, с которым гайдамаки разыскивают и истребляют все, попадавшиеся им, акты и документы. Вот несколько примеров подобного рода действий: в 1736 г. гайдамаки взяли м. Наволочь и убили губернатора; в экономической кассе они нашли целый архив, принадлежавший владельцу имения, князю Любомирскому; поверенный Любомирского следующим образом рассказывал в суде судьбу этого архива: «все эти документы, квитанции, декреты, ассигнации и другие подлинные акты, необходимые для ведения дел и утверждения имущественных прав его сиятельства, они частью бросили в огонь, частью втоптали в грязь лошадьми, частью же, изорвав в клочки, выбросили на ветер за палисад замка». В 1742 году гайдамаки задержали на дороге дворянина Буяльского, отняли у него деньги и имущество и истребили найденную при нем связку документов; точно так же поступали они при нападении на двор шляхтича Зубрицкого. В 1750 году, овладев Винницким замком, гайдамаки выломали дверь в гродскую канцелярию, где хранились многочисленные документы дворян всего Брацлавского воеводства, и частью изорвали их в клочки, частью выбросили, частью же взяли с собой, с целью употребить их на укупорку патронов.

Относительно остальной добычи, гайдамаки особенно дорожили, по указанным уже причинам, лошадьми и оружьем; кроме того, они старались захватить во время грабежа: деньги, металлические вещи и более ценные одежды, не обременяя себя громоздкими предметами; набранную добычу они сваливали в мешки и укладывали на вьючных лошадей; лошади эти, привязанные друг к другу, следовали в середине отряда и добыча, препровождаемая таким образом, носила особенное техническое название: вся вереница везших ее вьючных лошадей называлась «батовня». Поль-/407/ские отряды, гнавшиеся за гайдамаками, особенно усердно старались отнять батовни, но последнее удавалось им очень редко; почти всегда гайдамаки успевали препроводить добычу в место более безопасное, и там приступали к дележу, который назывался «паеванием». Деньги, серебряные и золотые вещи, оружье, лошадей и одежды распределяли на столько равных частей, сколько было налицо уцелевщих членов отряда, и каждый получал свой пай; если случалось так, что некоторые предметы превышали величину пая, то их сообща оценивали и, тот, кто получал предмет в собственность, должен был уплатить излишек остальным пайщикам; судя по сохранившимся в актах указаниям, при дележе добычи ватажок получал пай равный со своими подчиненными. После паевания гайдамаки разъезжались из отряда и каждый, по личному усмотрению, распоряжался своей долей добычи; потому, если польским или русским властям удавалось арестовать или уличить отдельных лиц в участии в гайдамацком походе, то возможно было возвратить только незначительную часть добычи, принадлежавшую данному лицу, да и та по большей части оказывалась уже весьма неполной; только в редких случаях, после весьма продолжительных и трудных поисков, власти открывали отдельные предметы из пая, уже в качестве подарка или посредством продажи, переменившие несколько раз владельцев; в большей части случаев от подобного рода розысков приходилось отказаться по причине сложности дела; бывали также случаи, когда гайдамаки, оставившие отряд, попав в трудное положение и боясь ареста с поличным, закапывали добычу в намеченном месте — в лесу или на поле; иногда они пытались увезти ее через границу Речи Посполитой под видом товара.

Отряды польского войска, не находившие возможности задержать гайдамаков, благодаря принятой последними тактике, старались, при каждом известии об их набеге, настичь отряд с целью не дать ему увезти награбленной добычи; потому гайдамаки могли ожидать столкновения с войском только на обратном пути; все сведения о стычках с войском встречаются именно только во время погони за отрядами, совершившими уже более или менее успешный поход. Во многих случаях погоня оказывалась неудачной, гайдамаки успевали ускользать от преследовавших их военных команд; но иногда последним удавалось перерезать им путь к отступлению и принудить вступить в битву, от которой гайдамаки уклонялись по мере возможности, так как им приходи-/408/лось почти всегда иметь дело с отрядом численно превосходившим их силы; в таком случае, гайдамаки со всей решимостью отчаяния вступали в битву, зная, что все попавшиеся живыми в руки жолнерам, будут немедленно приговорены к виселице. Потому мы и встречаем факты, в которых, несмотря на неравенство сил и вооружения и на желание избегнуть стычки, принужденные к ней гайдамаки одерживают верх над войском. Если же случалось, что гайдамаки были уверены в превосходстве своих сил, или, по крайней мере, в равномерности их с числом войска, то они не только вступали в битву, но даже старались вызвать на бой отдельные польские отряды. Так, в 1736 году, сильная партия гайдамаков, овладевшая Чигирином, прислала в главную квартиру польского региментаря письменный вызов на бой; затем, после нескольких стычек с переменным счастьем, гайдамаки заставили региментаря отступить от границы, овладели полем последнего сражения и похоронили торжественно, с военными почестями, убитых в стычке товарищей. В следующем году, другой сильный гайдамацкий отряд хитростью выманил в степь отряд войска, состоявший под начальством офицера Скоржевского, окружил его, преследовал в течение суток и, наконец, истребил окончательно; вслед за тем, гайдамаки, наткнувшись на незначительный отряд жолнеров, занимавшихся сбором фуража, напали на них, преследовали до села и там сожгли вместе с домом, в котором жолнеры заперлись и пытались отстреливаться. Встречаясь на пути с придворными панскими милициями, даже незначительные отряды гайдамаков завязывали перестрелку и по большей части обращали в бегство этих импровизированных солдат, весьма неохотно вступавших с ними в битву. Среди столкновений с войском у гайдамаков выработались известные приемы партизанской войны и некоторые их этих приемов можно отметить по дошедшим до нас актам. Так, гайдамаки, преследуемые погоней, не рассчитывая убежать от нее, разделялись обыкновенно на несколько партий, для того, чтобы поставить офицеров в недоумение насчет направления, по которому они должны были преследовать убегавших; наткнувшись на слишком сильный отряд, особенно если это случалось в лесу, гайдамаки немедленно бежали врассыпную и, пробежав значительное расстояние, собирались опять в известном, вперед условленном, пункте; в других случаях они устраивали в лесу засеки, и защищались, иногда в продолжение значительно времени, среди этих, наскоро воздвигнутых, укреплений; наконец, если отряд гайдамаков был очень многочислен и хорошо вооружен, то он в начале похода устраивал «кош», т. е. /409/ укрепленное сборное место, из которого отдельные отряды разбегались для нападений на близлежащие местности, и в которое они возвращались, в случае погони, под защиту главных сил своего сборища.

Находясь постоянно под угрозой гайдамацких вторжений, шляхтичи украинных воеводств: Киевского и Брацлавского, беспрестанно заботились об изыскании мер для предотвращения нападений и для их отражения. В актовых книгах мы нашли постановления восьми провинциальных сеймиков, собиравшихся в течение 15 лет (1735 — 1750) для обсуждения подобного рода мер. Постановления сеймиков (3 состоялись в Брацлавском воеводстве и 5 в Киевском) свидетельствуют прежде всего о том, глубоко укоренившемся в шляхетском обществе сословном и личном эгоизме, который служил верным признаком и вместе составлял основную причину скорого распадения Речи Посполитой; шляхтичи, ввиду собственной повседневной опасности стараются прибегать к таким мерам, которые не потребовали бы от них никакой затраты средств, труда и энергии, и изощряются в изыскании таких средств, при употреблении которых они могли бы взвалить заботу о собственной защите на чужие плечи; если же, под давлением необходимости, и решаются принять какую-нибудь меру, прямо от них зависящую, то дают ей до того ничтожные размеры и исполняют ее столь неохотно и вяло, что она приносит в результате самим шляхтичам более хлопот и вреда, чем пользы и охраны от гайдамаков. Все постановления сеймиков относительно противодействия гайдамакам обнимают следующие мероприятия: 1) отправка посольств к сейму, королю и гетманам с целью выхлопотать присылку более значительных военных сил, которые охраняли бы границы украинных воеводств на счет Речи Посполитой; кроме усиления военной стражи, сеймики иногда требуют от центрального правительства устройства и подчинки крепостей и даже денежного вознаграждения из казны Речи Посполитой за убытки, понесенные отдельными лицами дворянского сословия вследствие гайдамацких набегов. 2) Другой ряд требований сеймиков направлен к тому, чтобы вызвать, посредством сейма, короля и посольств к русским пограничным властям, деятельное вмешательство русского правительства. Требования эти не удовлетворяются теми возможными мерами, которые приняты были немедленно русским правительством после первых заявлений; шляхтичи желали бы, чтобы Россия взяла исключительно на себя обязанность охранения украинных воеводств от гайдамаков и чтобы она пополняла денежным вознаграждением из своей казны все убытки, понесенные /410/лично каждым из польских дворян. 3) Наконец, третий ряд решений, встречающихся в постановлениях только трех сей- " миков, имеет в виду организовать на собственные средства защиту страны, посредством усиления польских военных сил и деятельного преследования виновников и участников в гайдамачестве судебными и административными мерами. Рассмотрим подробно все эти средства защиты, которые шляхетское общество противопоставляло гайдамачеству.

Все то количество регулярного войска, которым располагала польская Речь Посполитая в продолжение XVIII столетия, представляло ничтожную цифру, колебавшуюся между 17 и 18.000. Но и это количество существовало только на бумаге, между тем как в действительности под оружием не было и половины определенного сеймовыми конституциями числа солдат. Все войско делилось на две части: на Литовское и Польское, последнее же, числом около 12000, было распределено на четыре дивизии, или так называемые «партии»: Великопольскую, Малопольскую, Сендомирскую и Украинскую, состоявшие каждая под управлением особого начальника, носившего титул «региментаря». Таким образом, на долю «Украинской партии», обязанностью которой было охранение границы от гайдамаков на всем протижении от Днепра до Днестра, приходилось около 3.000 человек; в действительности же количество войска этой дивизии далеко не достигало сказанной цифры и, по механизму своей организации, представляло в наличности только ничтожную долю ее. Украинская партия, как и все войско, состояла из хоругвей; в состав хоругви входили «товарищи» и «шереговые». Товарищи были исключительно дворяне, записывавшиеся добровольно в хоругвь, в которой, по принятой норме, их полагалось 25 человек; притом каждый дворянин приводил с собой от двух до четырех крепостных или нанятых слуг, которые поступали вместе с ним в ряды хоругви и назывались «шереговыми». Ротмистр, т. е. начальник хоругви, получал плату для содержания всей своей команды и потом распределял ее между «товарищами», которые должны были содержать себя и своих шереговых. Между тем, дворяне, поступавшие товарищами в военную службу, искали в ней только почета и титула «товарища», но не заботились об исполнении военных обязанностей; записавшись в «компут», т. е. список хоругви, они немедленно, без всякого отпуска или разрешения, уезжали по домам, занимались хозяйством или кутежом, щеголяли военным званием и мундиром, на деле же только числились в войске; начальники не только не требовали их присутствия в действительной службе, но, напротив того, поощряли такой образ действия /411/ из побуждений личного интереса. Вся плата, следовавшая товарищам, находившимся в отлучке, по принятому обычаю, оставалась в кармане начальника хоругви. Вследствие такого порядка, по свидетельству современника, в каждой хоругви не было никогда налицо больше шести товарищей, т. е. численность ее низводилась из 100 человек (числа, определенного законом), до 24 — 25 человек. Такое же небрежное отношение к делу проявляли не только товарищи, но и офицеры и начальники всякого ранга. Так, не только гетман не появлялся никогда для начальства в походе над Украинской партией, но и региментарь передавал часто свои обязанности одному из подчиненных, которому он давал в таком случае титул «стражника». Ротмистры, искавшие этого звания исключительно для почета, никогда не принимали начальства над своими хоругвями. Китович утверждает, что в продолжении всего царствования Августа III (1734 — 1764) ему ни разу не случалось встретить ротмистра, который бы действительно командовал своей хоругвью; должность его исполнял назначенный им поручик, который, в большинстве случаев, передавал ее одному из товарищей, принимавшему в таком случае титул «наместника». По временам только гетманы старались пробудить энергию войска, посылали циркуляры, приглашавшие отсутствовавших офицеров и товарищей явиться в войско, под угрозой изгнания из службы и уголовной ответственности; но угрозы эти оставались без последствия и войско продолжало находиться в разброде. Такое состояние армии уменьшало численность и без того ничтожной Украинской партии до 700 — 1000 человек наличного контингента; неудивительно, что она была недостаточна для прикрытия границы. При нападении гайдамаков для того, чтобы оставить сколько-нибудь значительный отряд, приходилось созывать остатки хоругвей, квартировавшие в значительном расстоянии друг от друга вдоль границы, и потому польские отряды запаздывали всегда сбором и выступлением в поход.

Сознавая недостаточность военных сил, шляхетские сеймики украинных воеводств беспрестанно обращались к королю, сейму и гетманам с просьбой усилить военные команды на границе Польской Украины, то посредством увеличения численности всего войска, то прикомандированием отрядов от других дивизий к Украинской; но, заявляя подобные желания, сеймики оговаривались, что усиление войска должно произойти «без обременения какими-либо особыми податями дворян пограничных воеводств», т. е., что Речь Посполитая должна принять содержание прибавочного войска на свой счет; условие это делало само удовлетворение требования /412/ неисполнимым, так как единственный источник государственных доходов, назначенный на содержание войска — кварта из королевских староств — был едва достаточен для содержания той незначительной армии, которая находилась налицо. Притом, требуя усиления количества войска, шляхтичи постоянно заявляли неудовольствие относительно его поведения. По постановлению сейма 1717 года, войско, получая регулярно плату из кварты, должно было содержать себя на счет этого жалованья, не требуя ни фуража, ни провианта от жителей тех местностей, где оно было расквартировано. Но офицеры и солдаты не ограничивались жалованьем и старались усилить свои средства вопреки указанной сеймовой конституции. Жалобы на беззаконный сбор провианта, взыскивание различных поборов и контрибуций слышатся и на всех сеймиках, и в многочисленных частных исках. Владельцы имений, в которых размещены были войска, жалуются, что солдаты насильно выжимают от крестьян продовольствие, что товарищи по своему произволу сбирают торговые пошлины с проезжих купцов, что во многих волостях крестьяне разбежались, уклоняясь от притеснений военного постоя. Сеймики требуют наказания виновных, и особым посольствам, отправляемым к гетманам, поручают настаивать на произведении взысканий. Военные команды не ограничивались, впрочем, одним незаконным сбором провианта; пользуясь отсутствием в войске всякой дисциплины, наместники хоругвей нанимали свои отряды частным лицам для заездов и нападений на домы соседей, причем солдаты живились грабежом не хуже гайдамаков; часто, под предлогом поимки последних, солдаты врывались во встречное село, истязали крестьян, пытками принуждали выдавать себе имеющиеся у них деньги и заключали их с этой целью в тюрьму. Из жалобы, поданной гетману сеймиком Брацлавского воеводства в 1740 году, мы видим, что подобные факты представляли не случайное, исключительное явление. В жалобе этой шляхтичи подробно рассказывают образ действий региментаря Украинской партии, Нитославского, который сбором провианта и всевозможных контрибуций принудил шляхтичей Брацлавского воеводства платить ему прибавочную сумму на содержание войска, но затем, не удовлетворившись этой уступкой, он продолжал все-таки насильно грабить провиант. Сам региментарь, имевший поместье в соседнем воеводстве, приказал пригнать в военную квартиру свои многочисленные стада и кормил их фуражом, взыскиваемым с жителей под предлогом военной контрибуции, причем, он перегонял эти стада в места, где заготовлен был фураж, под предлогом устройства полевых лагерей; по /413/ его примеру, офицеры развели также многочисленные стада, солдаты же безнаказно грабили в селах съестные припасы, забирали бесплатно напитки в арендах и т. д. Против гайдамаков Нитославский в течение 3 лет не предпринимал вовсе походов, но, желая удержать за собой свой пост и прослыть деятельным начальником в глазах гетмана, он по временам врывался без всякого повода в то или другое село, захватывал несколько десятков крестьян, заключал их в тюрьму, и, затем, присвоив себе их скот, имущество и даже одежду, отпускал домой; между тем, в рапортах, представляемых гетману, каждый такой подвиг он выставлял удачным походом и исчислял количество захваченных им в плен мнимых гайдамаков. Из приведенных фактов ясно, что ни количество, ни качество регулярного войска, доставляемого Речью Посполитой для защиты украинных воеводств от гайдамаков, не могло удовлетворять этой цели, и что шляхтичи, для собственной безопасности, должны были изыскать из местных земских средств новые, более действенные меры защиты. Но такие меры требовали немедленно денежных жертв, которые шляхетское общество несло крайне неохотно, даже ввиду настоятельной собственной потребности; потому сеймики стараются изыскать или такие полумеры, которые дозволяли бы рассчитывать на известную подмогу без затраты денег, или, если и разрешают после долгого колебания сбор последних, то в количестве далеко не достаточном для достижения предположенной цели.

Первая попытка подобного рода сделана была в 1723 году гетманом Адамом Сенявским: чувствуя недостаточность военных сил Речи Посполитой, он рассчитывал усилить их организацией особенной милиции из многочисленной безземельной шляхты, жившей «на чинше», т. е. арендовавшей небольшие клочки земли в помещичьих имениях. С этой целью он в собственном поместьи, Межибожской волости, освободил живших в ней шляхтичей от чинша и назначил им сверх того жалование в 30 злотых в год, под условием, что они составят военную хоругвь, которая будет выступать в поход по первому требованию; ротмистром этой хоругви он назначил опытного офицера — Станислава Кошку, и, в качестве жалованья, предоставил ему в пожизненное владение одно из своих сел в той же волости. Если бы план Сенявского был применен ко всем имениям украинных воеводств, то действительно могла бы составиться многочисленная милиция из лиц, заинтересованных как по общественному, так и по экономическому своему положению в борьбе с гайдамаками; но Для осуществления этой мысли помещикам необходимо было отказаться от дохода из шляхетских чиншей и, сверх того, /414/ назначить еще вознаграждение милиционерам; дворяне сочли подобные расходы слишком обременительной для себя жертвой и не последовали примеру Сенявского, которого попытка осталась единичным фактом, совершенно бесплодным. Другая попытка организовать милицию состояла в том, что, пользуясь запустением в начале XVIII ст. поднестровской области, старосты и владельцы крупных имений перезывали на пустопорожние земли «волохов» т. е. крестьян из Молдавии; поселенцы эти получали на льготных условиях землю и из них старосты и помещики старались организовать постоянную подвижную милицию; выше было уже замечено, что волохи, населившие эти села, очень скоро сжились и породнились с крестьянским местным населением и не только не составили препятствия для развития гайдамачества, но даже приняли в нем деятельное участие; мы встречаем волохов, примыкающих то единолично к гайдамацким скопищам, то составляющих целые отряды, для нападения и грабежа панских домов. Во время сильного крестьянского движения, охватившего Подолие в 1734 году, надворные волошские хоругви, содержимые старостами и помещиками, примкнули все без исключения к крестьянскому восстанию и составили готовые кадры для формировки образовавшихся в то время козацких полков. Этот неблагоприятный для дворян исход военных волошских колоний заставил шляхетское общество отказаться от них. Сеймик Брацлавского воеводства в марте 1735 года обложил волошские села податью, а другой сеймик, собравшийся в сентябре того же года, решил уничтожить волошские поселения; депутации, отправленной к королю этим сеймиком, поручено было, между прочими заявлениями, предложить королю следующую просьбу: «Так как в Брацлавском и в соседних с ним воеводствах надворные волошские хоругви разных панов, равно как и волохи, живущие по селам, вместо благодарности за оказанные им Речью Посполитой благодеяния, воспользовались нынешним смутным временем во вред истинным сынам той же Речи Посполитой, и, преследуя своекорыстные цели, занялись убийствами и грабежом; так как дворянам невозможно обеспечить от их нападений ни имущества ни жизни, как от людей, хорошо успевших ознакомиться с местностью, то мы умоляем короля и Речь Посполитую, дабы они распорядились выбросить за границу государства эту враждебную гадину, вскормленную хлебом нашего отечества; мы просим вместо волохов поселить в их слободах менее достаточных шляхтичей, братью нашу, приспособив их поселение к военному делу, и назначив им ротмистров из числа знатных помещиков нашего воеводства, которые могут быть подчинены общему военному начальству». /415/

Действительно, количество волохов с этого времени значительно уменьшается и народонаселение из их слобод переходит обратно на родину через Днестр 1; тем не менее, план, предложенный сеймиком, относительно устройства шляхетских военных поселений не был приведен в исполнение; осуществление его потребовало средств, которыми не располагали ни король, ни Речь Посполитая, и затрачивать которые не желало само предлагавшее план земство.



1 В числе немногих оставшихся волохов нам встречаются впоследствии только такие отдельные лица, которые действуют исключительно из побуждений личной корысти и поочередно то мирят, то враждуют с обеими боровшимися сторонами. Как на резкий пример подобного рода мы можем указать на некоего Антона Табана: еще в 1713 году он завелся оседлостью в с. Воробиевке, в окрестности Немирова, и устроил у себя притон для гайдамаков, которые ездили в его дом для отдыха, для паевания добычи и для пополнения вербовкой своих отрядов; впоследствии Табан успел снискать милость владельца Умани, сделан был губернатором в этом городе и в 1738 году прославился грабежом захваченных им изменнически запорожцев, приехавших за покупкою хлеба; он приказал их казнить, будто подозревая в гайдамачестве, действительно же для того, чтобы завладеть их имуществом и лошадьми.



В одно время с указанным проектом, тот же сеймик Брацлавского воеводства в 1735 году высказал и другое предположение относительно защиты воеводства от гайдамаков: в инструкции послам, отправленным от сеймика к королю и коронному гетману, внесено было предложение, чтобы Речь Посполитая разрешила воеводству устроить милицию на свой счет в подмогу Украинской партии, с тем, чтобы милиция находилась под начальством региментаря этой партии. Но предложение осталось надолго без последствий; шляхтичи ограничились заявлением готовности назначить земский сбор на содержание милиции, но не торопились исполнением своего обещания. В течение пятнадцати лет никакой милиции, ни сборов на ее содержание мы не встречаем в актах. Только в 1750 году, вследствие усилившихся в то время до небывалых еще размеров гайдамацких нападений, мысль об устройстве милиций на счет украинных воеводств была вновь поднята на сеймиках и, на этот раз, приведена в исполнение. В одно и то же время сеймики, собравшиеся как в Брацлавском, так и в Киевском воеводствах, постановили осуществить ее. Брацлавский сеймик, в заседании 16 сентября 1750 года, постановил немедленно составить небольшое ополчение из имевшихся под рукой надворных панских жолнеров и, поручив над ними начальство дворянину Даниилу Мацевичу, предписал последнему в течение месяца заняться преследованием гайдамаков и очистить от них воеводство; Мацевичу разрешено было: сгонять крестьян из /416/ сел для розысков, требовать в свое распоряжение все надворные милиции, пользоваться даровым провиантом, арестовать и казнить смертью всех лиц, которых он заподозрит в участии в гайдамачестве или в связях с ним; в награду за такую деятельность Мацевичу и его отряду предназначалась вся добыча, которую он отымет от гайдамаков.

Брацлавское воеводство не удовлетворилось этой временной мерой; сеймик в следующем заседании, 17 сентября, занялся проектом составления правильного постоянного ополчения; решено было составить воеводскую «ландмилицию»; каждый помещик, владелец староства и т. п. должен был доставить в определенный срок — по 2-ое апреля следующего 1751 года — одного вооруженного и обмундированного всадника от каждых 120 крестьянских дворов, находившихся в его имении; избранным сеймиком ревизорам поручено было до того времени поверить наличное количество населения в воеводстве и составить распределение этой повинности между всеми имениями; помещикам, которые не исполнят этого постановления, сеймик угрожал военной экзекуцией и взысканием штрафа. Милиция должна была собраться 2-го апреля у города Винницы и там расположиться лагерем; начальство над ней поручалось 3-м дворянам с титулом ротмистров, избранным на годичный срок без жалования, главное же начальство сеймик вручил брацлавскому подкоморию, князю Михаилу Четвертинскому. Солдаты, присылаемые в милицию, должны были являться в установленном мундире (зеленого цвета), с вооружением, состоящим из ружья, копья и топора, с достаточным запасом пороха и свинца и на хороших лошадях, стоимостью, по меньшей мере, каждая в 100 злотых. Вся экипировка должна быть доставлена помещиком, равно как и деньги на годичное содержание солдат и лошадей в лагере и в походах. За бегство, неявку или измену солдата, уголовная ответственность возлагалась на снарядившего его помещика, гребежи же и насилия во время походов — на ротмистров и их поручиков; офицеры обязаны были пребывать постоянно в лагере милиции, и, даже в мирное время, один из них должен был находиться при команде; они получали право безапелляционного военного суда над солдатами.

Еще большей энергией отличались меры, принятые одновременно сеймиком Киевского воеводства: в заседании 18 сентября 1750 года дворяне решили собирать подымную подать из своих имений во всем воеводстве в размере 100.000 злотых, из которых 20.000 было назначено на усиление платы регулярного войска Украинской партии, на /417/ остальные же 80.000 воеводство должно содержать постоянную милицию, организацию которой сеймик возложил на особую комиссию из 15 лиц, тут же им избранную. Комиссия эта действительно собралась 2-го февраля 1751 года, и постановила следующие правила для устройства воеводской милиции: на деньги, назначенные воеводством из подымной подати, положено содержать 3 хоругви, по 100 человек каждая, ротмистрами хоругвей назначены помещики Киевского воеводства с жалованием от 2000 до 2300 злотых, и, сверх того, хорунжие, по выбору ротмистров, с жалованием 800 — 1.000 злотых; в каждой хоругви полагалось по 30 товарищей, каждый с двумя шереговыми; товарищ должен был получать в год по 600 злотых; сверх того, в каждой хоругви полагалось по два ревизора для наблюдения порядка. Вооружение, мундиры и продовольствие товарищи должны были поставлять на свой счет. Ротмистры были назначены комиссией и они должны были немедленно навербовать полный состав своих хоругвей и явиться с ними в Житомир к 15 мая того же года; комиссия, поверив наличный состав хоругвей, должна была выдавать им жалование регулярно в два годичные сроки. Милиция должна поступить в ведение коронного гетмана и усилить собой состав Украинской партии. Право безапелляционного суда над солдатами и пойманными гайдамаками предоставлялось ротмистрам; ответственность за грабежи и буйства шереговых возложена на товарищей, а за поведение последних на ротмистров; запрещено употреблять милицию для других целей, кроме прямого ее назначения, а также выводить ее из пределов воеводства. Мундир милиционеров должен состоять из синего кунтуша и красного жупана; на знаменах хоругвей допускались изображения: герба воеводства или чудотворной Бердичевской иконы Богородицы. Гетман коронный, извещенный о постановлениях сеймика и его комиссии, изъявил воеводству благодарность, принял хоругви милиции под свою команду и предписал ротмистрам подчиняться распоряжениям региментаря Украинской партии.

Таким образом, меры, предполагавшиеся в минуту самого энергического настроения шляхтичей двух воеводств, должны были повести к вооружению милиции, числом около 500 человек; может быть, эта милиция и могла бы в некоторой доле удовлетворить вызвавшей ее потребности, если бы она, в практическом исполнении, отвечала характеру, предполагавшемуся на сеймике; но на деле милиция оказалась далеко не тем, чем предполагали ее устроители; она необходимо отразила в своем устройстве и в способе исполнения возложенной на нее обязанности те черты нравственно-/418/го бессилия, какие характеризуют в данную эпоху все шляхетское общество. Милиции осуществились в обоих воеводствах и просуществовали три года (1751 — 1754); но за все это время мы не встречаем вовсе следов их деятельности по отношению к гайдамацкому движению. Единственный отряд, ходивший в поход против гайдамаков — был отряд, в качестве временной меры составленный на сеймике в Виннице, в 1750 году, и отданный под команду Мацевича. Согласно полученным на сеймике инструкциям, отряд этот двинулся в поход в сентябре и находился под командой региментаря Украинской партии, Ожги, до конца октября 1750 года. После истечения месяца, он, согласно инструкции, данной сеймиком, был распущен. За это время Мацевич предпринял, по распоряжению Ожги, поход в Киевское Полесье и способствовал очищению этой области от мелких гайдамацких отрядов, вошедших в польские пределы из Киевского округа. После окончания этого похода Мацевич и, состоявший под его командой, офицер Волынецкий подверглись, с одной стороны, судебному преследованию, вследствие жалоб на них шляхтичей за буйства и насилия, причиненные их отрядом в дворянских имениях, и, с другой стороны, мести гайдамаков, которые взяли приступом, разграбили и разорили дом Мацевича в м. Володарке.

На отряд Мацевича, впрочем, сам сеймик смотрел только как на меру временную; главные же надежды возлагались на милиции, предполагавшаяся организация которых была выше рассказана. Милиции эти действительно образовались в мае 1751 года, но, затем, в течение трех лет, мы не встречаем ни одного намека о действии их против гайдамаков; о существовании их мы узнаем только из многочисленных жалоб на разного рода буйства, насилия и разорения, которые терпели от милиционеров жители охраняемых ими воеводств. Так, в Киевском воеводстве, уже в июле 1751 года, униатский митрополит Флориян Гребницкий жаловался, что милиционеры воеводские умышленно избегают встречи с гайдамаками и, вместо преследования их, разъезжают по митрополичьим селам, вламываются в крестьянские коморы и грабят все, что ни найдут в них. Жалобы такого рода на милиционеров поступают с каждым годом чаще, и в 1754 году делаются всеобщими; одни шляхтичи жалуются на насильственное взимание в дворянских имениях продовольствия и денежных контрибуций, другие — на грабежи, производимые в селах и местечках, третьи — на личные оскорбления и побои. Так, например, товарищи воеводских хоругвей ворвались в квартиру дворянина Пержхалы и избили его почти до смерти; другие, в пьяном виде, осадили дом поме-/419/щика Проскуры и стреляли в окна и двери; в имении дворянина Прушинского милиционеры, остановившись постоем, истребили все хозяйство, опустошили крестьянские сады и огороды, ограбили крестьянские коморы, истребили рыбу в прудах, врывались в дом помещика и наносили побои его гостям и слугам и т. п. Наконец, ротмистры милиции, позабыв о назначении своего ополчения, стали его употреблять для личных целей; так, один из них, Михаил Трипольский, желая усилить свое влияние на сеймике, явился на его заседания во главе своей хоругви, и подал повод к закрытию сеймика, который, по законам Речи Посполитой, не мог заседать в присутствии вооруженного отряда. Такое поведение милиции, показывавшее всю ее непригодность, возбудило всеобщее негодование среди шляхтичей. Лица, недовольные вообще установлением земской подати, и протестовавшие против нее в принципе, теперь указывали на поведение милиции, на ее бесполезность и вред, ею причиняемый, и мало-помалу перетянули большинство шляхтичей в пользу своего мнения. Дворяне стали отказываться от платы подымной подати, преследовали милиционеров судебными исками и, наконец, в сентябре 1754 года, последовало коллективное заявление многих дворян Киевского воеводства, требовавшее отмены милиции; перечислив все притеснения, испытанные жителями воеводства от собственного войска, дворяне утверждают, что милиция причиняет им тягости настолько же разорительные, как и гайдамацкие нападения, что, вследствие поведения солдат, крестьяне разбегаются и имения запустевают и что единственное средство к прекращению зла они видят в упразднении установленного ими ополчения.

Такая же участь постигла и милицию Брацлавского воеводства; о ее подвигах против гайдамаков мы также не встречаем известий; зато мы знаем о деятельности ее в другом отношении; милиция эта поступила в личное распоряжение своего начальника, князя Четвертинского, исполняла при нем должность почетного конвоя, во время его разъездов по своим делам, и, по временам, производила заезды по его указанию; между прочим, в 1752 году, 150 человек этой милиции напали на гродскую канцелярию в Виннице, взяли ее приступом, избили и арестовали канцеляристов и разбросали или похитили книги и документы. Затем, в 1754 году, встречаем известие о том, что милиция брацлавская врывалась в пограничные села Киевского воеводства и, под предлогом требования платы на свое содержание, производила всевозможные грабежи и насилия. Милиция эта, подобно киевской, была отменена в конце 1754 года. /420/

Таким образом, единственное усилие, сделанное дворянами для самозащиты, ни к чему не привело и самими же дворянами было признано недостаточным, непригодным и вредным. Затем оставалось одно только средство для усиления местными средствами контингента войск Украинской партии, — средство это состояло в вооружении надворных козацких милиций 1.



1 В сочинении г. Мордовцева «Гайдамаччина» сказано, что надворные милиции польских магнатов (т. е. козаки) назывались «народовой кавалерией». Известие это представляет вместе и грубую ошибку, и анахронизм. Народовой кавалерией назывались 4 бригады легкой конницы регулярного Польского войска, отличавшиеся мундиром от остальных конных полков. Самое имя народовой кавалерии упоминается первый раз в постановлениях сейма 1775 года. Оно никогда не применялось и не могло применяться не только к надворным козакам, но и вообще к панским милициям, так как эти милиции были частные, а не народовые. Ошибка г. Мордовцева кажется нам тем более странной, что в источнике, которым он пользовался по преимуществу: — «Наезды гайдамаков» Скальковского — хотя кавалерия народовая и отнесена к более раннему времени, но сказано ясно, что она состояла «из дворянства, служившего на свой счет».



Надворные милиции заведены были еще в XVII столетии богатыми землевладельцами Юго-Западного края под разными наименованиями: драгунов, гайдуков, паюков и т. п.; но вскоре типом этих милиций сделались надворные козаки, вытеснившие уже в начале XVIII ст. все другие наименования. Костюм и вооружение Козаков были проще, менее вычурны и более согласовались с привычками как самих милиционеров, так и их владельцев. Первое назначение этих милиций состояло в том, чтобы придать более почета особе знатного пана и более блеска его двору; в тех польских воеводствах, которые наслаждались совершенным спокойствием в течение XVIII столетия, крупные землевладельцы содержали тем не менее по несколько десятков надворной милиции, составлявшей почетную стражу во время выездов пана, приветствовавшей парадной пальбой его гостей и т. д. Кроме того, милиции служили владельцам для взаимных заездов, для приведения в исполнение или для сопротивления судебным приговорам, для содержания экономического порядка среди крестьян, для производства с них взысканий и т. д. В воеводствах украинных и пограничных с ними — Волынском и Подольском — надворные козаки, по мере развития гайдамачества, стали охранять имения своих владельцев от вторжения гайдамацких скопищ, потому и количество надворных милиций в этих воеводствах было больше. Как старосты, так и крупные владельцы содержали целые сотни надворных Козаков; из современных записок мы знаем, что в Умани, в имении Потоцких, существовал в половине /421/ XVIII ст. целый полк Козаков, числивший в своем составе 2.600 человек. Надворные козаки набирались из крестьян, живших в имении помещика или в старостве; крестьянская семья обязана была доставить вооруженного всадника в определенном мундире и с требуемым вооружением, на хорошей лошади, и за то освобождалась от барщины, даней и оброков на все время его службы. Иногда, если помещик требовал, чтобы одежда и вооружение были слишком роскошны, несколько крестьянских дворов доставляли одного всадника и получали за то указанные льготы. Козаки получали обыкновенно от помещика право выбирать из своей среды начальников низших степеней, которые назывались, атаманами, асаулами, сотниками, иногда ротмистрами; но главным начальником, с титулом полковника, назначался шляхтич, верховное же начальство над всей милицией принадлежало старосте или помещику, а в отсутствие последнего, его управляющему — губернатору. Содержание для милиции получалось из сел, принадлежавших к данному имению, и, в случае неисправной доставки его крестьянами, козаки взыскивали продовольствие насильственно посредством военных экзекуций.

Надворные козаки составляли действительно довольно многочисленное ополчение, но шляхтичи не могли вполне положиться на его надежность в борьбе с гайдамаками; входившие в состав надворных милиций козаки набирались из крестьян и, по происхождению, взглядам, симпатиям, всецело принадлежали этой среде, создавшей и поддерживавшей гайдамачество. Действуя по приказанию владельцев против гайдамаков, надворные козаки старались постоянно вести эту борьбу по мере возможности вяло и уклончиво; не ограничиваясь этим, они весьма часто завязывали прямые сношения с гайдамаками, сообщали им предостережения, помогали укрываться от погони, прятали добычу и получали за свое содействие известную ее долю. Так, мы встречаем в актах известие, что в 1732 г. промышлявший гайдамачеством в южном Подолии запорожец Яким имел связи с начальниками местных городовых Козаков, отводил к сотникам пограбленных лошадей и получал от них съестные припасы и нужные указания; в той же местности другой ватажок, Клобуцкий, делился добычей с ротмистром надворных козаков и т. п. Часто надворные козаки принимали участие в самых гайдамацких походах; так, из показаний пойманных гайдамаков мы узнаем, что уманские козаки отпрашивались у своего начальства в отпуск, под предлогом рыбной ловли, и время отлучки проводили в гайдамацких отрядах. В тех случаях, когда гайдамацкое движение принимало более ши-/422/рокие размеры и переходило в крестьянское восстание, надворные козаки примыкали к нему уже не единично, а в полном составе своих отрядов. Так, в 1734 году к гайдамацкому крестьянскому волнению примкнули все надворные милиции Брацлавского воеводства; по собранным польскими властями сведениям, в лагере восставших крестьян находились надворные козаки из имений: Яруги, Лучинца, Шаргорода, Рашкова, Бершади, Марковки, Комаргрода и целый; полк уманских Козаков с полковником Писаренком.

В погоне за гайдамаками надворные козаки весьма редко настигали преследуемых; на известия, сообщаемые ими, начальники польских войск с трудом могли положиться и нередко платились потерей своих отрядов за излишнее доверие этим известиям. Составитель современных записок — Китович, говорит, что козаки с трудом решались преследовать свою братью, гайдамаков, и действовали против них серьезно только тогда, когда дело происходило на глазах у начальников польского войска; «если же дело происходило вдали, на стороне, то они, подобно волку, встретившему собаку, рожденную от кобеля и волчицы, только обнюхивали друг друга и спокойно расходились каждый в свою сторону». Надворные козаки, по замечанию того же Китовича, только в таком случае обнаруживали некоторое усердие в преследовании гайдамаков, когда рассчитывали отнять у них богатую добычу; потому они никогда не преграждали им пути, когда гайдамаки весной врывались в страну; зато осенью, когда, по их соображениям, гайдамаки возвращались обремененные богатой добычей, надворные козаки старались настичь их отряды и захватить эту добычу, причем в сражение они вступали только в случае упорного сопротивления. На отнятую добычу козаки смотрели как на свою законную собственность, и шляхтичи могли рассчитывать на возвращение им пограбленного гайдамаками имущества не иначе, как только предложив козакам значительный выкуп. Этот рассказ Китовича вполне подтверждается актовыми свидетельствами: в редких указаниях на стычки надворных Козаков с гайдамаками мы встречаем постоянно известия о том, что козаки отняли гайдамацкую добычу и тем ограничили свои действия; так, в 1738 году мы находим рассказ о том, что надворные козаки напали на возвращавшийся из похода отряд гайдамаков, отняли у них 30 лошадей и убили в стычке несколько человек; но когда потерявшие добычу гайдамаки укрылись в близлежащее болото, то козаки прекратили за ними погоню. В 1748 году пойманный гайдамак рассказывал на допросе, что отряд, в котором он состоял, ограбил богатый двор стольника Ружинского, но вслед за тем /423/ напали на гайдамаков козаки из м. Животова и отняли все то, «что мы приобрели из имущества стольника». В 1764 году гайдамацкий отряд долго гулял по приднестровской области, и когда он успел уже накопить много добычи, на него напали козаки из Комаргрода и Шаргорода, гайдамаков рассеяли и всю добычу отняли и т. д.

Из вышеприведенных слов Китовича видно, что шляхтичи сами были убеждены в ненадежности организованной ими козацкой милиции; они действительно старались зорко наблюдать за ее поведением; если выборные начальники казались пану слишком популярными, то он сменял их без всякого повода и назначал на их место новых, по преимуществу иноземцев. Губернаторам и полковникам предписано было наблюдать за построением Козаков и запрещать все то, что могло казаться неблаговидным с шляхетской точки зрения; так, в одном из современных мемуаров мы встречаем следующий анекдот из быта надворных Козаков: во время смотра, который губернатор производил ежегодно уманским козакам, был обычай после окончания парада предлагать козакам угощение в замке; во время одного из таких пиров губернатор Младанович стал прислушиваться к песням, которые распевались хором, и, заметив, что козаки поют, по преимуществу, думы о Хмельницком, отдал приказание полковнику-шляхтичу о том, чтобы впредь не допускать пения исторических дум.

Несмотря, однако, на недоверие, шляхтичи, сознавая свое бессилие создать другую, более надежную военную силу, не только удерживали козацкие милиции, но старались, по возможности, увеличить их число, для чего они прибегали иногда к самым странным и неожиданным средствам; так, после неудачного крестьянского восстания в 1734 году, когда значительное количество крестьян, боясь ответственности за участие в волнении, усилило собой контингент гайдамацких отрядов, начальники польских войск и крупные землевладельцы стали перезывать гайдамаков в надворные милиции и устроили несколько полков козацких из гайдамаков, изъявивших покорность и приведенных к присяге на верность Речи Посполитой.

Кроме необходимости защищать свои имения от нападения гайдамаков, землевладельцы Юго-Западного края имели еще и другую побудительную причину содержать многочисленные отряды надворной милиции: она служила им гораздо чаще для взаимных заездов, чем для охранения границ Речи Посполитой. В актовых книгах и записках современников мы встречаем, по меньшей мере, в десять раз больше указаний на надворных Козаков по поводу нападе-/424/ний их на дворы и имения соседних шляхтичей, чем о походах их против гайдамаков. Владельцы обширных имений, содержавшие при своих экономиях сотни, иногда тысячи надворных Козаков, посылали их в «заезды» на дворы и имения шляхтичей, владевших более мелкими поместьями, при первом неудовольствии на последних, и потому держали в постоянном страхе и повиновении шляхту своего воеводства. При медлительных формах судопроизводства по Литовскому статуту и при отсутствии органов исполнительной власти, богатые паны, нисколько не опасаясь судебной ответственности, и опираясь на свои надворные милиции, господствовали беспрекословно в среде мнимо равноправной с ними шляхты. Актовые книги переполнены жалобами дворян, пострадавших от заездов, но жалобы эти не находили удовлетворения, так как в случае даже благоприятного для истца судебного приговора не было средств привести в исполнение этот приговор над лицом, располагавшим относительно значительной военной силой. Вот несколько примеров, взятых наудачу из бесчисленного количества подобного рода дел, вписанных в актовые книги в течение всего XVIII столетия: в 1700 году четыре мелкопоместные владельца жалуются на князя Илью Четвертинского о том, что, по его приказанию, сотник его надворных Козаков, Левко Купрач, напал на их домы, выгнал истцов и овладел их имением в пользу своего владельца. В 1735 году губернатор Погребищского имения князя Януша Вишневецкого, дворянин Ржондковский, отправил надворную милицию в заезд на имения князей Любомирских: местечко Билиловку и село Огиевку; козаки производили там всякие бесчинства, ограбили жителей, причем многих мучили и истязали, вследствие чего один шляхтич и трое евреев умерли. Затем, когда Любомирские обратились с жалобой к Вишневецкому, то последний отказал им во всяком удовлетворении. Сеймик Брацлавского воеводства, собравшийся в 1735 году, жаловался, что губернаторы с надворными козаками «не только нападают на соседей шляхтичей, но недавно производили заезды на монастыри: доминиканский и езуитский», вследствие чего дворяне поручили депутации, отправленной ими к гетману, просить его о том, чтобы он употребил зависящие от него меры для прекращения подобных беспорядков. В 1740 году надворные козаки брацлавского кастеляна Потоцкого, под начальством своего ротмистра, шляхтича Скольского, напали на имение князей Любомирских — Станиславов, ограбили жителей, стреляли в них по улицам, травили собаками и т. п. В том же году известный каневский староста, Николай Потоцкий, о своевольстве которого поныне сохранились мно-/425/гочисленные рассказы в народной памяти, переезжая из одного имения в другое, остановился на пути для отдыха с многочисленной командой своих надворных Козаков в селе Карапышах; вследствие какого-то неудовольствия на поведение местных крестьян, он приказал вдруг своим козакам грабить несчастное село. Волохи, составлявшие большинство его милиции, бросились на крестьян, многих истязали, гнали сквозь строй, отбирали имущество, насиловали женщин и т. д. Таких и тому подобных фактов употребления крупными землевладельцами надворных Козаков для заездов и всевозможных насилий мы встречаем очень много. Увлекаясь их примером, мелкие землевладельцы пытаются производить то же в более скромных размерах; так, например, в 1750 году мы встречаем жалобу на дворянина Сущевича о том, что он, составив небольшой надворный отряд, ездил с ним по ночам разбивать проезжих на большую дорогу, причем выбирал такие места, где имели обыкновение заседать гайдамаки, и старался указанием на них замаскировать свои подвиги. Наконец, среди общего беспорядка и анархии, региментари и офицеры регулярного войска нередко пользовались предоставленным им правом требовать под свое начальство надворных Козаков для того, чтобы, вызвав их под предлогом похода против гайдамаков, предпринять во главе их заезд на имение богатого пана и поживиться в нем добычей. Так, упомянутый уже региментарь Нитославский, потребовав из Умани сотню надворных Козаков, приказал ей ограбить дом дворянина Бушовского; несколько лет спустя, товарищ панцырной хоругви, Монкольский, вытребовал Козаков из Богуславского староства под предлогом погони за гайдамаками и, вместо того, употребил их на заезд в местечке Кошоватой.

Впрочем, власть региментарей и вообще военных начальников над городовыми козаками встретила вскоре отпор со стороны владельцев имений и староств. По мере того, как приходили в упадок регулярные силы Речи Посполитой, гетманы и региментари стали полагаться почти исключительно на надворные милиции относительно защиты границ украинных воеводств; постоянные требования этих милиций начальниками военных сил Речи Посполитой показались тягостными для старост и землевладельцев и они опротестовали право региментарей распоряжаться козаками, организованными на частный счет и для удовлетворения частных потребностей каждого владельца в отдельности. В начале XVIII столетия, пока нападения гайдамаков случались не особенно часто, пока еще Украинская партия не пришла в состояние полного бессилия, гетманы и наместники их, реги-/426/ментари, хотя и пользовались правом начальства над надворными козаками, но только редко, в случаях действительной надобности, призывали надворные команды в лагерь коронного войска, причем по большей части предварительно обращались с просьбой к их владельцам. Но, со временем, чем интенсивнее становились набеги гайдамаков, чем более приходило в расстройство регулярное войско, тем более умножалось число надворных милиций, вследствие стремления каждого землевладельца обезопасить свое имение, и тем более военные начальники стали привыкать к мысли, что эти милиции составляют главный контингент подведомственных им военных сил, и, в случае надобности, привыкали почти исключительно ими пользоваться, не заботясь о правильной организации собственного регулярного войска. Между тем, в Речи Посполитой не было закона, который предписывал бы владельцам частных милиций предоставлять их в полное распоряжение общественных властей. Чувствуя это неудобство, региментари обратились к королевскому совету с просьбой регулировать это дело и в 1741 г. выхлопотали в свою пользу решение, так называемый «Гродненский консилиум», в силу которого предписывалось староствам в украинных воеводствах организовать отряд в 1.200 Козаков и передать его во власть гетмана, причем старостам воспрещалось обращать крестьян, внесенных ими в число Козаков, к исполнению барщины и других хозяйственных повинностей. Узнав об этом решении, старосты объявили, что они не признают его для себя обязательным, так как королевский совет может только наблюдать за исполнением существующих законов, но сам не облечен законодательной властью, принадлежащей одному сейму. Гродненское постановление, толкуя о надворных козаках, несправедливо обозначило их названием «городовых» Козаков, и в силу этого термина желает применить к ним сеймовые конституции, постановленные еще в начале XVII столетия о городовых козаках; городовые козаки составляли в то время отдельное сословие, управлявшееся особыми правами и пользовавшееся особыми привилегиями, но городовые козаки еще в конце XVII столетия перестали существовать в Украине; имеющиеся же в настоящее время милиции — это не городовые, а надворные козаки, организованные из крестьян по собственному желанию и для частных потребностей старост, и об них не говорит ни одно сеймовое постановление. Опираясь на эти аргументы, старосты не только не приступили к вооружению требуемого отряда Козаков, но и отказались высылать по требованию региментаря и имевшиеся налицо милиции. Встретив сопротивление, гетман, региментар и принявшие /427/ их сторону областные сеймики попытались принудить старост к повиновению угрозами: в 1750 году, по просьбе гетмана, король позвал в свой задворный суд ослушных старост, и, вместе с тем, региментарь Ожга объявил управляющим староствами, что, если они не исполнят приказаний военного начальства и не доставят требуемого количества войска, то он прикажет их арестовать и подвергнет ответственности по военным законам. Вместе с тем дворяне, собиравшиеся на областные сеймики, обрадовались представившейся возможности свалить обязанность защиты края на владельцев королевских староств и стали побуждать их к исполнению Гродненского решения. Сеймик Киевского воеводства поручил депутации, отправленной им в июне 1750 года к гетману, -заявить, что он должен принудить старост к присылке 1.200 Козаков для защиты края от гайдамаков «согласно с давними постановлениями штатов Речи Посполитой»; другой Киевский сеймик, собравшийся в сентябре того же года, внес следующий пункт в свои постановления: «Владельцы староств, находящихся в Киевском воеводстве, обязаны по закону доставлять из староств городовых козаков в помощь регулярному войску, к чему мы их обязываем и настоящим нашим постановлением; в случае же, если бы они сопротивились в этом отношении закону и установившемуся обычаю, и отказались прислать в главную военную квартиру требуемое число городовых Козаков, то за такое противозаконное злоупотребление властью Киевское воеводство было бы принуждено объявить должности ослушных старост вакантными; мы постановляем настоящим решением привести в исполнение эту угрозу и, сверх того, даем полномочие избранным трем лицам притянуть ослушных старост к ответственности в королевский ассесорский суд».

Все эти угрозы оказались однако недействительными; владельцы староств были лица слишком знатные и богатые для того, чтобы обратить на них сколько-нибудь серьезное внимание. В ответ на призыв к суду, угрозы гетмана и сеймиков, одни старосты объяснили, что средства находившихся в их владении староств не дают им возможности удовлетворить требованию военных властей, другие заявили, что само требование не имеет законного основания. Так, например, винницкий староста, Калиновский, в ответ на призыв к суду, заявил в гродские книги, что «хотя он и имеет отряд городовых Козаков, в количестве, отвечающем средствам и нуждам староства, но он ни в каком случае не может отправить их в помощь Украинской партии», так как они едва достаточны для охраны Винницкого замка, в котором помещается архив воеводства и многие уважаемые святыни, /428/лишать защиты которые было бы безрассудно. Еще резче поступил владелец Белоцерковского староства, равский воевода, князь Станислав Яблоновский: он не счел нужным отвечать на призыв к суду официальным заявлением, но просто прислал в староство два приказа: к своему управляющему и к надворным козакам. В первом из них кн. Яблоновский предписывал своему наместнику ни под каким предлогом не доставлять Козаков по требованию военных властей и охранять от гайдамаков исключительно пределы староства и Белоцерковскую крепость; он успокаивал его относительно ответственности перед военным судом, принимая ее исключительно на себя, причем он с насмешкой отозвался о притязаниях, «основанных на плохо понятом законе». В приказе же к надворным козакам Яблоновский писал: «Так как козаки, существующие в настоящее время в Белой Церкви, не имеют ничего общего с бывшими городовыми козаками, так как они не обязаны, по существующим законам, повиноваться другой власти, кроме экономической, и, при учреждении их исключительно по моей воле, я имел в виду, освобождая их от чинша (который всегда могу восстановить), только охранение границ посредством содержания гарнизона в моей крепости, то я запрещаю вам повиноваться чьим бы то ни было приказаниям, кроме моих собственных».

Встретивши такое энергическое сопротивление со стороны старост, военные власти отказались от своих притязаний на начальство над надворными козаками, и последние остались в полном распоряжении старост и помещиков. Как выше было замечено, эти относительно численные милиции, не сосредоточенные под общей властью и действовавшие по личным указаниям своих владельцев, представляли довольно сомнительную защиту против вторжений гайдамаков, с которыми притом они были связаны многочисленными узами происхождения, вероисповедания, общности взглядов и интересов.

Таким образом, из пересмотра тех военных сил, которые как правительство, так и дворяне украинных воеводств противопоставляли гайдамачеству, видно, что Речь Посполитая была бессильна остановить оружием развитие гайдамацкого движения. Не более удачны были в этом отношении попытки шляхетского общества действовать путем судебных преследований, административных мероприятий и политических сношений.

В шляхетском обществе чувствовалась постоянно необходимость принять ряд административных мер против гайдамаков, особенно против той поддержки, которую последние находили среди крестьянского населения края; но за отсут-/429/ствием особенных общественных органов, которые заведывали бы административной деятельностью, исполнение этих мер возлагалось частью на военные власти, частью на самих же помещиков. Вследствие отсутствия административного управления, не только все мероприятия подобного рода не могли следовать одному обдуманному систематическому плану, но и появлялись только изредка, в качестве явлений случайных, не лишенных характера личного произвола. Так, по временам, любой из военных или земских чиновников находил необходимым усилить надзор над крестьянами, обыскать подозрительные местности, в которых, по его мнению, могли скрываться гайдамаки, ввести систему паспортов, или произвести дознание или военную экзекуцию в данной волости. В таком случае он издавал универсал с приглашением принять те мероприятия, которые казались ему необходимыми, и мероприятия эти исполнялись более или менее усердно и на большем или меньшем, но всегда ограниченном, пространстве, смотря по доброй воле и по усердию подчиненных издавшего универсал и по району власти последнего.

В 1736 году сеймик Брацлавского воеводства придумал административную меру, которая стремилась к пресечению гайдамацких сборищ посредством уничтожения тех притонов, где сборища эти формировались. В постановление сеймика было внесено следующее определение: «Желая пресечь хлопское своеволие, которое развивается на сходках, происходящих в уединенных хуторах, в лесах, в степи и в гардах 1, мы настоящим постановлением решаем, чтобы все притоны в перечисленных местах были уничтожены в течении восьми недель... если же, по истечении означенного срока, они не будут разрушены владельцами, то должны быть разорены военными командами... за исключением только выселков, устроенных с целью разведения пчеловодства.



1 Гарды — уединенные жилища на берегах рек, устроенные для рыбной ловли или с целью облегчения перевоза через реку.



Постановление это было действительно приведено в исполнение в степных местностях брацлавского воеводства, но, конечно, не оказало влияния на развитие гайдамачества; помимо разоренных хуторов и гардов, гайдамаки продолжали находить притоны в селах, лесах, пасеках и уцелевших хуторах, да и само распоряжение было скоро забыто: как мера случайная и единовременная, она не повторялась впоследствии. Владельцы и крестьяне мало-помалу, в течение нескольких лет возобновили разоренные хутора и развели новые. В универсале гетмана Потоцкого, изданном в 1751 году, мы опять встречаем указание на эти гайдамацкие притоны. «Погра-/430/ничные судьи Брацлавского воеводства, — писал Потоцкий, — извещают меня, что бродяги и вообще лица без определенных занятий, обыкновенно на зиму находят приют в винницах, броварах (пивоваренных заводах) и в хуторах, откуда весной они уходят, собираются в многочисленные скопища и предпринимают грабежи и возмутительные своеволия; желая пресечь это зло... я приказываю региментарю; Украинской партии, чтобы он поручил патрулям, под командой доверенных лиц, произвести обыск во всех винницах И хуторах, и всех, захваченных в этих местах бродяг и: праздноживущих лиц, за поведение которых не поручаются сельские громады, препроводить в пограничные суды». Подобные же распоряжения, указывающие на необходимость наблюдения и обысков, как в степных, так и в лесных хуторах и пасеках, мы встречаем еще несколько раз в универсалах региментаря Украинской партии Ожги, который, не находя возможности собственными силами осуществить указанную меру, предлагает местным помещикам заняться ее исполнением с помощью надворных и земских милиций.

Наряду с указанными мерами, военные и земские начальники чувствуют необходимость постоянного наблюдения за настроением и связями крестьян, но для этой цели они располагают только единственным средством — возложить это наблюдение на самих же помещиков; потому они ограничиваются рассылкой от времени до времени универсалов к последним, в которых напоминают о необходимости надзора над крестьянами, предписывают арестовать тех из них, кто будет заподозрен в связях с гайдамаками, и препровождать их в суды или сдавать в распоряжение военных команд и т. п. Конечно, эти циркуляры были только излишней формальностью, прикрывавшей административное бессилие общественного строя, не ведущей ни к каким практическим последствиям. Помещики, из-за личной безопасности, наблюдали по возможности за настроением своих крестьян, но они предпочитали производить с них взыскания домашними средствами и не считали для себя выгодным вмешательство в дело общественных судов и военной власти; дорожа количеством рабочих рук, они считали для себя разорительными слишком строгие меры взыскания, и из-за устранения общей опасности не соглашались обессиливать свои имения. Даже в тех случаях, когда военные власти, помимо инициативы помещиков, производили обыски, взыскания или военные экзекуции в селах, заподозренных в слишком тесной связи с гайдамачеством, помещики обыкновенно принимали сторону крестьян, доказывали, что подозрение неосновательно на них возведено, и заключали дело иском против военных /431/ начальников за причиненные убытки, вследствие разорения крестьян и бегства их из имения по этому поводу.

Желание шляхетского общества подавить гайдамацкое движение мерами строгости, проявилось особенно в деятельности многочисленных судебных учреждений, которые судили лиц, прикосновенных к гайдамачеству; впрочем, при малочисленности военных сил и отсутствии администрации, строгость судебных приговоров не достигала цели, напротив того, усиливала энергию и увеличивала побуждения гайдамаков действовать более решительно. По словам поляка современника, гайдамаки, «зная, что в случае поимки им угрожает мучительная смерть, защищались постоянно до последней крайности; обыкновенно нужно было выставить отряд в 200 — 300 и более человек нашего войска для того, чтобы осилить 50 гайдамаков; равному или незначительно только превосходящему их числом войску они никогда не уступали». По актовым свидетельствам мы знаем, что польские суды постоянно приговаривали всех лиц без исключения, причастных прямо или косвенно к гайдамачеству, или только заподозренных в связях с ним, к пытке для выяснения дела, и затем к смертной казни, более или менее мучительной. Скорее и распорядительнее всех действовали в этом отношении военные суды; по словам того же современника, военные начальники приняли постоянным правилом казнить немедленно смертью всех попавшихся им в плен гайдамаков: «по большей части они на самом поле сражения приказывали их вешать на деревьях, иногда, если время им дозволяло, они сажали их живьем на кол». Таким экзекуциям иногда подвергались довольно многочисленные пленники. Так, из рапортов польских офицеров узнаем, что в феврале 1737 года, в Лысянке, главной квартире Украинской партии, в течение недели казнено 40 человек; в марте того же года повешено в один день 25 человек и т. д. Те немногочисленные гайдамаки, которые взяты были в плен помимо военных команд, попадали в распоряжение всевозможных других судебных учреждений, которые не только не уступали в строгости военному суду, но, напротив того, имея более времени и приспособлений, предавали пленников гораздо более мучительной смерти; суды гродские, магистратские, помещичьи (доминальные) и т. д. вели дело обыкновенно медленнее, по всем правилам уголовного процесса. Подсудимый выдерживал в таких случаях три приема пытки, и затем уже предавался смертной казни, не повешанием, а, по большей части, через посажение на кол или четвертование.

Не ограничиваясь действием этих нормальных судов, шляхтичи старались при более тревожных обстоятельствах /432/ усилить их деятельность учреждением новых, временных судов, полагая таким образом умножить меры строгости, зависевшие в сущности не от судебной, а от исполнительной власти. Так, после крестьянского восстания в 1735 году сеймик Брацлавского воеводства избрал из среды себя лиц, которые составили специальный суд для преследования и казни гайдамаков, так называемый «суд causarum exorbitantiarum». В 1750 году в Брацлавском же воеводстве и для той же цели учрежден был сеймиком новый временный уголовный суд, носивший название «суда boni ordinis». Наконец, по соглашению с правительствами: русским, турецким и молдавским, учреждались так называемые пограничные суды, в которых принимали участие депутаты от обоих пограничных государств. Особенное развитие получил пограничный суд, учрежденный на русской границе в 1735 году и продолжавший заседать в течение 50 лет в местечке Мотовиловке, пограничном пункте Киевского округа. Разбирательству этого суда подлежали все взаимные претензии жителей двух берегов Днепра и, по преимуществу, дела о гайдамаках, если таковые оказывались русскими подданными, или если они укрывались за русской границей, что случалось в большей части случаев. Принимавшие в нем участие русские комиссары, осаждаемые постоянными требованиями, безотступными просьбами и докучливыми настояниями польских сотоварищей, должны были постепенно выйти из первоначальной роли судей и в значительной степени заняться чисто исполнительной деятельностью; обыкновенно на долю их падало не столько обсуждение того или другого дела, сколько многочисленная переписка с разными ведомствами с целью разыскать виновных, весьма сбивчиво и неточно указываемых в польских жалобах. В определениях самого суда мы встречаем постоянно старание со стороны русских комиссаров удовлетворить вполне польские претензии в тех случаях, когда они доказывались ясно и когда виновность подсудимых не подлежала сомнению, и оградить подсудимых от чрезмерно строгих мер там, где виновность их следствием не была доказана, или где мера наказания значительно превышала степень виновности.

Наконец, та мера, к которой прибегали почти беспрерывно шляхтичи украинных воеводств с целью оградить себя от гайдамачества, состояла в постоянном обращении к русскому правительству с представлениями и жалобами об убытках, причиняемых им гайдамаками; шляхтичи полагали, что не только охранение границы Речи Посполитой должно лежать на обязанности русского правительства, но и розыск лиц, виновных в грабежах, равно как и пополнение убытков, /433/ причиненных ими. Исходя с этой точки зрения, шляхтичи не только забрасывали пограничный суд подобного рода претензиями, но и старались заявить их центральному русскому правительству всеми зависевшими от них путями. Сеймики воеводские отправляли с этой целью многочисленные депутации к главнокомандующим русскими войсками (Миниху, Кейту и т. д.), к киевским генерал-губернаторам (фон Вейсбаху, Леонтиеву), к русским посланникам в Варшаве и даже прямо к Санкт-Петербургскому двору; депутаты при этом снабжались самыми подробными инструкциями с мелочными перечнями убытков, с поименными списками лиц, участвовавших в гайдамачестве и с требованием выхлопотать непременно пополнение первых и поимку вторых. В том же смысле относились к русским посланникам, главнокомандующим и генерал-губернаторам и польские комиссары пограничных судов в тех случаях, когда русские их сотоварищи не находили возможным удовлетворить слишком изысканные их претензии. Вместе с тем сеймики украинных воеводств, отправляя депутатов на сейм, поручали им постоянно просить короля и штаты Речи Посполитой употребить все свое влияние на русского посланника для того, чтобы их жалобы и претензии могли получить полное удовлетворение. Русские власти, получив еще первые заявления о гайдамачестве, употребили все зависевшие от них средства для удовлетворения, в возможной мере, польских претензий. Уже с 1737 года, по распоряжению Миниха, принимаются деятельные меры для охранения польской границы от гайдамаков посредством постоянных русских караулов и форпостов, распределенных вдоль пограничной черты, и выдаются распоряжения разным властям о поимке гайдамаков. Через несколько лет форпосты эти получают правильную организацию и действия их подвергаются строгому контролю местных и центральных властей. В нескольких, более важных пунктах границы — в Вышгороде, Кременчуге, Крылове, в Орловском и Архангелогородском укреплениях — устанавливаются главные форпосты под начальством премьер-майоров; от каждого центрального форпоста зависит несколько второстепенных, растянутых вдоль границы; пограничная стража состоит из русских регулярных войск, из прикомандированных им в помощь сотен малороссийских Козаков; начальникам форпостов вменено в обязанность: производить постоянные разъезды вдоль границы, не пропускать через нее гайдамаков ни в ту, ни в другую сторону, разведывать о местах гайдамацких притонов, собирать справки относительно грабежей, на которые поступали в пограничный суд Жалобы с польской стороны и, наконец, арестовать всех гай-/434/дамаков и лиц, имевших с ними связи, и представлять их в суд по принадлежности. О всех своих действиях каждый начальник форпоста обязан был еженедельно представлять рапорт киевскому генерал-губернатору, который, в свою очередь, передавал полученные таким образом сведения в коллегию иностранных дел. Несмотря однако на вышепринятые меры, равно как и на все усилия пограничных русских комиссаров, шляхтичи не только не считали себя удовлетворенными, но число претензий с их стороны беспрестанно увеличивалось; вследствие отношений русского посланника в Варшаве иностранная коллегия от времени до времени напоминала местным властям о необходимости усилить надзор на границе и противодействовать образованию гайдамацких отрядов. Так, например, в 1751 году, несмотря на весьма энергический образ действия киевского генерал-губернатора, он получил из Государственной военной коллегии высочайший указ, в котором, подтверждая меры, принятые Леонтьевым, военная коллегия еще раз повторяет инструкции относительно гайдамаков: «Приказали к вам, генералу и кавалеру, послать сей Ее Императорского Величества указ — велеть вам в сыску, поимке и искоренении вышеписанных, вновь появившихся гайдамаков иметь наиприлежнёйшее старание, дабы оных не только чтоб до больших собраниев и грабежей допустить, но и вовсе искоренить, и в сыску и поимке оных поступать, как о том, данные вам, генералу и кавалеру, указы повелевают, непременно. А для наилучшего такого их злодейства и воровства пресечения и самих их поимки и искоренения, из обретающихся там воинских команд иметь всегдашние и частные разъезды, а полковых штаб-, обер-офицеров и других, обретающихся там, командиров, найкрепчайшими ордерами побуждать, и велеть за подчиненными своими крайнее смотрение и в поимке тех гайдамаков прилежание иметь, как присяжная должность того требует, и всего того на них взыскивать без всякого упущения».

Из слов приведенного указа, равно как из действий местных русских властей и комиссаров видно, какие старания прилагало русское правительство для наблюдения за движением, собственно не относившимся к его прямым интересам, побуждаемое лишь желанием сохранить добрые соседские отношения к Речи Посполитой. Но чем уступчивее оказывалось русское правительство, чем более принимало оно мер для охранения безопасности шляхтичей украинных воеводств, тем требовательнее становились последние, тем более свыкались они с мыслью, что заботиться о их безопасности должны не они сами и не Речь Посполитая, но что эта /435/ забота должна исключительно лежать на обязанности русских властей. Сообразно с этим взглядом, заявления претензий становятся назойливее и приемы действия нахальнее; для примера я приведу две характеристические выходки подобного рода со стороны шляхтичей: в 1748 году, в прошении, отправленном дворянами Киевского воеводства «к С.-Петербургскому двору», в числе других претензий заявлена была жалоба на то, что русские власти не могли розыскать в запорожских степях укрывшихся туда 10 лет назад гайдамацких «ватагов», причем дворяне заявили, что фельдмаршал Миних не доставил их в суд «потому, что получил, вероятно, взятку от упомянутых своевольных ватагов». В 1761 году шляхтич Ивашкевич подал заявление в пограничный суд, в котором он утверждал, что если его претензия, разбиравшаяся в суде весьма тщательно, не получит со стороны русских комиссаров полного удовлетворения, то он сочтет себя вправе ограбить на сумму, равную его иску, первых попавшихся ему русских купцов.

Еще более раздраженный характер проявлялся в отношениях шляхтичей к Запорожью, откуда действительно выходили самые многочисленные и самые опасные гайдамацкие отряды. В жалобах, заявленных поляками русскому правительству, они постоянно указывали на участие Запорожья в гайдамацком движении, причем умышленно смешивали гайдамацкие скопища с Запорожским войском, не признавая никаких в этом отношении разъяснений. При всем желании со стороны запорожской старшины разыскать гайдамаков и особенно их ватажков в степи или предупредить составление гайдамацких сборищ, она не могла достичь этой цели в необозримых, почти незаселенных степях; между тем неуспешность такого рода усилий поляки выставляли постоянно в жалобах русскому правительству как умышленное покровительство, оказываемое гайдамакам. Русские военачальники старались, с одной стороны, разъяснить польским депутатам настоящее положение дела, с другой, посылали строгие внушения в Кош, предписывавшие употребить все меры для того, чтобы прекратить организацию гайдамацких отрядов в запорожской территории 1.



1 В последнем документе мы находим интересные переговоры фельдмаршала Миниха с приехавшим к нему польским генералом Русецким. Миних, по жалобе Русецкого, отправляет строгие предписания кошевому, но, вместе с тем, убеждает Русецкого, что гайдамаки действуют независимо от Запорожья и не подчиняются власти кошевого атамана; Русецкий же старается убедить Миниха в том, что кошевой получает взятки от гайдамаков, вследствие чего и оказывает им покровительство.



Побуждаемые этими распоряжениями, кошевые и старшины /436/ запорожские старались, по мере возможности, принять зависевшие от них меры и, по временам, действовали даже весьма энергически против гайдамаков. Так, в 1736 — 1737 годах, вследствие предписаний Миниха, кошевой запретил запорожцам принимать начальство над гайдамацкими отрядами, отозвал из степи в Сечь всех запорожцев, отправил отряд для рассеяния скопищ, собиравшихся в степи, и приказал казнить смертью в Сечи нескольких гайдамацких ватажкой. Еще энергичнее действовал кошевой Григорий Федорович Лантух (1755 — 1762); он устроил вдоль польской границы целый ряд форпостов, организовал правильные разъезды запорожских пикетов по степи, для наблюдения за гайдамаками, и, употребляя в отношении к последним попеременно меры строгости и увещания, достиг того, что почти все ватаги, повинуясь его внушениям, явились в Сечь, принесли присягу в том, что прекратят грабительские набеги, и записались в реестры Запорожского войска, получив прощение от старшины и войска за прошлый образ своих действий. В то же почти время, по распоряжению Коша, войсковой есаул, Петр Калнишевский, отправился в степь с отрядом запорожцев, разорил главный притон гайдамаков на реке Буге, укрепленный пушками и засеками, и рассеял охранявшее его скопище.

Но все эти усилия запорожской старшины, желавшей доказать непричастность Запорожского войска к гайдамацкому движению, не удовлетворяли шляхтичей украинных воеводств; основываясь на том, что в числе гайдамаков попадались постоянно братчики запорожских куреней и что отряды выходили из запорожской территории, они всякий набег гайдамацкий считали таким делом, за которое ответственность должна была падать на все Запорожье; потому, несмотря на указанные выше действия запорожской старшины, жалобы на нее продолжали поступать к русским военачальникам и, кроме того, враждебное отношение шляхтичей к Запорожью проявлялось в целом ряде репрессалий, которые должны были поставить старшину в самое невыгодное положение по отношению к войску, ослабить ее авторитет и, наконец, озлобить окончательно против шляхтичей всю Запорожскую общину и заставить ее стать на сторону гайдамаков. Репрессалии эти состояли как в походах, предпринимавшихся по временам начальниками отдельных польских отрядов в Запорожские земли, так и в захвате и казни запорожцев, приезжавших по семейным или торговым делам в Юго-Западный край. Умышленно игнорируя разницу, существовавшую между запорожцами и гайдамаками, губернаторы панских имений, помещики и военные польские начальни-/437/ки считали себя вправе при первой встрече с запорожцем, объявить его гайдамаком, казнить смертью и конфисковать его имущество, даже в таких случаях, когда поводы появления в крае запорожцев носили заведомо миролюбивый характер; между тем, запорожцы не могли не бывать в украинных воеводствах, куда их привлекали различные житейские отношения: в крае этом жили семейства большей части братчиков, сюда они ездили скупать скот, оружье, водку и особенно запасы хлеба, необходимые для прокормления войска; обстоятельство это, впрочем, усиливало только опасность для запорожцев: шляхтичи знали, что они снабжены довольно значительными суммами для предстоящих покупок, и потому склонны были тем упорнее считать их гайдамаками, не верить их объяснениям, чем более предвиделось имущества, подлежащего конфискации после казни мнимых гайдамаков. Множество фактов подобного рода собрано г. Скальковским в его «Истории Новой Сечи», составленной по документам Запорожского архива. Так, в 1730 году, в Брацлавском воеводстве, губернаторы переловили и казнили смертью до 300 запорожцев, ездивших по торговым делам или для свидания с родными. В 1738 году в Немирове повешено 18 запорожцев, явившихся в м. Саврань для покупки хлеба; в том же году 102 запорожца, закупавшие хлеб в Умани, были захвачены предательски губернатором Табаном, зазвавшим их к себе на пир, и казнены в качестве гайдамаков; подобные факты упоминаются в 1740, 1741 и 1750 годах в Умани, Чигирине, Смелой и т. д. Вместе с тем, под предлогом погони за гайдамаками неоднократно начальники польских команд и помещики с надворными милициями переправлялись в Запорожские земли и, вместо гайдамаков, не имевших оседлости, грабили запорожские зимовники, села и хутора. Так, в декабре 1742 года отряд польского войска перешел границу и захватил полковничью запорожскую стоянку на р. Буге; жолнеры убили несколько человек запорожцев, других, в том числе и есаула, переранили или полонили, сожгли полковничий зимовник и угнали множество скота и лошадей. Такой же набег повторен был весной следующего года по распоряжению региментаря Украинской партии Нитославского; польская команда перешла Синюху у Тарговицы, расположилась лагерем на реке Мертвых водах, притоке Ингула, и занялась истреблением запорожских зимовников, лежавших по соседним речкам и балкам, и угоном из них лошадей и скота. В промежутке времени с 1744 — 1749 полковники надворных уманских козаков, Ортынский и Закржевский, врывались несколько раз в Запорожские степи, разоряли и грабили зимовники, угоняли табуны и убивали попадавшихся в степи и зимовниках запорожцев и пастухов./438/

Такого рода выходки конечно служили поводом к пререканиям не только с Запорожьем, но и с русским правительством, требовавшим удовлетворения за самоуправство в подвластной ему территории и за вторжение вооруженных команд в русские пределы. Таким образом, сами же шляхтичи разрушали своевольными выходками все те результаты, которых они старались достичь путем назойливых дипломатических сношений.

Рассказанные выше подробности обнимают все характеристические черты, доставленные актовыми свидетельствами, как о причинах возникновения гайдамачества и об образе действий гайдамаков, с одной стороны, так и о мерах для противодействия гайдамацкому движению, которые старались принимать польское правительство и шляхтичи украинных воеводств — с другой. Мы не станем следить за похождениями каждого из бесчисленных гайдамацких отрядов, появлявшихся в течение XVIII столетия в пределах Речи Посполитой, так как в каждом отдельном факте мы встречали бы только повторение вышеуказанных общих данных; мы ограничимся только указанием на те моменты в гайдамацком движении, когда, вследствие внешних или внутренних причин, движение это приобретает более силы, растет в размерах и охватывает значительную долю, иногда большинство, народонаселения. Такие моменты, по актовым свидетельствам, случились три раза в течение XVIII столетия: в 1734, 1750 и 1768 годах; слабее других было движение 1750 года, между тем как в 1734 и 1768 годах, вследствие благоприятных политических событий, хроническая гайдамацкая неурядица приняла формы общего крестьянского восстания и получила оттенок волнения с политическим характером.

Поводом особенного развития гайдамачества в 1734 году была неурядица, возникшая в то время в Польше по поводу выбора короля. В начале 1733 года скончался Август II и в августе того же года сейм, собравшийся для выбора его преемника, разделился на две враждебные партии: одна из них, составлявшая значительное большинство, избрала королем Станислава Лещинского; меньшинство опротестовало этот выбор, удалилось из сейма и, провозгласив конфедерацию, объявило королем Августа III, курфюрста саксонского. Россия, не желая усиления Франции 1, вследствие соображений, относившихся к общей европейской политике,



1 На дочери Станислава Лещинского женат был король Людовик XV, которого посланник и рекомендовал сейму Лещинского, как кандидата на польский престол, желательного для французского двора.



проте-/439/сховала против выбора Лещинского, и, по приглашению сеймового меньшинства, двинула свои войска в пределы Речи Посполитой. Известно, что вмешательство России решило спорное дело в пользу Августа III, летом 1734 года Миних взял Данцигскую крепость, в которой было заперся Лещинский, и принудил последнего удалиться во Францию. Борьба эта за польский престол отозвалась продолжительными смутами во всех областях Речи Посполитой и, в том числе, и в украинных ее воеводствах. Между тем как русские войска осаждали Данциг, в каждом воеводстве дворяне образовали отдельные конфедерации, которые высказывались в пользу того или другого кандидата и начинали свои действия с нападений на тех шляхтичей своего же воеводства, которые принадлежали к противной партии; таким образом, между дворянами каждого воеводства в течение года происходила междоусобная партизанская война, представлявшая вполне хаотическую картину. Большинство дворян Юго-Западного края приняло сторону Лещинского. Уже в конце 1733 года образовались в его пользу конфедерации в воеводствах: Волынском, Подольском, Киевском и Брацлавском. Между тем в этих воеводствах находились обширные имения магнатов, которые, по большей части, принадлежали к меньшинству, избравшему Августа III. Таким образом, вследствие общего брожения здесь открылась междоусобная война между шляхтой и крупными землевладельцами; но так как та и другая сторона были бессильны вести борьбу собственными только силами, то они призвали к участию в ней крестьян; шляхтичи волновали население в магнацких имениях, нередко нападали на них с собственными вооруженными крестьянами и т. д. Так, например, мы встречаем в актах свидетельства, что дворянин Шотарский подговорил крестьян села Ивницы поднять оружие против их владельца. Так, управляющий Межибожским имением полковник Дессиер вооружил крестьян и шляхтичей в подведомственном ему поместьи и напал с ними на Деражнянское имение, принадлежавшее князьям Любомирским, самым ревностным поборникам Августа III, и окончательно разорил оное; околичные дворяне Барского староства врывались в имения магнатов: Ржевуских, Любомирских и т. д., и грабили в них все, что им попадалось под руку, и т. п. В свою очередь, крупные землевладельцы выпустили против шляхтичей свои надворные милиции, козацкие и волошские. Губернаторы, экономы и другие урядники имений: Любомирских, Потоцких, Ржевуских и т. д., сотники и ротмистры их надворных милиций врывались с милиционерами в шляхетские имения, грабили дворы, нередко убивали или изгоняли /440/ владельцев. Притом, среди общего смятения, многие шляхтичи приняли в нем участие, под личиной политической борьбы преследуя исключительно своекорыстные цели. Многие из них образовали под своим начальством небольшие отряды из крестьян, Козаков и бездомной шляхты и, объявляя себя попеременно поборниками то одной, то другой политической партии, стали грабить все попадавшиеся им под руки дворы, обещавшие богатую поживу. Такой отряд составил в окрестности Кременца дворянин Адам Курдвановский и грабил с ним имения, и магнацкие и шляхетские, в Брацлавском воеводстве. В окрестностях Умани, мелкопоместный шляхтич Иосиф Мошинский, узнав о приходе русских войск, отправился в Умань к русскому полковнику Полянскому и, выдавая себя за горячего поборника Августа III, получил приглашение действовать заодно с русскими войсками; тогда Мошинский набрал отряд из гайдамаков и собственных крестьян и отправился грабить без разбору все шляхетские дворы; команда Мошинского имела точные сведения как о степени зажиточности его соседей, так и о местах, где они прятали свое имущество; от хищничества его не было возможности укрыться, тем более, что Мошинский отличался неусыпной деятельностью в деле грабежа, изумлявшей даже гайдамаков, примкнувших к его отряду; «се лихо, не Лях, — говорили они, — аже сам не спыть и нам не дае». Продолжая свою деятельность в течение всего смутного времени, Мошинский перебил многих шляхтичей, истязал и ограбил соседей в значительной части Брацлавского воеводства. Не менее деятельно свирепствовали составленные шляхтичами и в других местностях грабительские отряды, как, например, в окрестности Каменца скопища, составленные из дворян и крестьян Пржесмыцким и Стоцким, выдававшими свой сброд за отряд козацкого войска, и т. д.

Крестьяне, увлекаемые таким образом самими же шляхтичами в общее брожение Речи Посполитой, встретили еще и другое побуждение, послужившее новым толчком, подвинувшим их к восстанию. В конце 1733 года из Киева вступили в польские пределы русские войска под начальством генерала Кейта и князя Шаховского. Между тем как значительная часть этого войска отправилась внутрь Польши для содействия Ласси и Миниху, некоторые отряды, состоявшие по преимуществу из малороссийских Козаков, остались в украинных и соседних с ними воеводствах для противодействия шляхетским конфедерациям, поднявшимся в пользу Лещинского. Появление русских и козацких войск в крае и борьба их с шляхтой возбудили надежды народонаселения /441/ в размере гораздо более широком, чем того могли ожидать сами начальники оккупационного войска. Крестьяне, не имевшие понятия о политических комбинациях, истолковали события по своему, в смысле, конечно, более всего для них желательном. Они были уверены, что русские войска изгонят шляхту и будут способствовать образованию в Юго-Западном крае козацких полков, которые и войдут в состав малороссийской Гетманщины. Между крестьянами ходили слухи о том, будто бы русские военные начальники выдают грамоты от имени императрицы, содержащие разрешение грабить и истреблять панов и евреев, и приглашающие присягать ей на верность; говорили в народе, что для руководства восстанием отправлены: Танский (последний бывший на правом берегу Днепра козацкий полковник) и гетман Самусь (давно уже умерший). Действия русских и козацких войск против шляхтичей-конфедератов и принятие русскими полковниками под свою команду надворных Козаков из имений панов Саксонской партии утверждали народ в его мнении; оно еще более усилилось, когда появились среди крестьян запорожцы, только что вновь принятые в русское подданство, и стали действовать заодно с русскими войсками; между тем, войска эти и, главным образом, входившие в их состав малороссийские козаки, открыли целый ряд военных действий против местных шляхтичей; несколько крепостей (Винница, Межибож) были взяты; имения шляхтичей-конфедератов подвергались секвестру и военным экзекуциям. К козакам стали приставать толпы крестьян и действовали заодно с ними; они вместе нападали на шляхетские дворы, грабили их, истязали шляхтичей и истребляли их документы, опустошали католические монастыри, изгоняли из них патеров и т. д.

Не ограничиваясь этим, крестьяне стали волноваться и сами, не ожидая появления русских или Козаков, и в начале 1734 года волнение охватило всю территорию украинных воеводств.

При первом известии о вступлении русских и козацких войск в пределы Речи Посполитой, признаки волнения обнаружились среди крестьян, к половине же 1734 года волнение это проявилось в полной силе; крестьяне, иногда с помощью Козаков, чаще по собственной инициативе, стали изгонять помещиков и их управляющих, грабить панские дворы, уничтожать документы, избивать шляхтичей и евреев; собранные документы свидетельствуют, что вспышки такие охватили все Киевское воеводство: так, в Корсуне все евреи были перебиты или разогнаны и местечко совершенно запустело; в Таганче крестьяне, по совету священника, восстали, /442/ изгнали арендатора, убили его племянника и выдали на разграбление козакам укрытое им имущество; в окрестности Бердичева составились правильно организованные сотни вооруженных крестьян, под руководством гайдамацких ватажков, занявшиеся изгнанием из имений шляхтичей; в Козятине крестьяне убили своего владельца — Каминского; в Чуднове мещане убивали и изгоняли из местечка евреев. Такие же факты встречаем в Погребищах, Паволочи, Котельне, Кошоватой, Ходорове, Рожеве и т. д. В июне 1734 года крестьянское восстание в Киевском воеводстве было уже в полном разгаре, так что судовые урядники должны были отказаться от исполнения своих обязанностей, за невозможностью проехать в город. Киевский кастелян Стецкий, бежавший в свои волынские имения, угрожал оттуда поднять «посполитое рушение» и рекомендовал шляхтичам обращаться за помощью к коронному войску, но ясно было, что меры эти неисполнимы; шляхтичи из воеводства разбежались, а коронное войско маневрировало в виду русской армии за Вислой, оставив на произвол судьбы украинные воеводства, положение которых Стецкий изображал в своем универсале следующими словами: «Наши подданные в Киевском воеводстве все сильнее и сильнее примыкают к мятежу... Они подняли руки на Речь Посполитую и на панов... забыли страх Божий, святые заповеди, законы Речи Посполитой, христианскую веру и любовь к ближнему; они нападают на дворы, грабят, мучат, проливают невинную кровь, совершают убийства, предаются разбою и грабежу, попирая не только законы Речи Посполитой, но и Божественные».

Постепенно крестьянское волнение распространилось и на другие, соседние с Киевским, воеводства: в Подолии панический страх объял дворян и евреев; многие из них бежали, не ожидая крестьянского восстания, которое не замедлило вспыхнуть; в окрестностях Каменца, Проскурова, Меджибожа, во многих местностях Летичевского повета повторились те же факты, которые несколько раньше разразились в Киевском воеводстве. В Кременецкий повет Волынского воеводства волнение проникло из Подолия, и, опираясь на содействие козацких отрядов, тревожило шляхту, хотя в меньшей мере, чем в Киевщине и Подолии.

Сильнее всего обнаружилось крестьянское движение в Брацлавском воеводстве, более всего удаленном от правительственных центров и населенном новоосаженными на слободских условиях крестьянами; нападения на шляхетские дворы здесь происходили гораздо чаще и количество пострадавших дворян в разных местностях воеводства было довольно значительно. В 1735 году хорунжий брацлавский за-/443/явил в гродские книги собранные им сведения о дворянах, погибших в воеводстве во время крестьянского восстания, причем он представил список 90 лиц, убитых при нападении на их дворы.

Но, не ограничиваясь отдельными нападениями на шляхетские усадьбы, крестьяне Брацлавского воеводства придали более обширные размеры движению, приступив к формировке козацких полков, основным ядром которых послужили волошские и козацкие надворные милиции панов Саксонской партии. Русский полковник Полянский, заняв Умань, отправил циркуляр к начальникам этих милиций в Брацлавском воеводстве, приглашая их действовать против шляхтичей партии Лещинского совместно с русскими войсками; циркуляр этот был своеобразно понят как милиционерами, так и народонаселением. Некто Верлан, начальник надворных козаков в Шаргороде, имении Любомирских, получив циркуляр, поднялся со своей сотней и стал созывать к себе надворные милиции из окрестных имений и вербовать крестьян в их состав; он принял титул козацкого полковника, раздавал другим начальникам титулы сотников, ротмистров и поручиков; сотни своего ополчения он разделил на десятки, группировавшиеся, смотря по происхождению из отдельных сел входивших в их состав крестьян, причем каждый десяток избирал своего начальника; по мере поступления в полк, десятки вносились в правильно записывавшиеся регистры козацкого войска. Верлан объявил своим подчиненным, что он получил от русского полковника именной указ императрицы, которым будто предписывалось истреблять всех инопленников: ляхов и вереев, и разорять их имущество, и что после окончательного их истребления край будет присоединен к России вместе с образовавшимся в нем козацким войском; вследствие этого он привел свой полк к присяге на верность императрице. На отзыв Верлана народонаселение откликнулось сочувственно; в его лагерь спешили надворные козацкие милиции и жители волошских военных поселений, гайдамацкие ватажки и запорожцы, «винники, пасечники и вообще восставшие крестьяне», даже околичные шляхтичи и церковные причетники. Увеличивая постоянно свои силы, Верлан сделал несколько переходов по Брацлавскому воеводству, разоряя дома шляхтичей, истребляя дворян и евреев и приводя к присяге остальное население; затем он прошел таким же образом вдоль все Подольское воеводство и оттуда направился к Кременцу; после нескольких удачных стычек с встретившимися на пути польскими войсками, он занял города Броды и Жванец и, в половине июля 1731 г., пустил свои загоны по направлению ко Львову и Каменцу./444/

Дальнейшее развитие крестьянского движения в русских воеводствах Речи Посполитой было остановлено общим ходом политических событий. 30 июня 1734 года Данциг сдался Миниху, и Лещинский должен был бежать в прусские владения: дело его было очевидно проиграно, и те воеводства, дворяне которых составили конфедерации в его пользу, стали одно за другим переходить на сторону Августа III. Конечно, первыми явились с повинной украинные воеводства, в которых дворяне чувствительнее других поплатились за смуту, вследствие вспыхнувшего здесь крестьянского восстания. По мере того как дворяне изъявили свое согласие на избрание Августа III, они отправляли депутации к начальникам русских войск с извещением об этом согласии и с просьбой помочь им усмирить крестьянское волнение, политические причины которого были таким образом устранены. Уже 1-го июля 1744 года русский главнокомандующий, ландграф Людовик Гессен-Гомбурский, которому Миних сдал начальство над армией немедленно после капитуляции Данцига, издал манифест, «к обывателям Речи Посполитой, признавшим власть Его Величества, короля Августа III», в котором он обещал принять строгие меры против тех «регулярных и нерегулярных русских ополчений», которые своевольно наносят обиды мирным гражданам Речи Посполитой». Шляхтичи украинных воеводств поняли весьма легко смысл этого манифеста и поспешили отправить в квартиру главнокомандующего депутации с изъявлением своего отказа от кандидатуры Лещинского. Тогда ландграф Гессен-Гомбурский приступил к усмирению крестьянского волнения, что, конечно, было приведено в исполнение весьма быстро и успешно во время обратного движения русской армии через украинные воеводства. Из второго манифеста, подписанного ландграфом на Волыни, в Берестечке, 1 ноября, видно, что скопища крестьян уже были рассеяны, и главнокомандующим приняты строгие меры для истребления последних следов восстания. В манифесте этом сказано было, что вследствие поступления жалоб на случающиеся еще в разных местах грабежи, ландграф разрешает дворянам арестовать всякого русского солдата или козака, не имеющего формального отпуска от своего начальства, и, в случае сопротивления, убивать его, «за это дворяне не только не должны опасаться ответственности перед русскими военными властями, но, напротив того, могут ожидать полной его признательности». Уходя из пределов Речи Посполитой, ландграф Гессен-Гомбурский поручил окончательное наблюдение за восстановлением порядка в украинных воеводствах киевскому генерал-губернатору графу Вейсбаху, который и /445/ вошел в постоянные сношения с сеймиками этих воеводств; вследствие просьбы дворян брацлавских, Вейсбах оставил в Немирове до конца весны следующего года отряд русских войск под начальством генерал-майора фон Гейна, которому дано было предписание оказывать самую деятельную помощь дворянам, по требованию которых рассылались в разные стороны отряды русского регулярного войска для усмирения непокорных крестьян, для поимки беглых и для рассеяния своевольных отрядов. Все пойманные подозрительные люди препровождались в специальные суды «causarum exorbitantiarum», поставлявшие приговоры о их казни или других взысканиях. В половине февраля 1735 года Вейсбах объявил сверх того депутации брацлавских дворян, что он употребит все усилия для поимки начальников крестьянского восстания, укрывшихся в русские пределы, что крестьяне, перебежавшие на левый берег Днепра, будут, по его распоряжению, возвращены для водворения под власть прежних помещиков, что начальникам русских войск приказано, чтобы они внушали крестьянам повиновение помещичьей власти, и чтобы они не принимали жалоб крестьян на помещиков и не ограничивали ни в чем прав последних, что, наконец, он советует дворянам ускорить взыскания с крестьян и постараться, воспользовавшись весенним временем, обратить исключительно их внимание на правильный ход земледельческих работ.

Таким образом, благодаря деятельной помощи русских властей, крестьянское восстание было усмирено. Более скомпрометированные лица из числа крестьян, принимавших участие в движении, были казнены разновременно то русскими начальниками, то судами: causarum exorbitantiarum, гродскими и магистратскими; но вообще на этот раз репрессалии со стороны шляхтичей были относительно мягки. Они не только не установили общих мер наказания для крестьян, как это случалось во время других аналогических событий в 1702 и 1768, но даже освобождали многих крестьян, заведомо участвовавших в восстании, если громады их сел соглашались принять их на поруки и брали на себя ответственность за будущее их поведение. Побуждения к снисходительности шляхтичей заключались в двух причинах: в сознании, что значительная доля ответственности за случившиеся беспорядки лежит на самих же дворянах, из которых многие принимали участие в грабежах и насилиях, и в желании посредством смягчения мер строгости сохранить крепостное население в селах и не подать ему повода разбежаться из только что осаженных имений./446/

Но предводители крестьянского восстания, после того как оно было рассеяно русскими войсками, должны были позаботиться о своей безопасности, так как к ним, конечно, не могло относиться благодушное настроение шляхтичей. Действительно, мы встречаем в актах указания на то, что дворяне усердно хлопочут о поимке и казни начальников и руководителей восстания, хотя старания их в этом отношении остаются по большей части бесплодными. Только один из второстепенных предводителей, крестьянин Моторный, попался в руки властей, был подвергнут пытке и казнен; другие успели скрыться. Главный руководитель восстания, полковник Верлан и два другие начальника, носившие также титул полковников: Стефан Скорич, бывший в течение 30 лет ротмистром разных надворных милиций, и Писаренко, полковник уманских Козаков, примкнувших к восстанию, удалились со своими отрядами, состоявшими по большей части из волохов, в Молдавию, и унесли с собой приобретенную во время смут добычу; брацлавские и подольские шляхтичи напрасно требовали выдачи их; господарь возвратил часть отнятой у гайдамаков добычи, но не арестовал самих гайдамаков. Другие предводители восстания удалились в татарские и запорожские степи, куда бежали и многочисленные толпы крестьян, не пожелавших возвращаться под власть панов, или боявшихся ответственности за свои действия во время восстания; из этих беглецов образовались в степи многочисленные отряды, которые и решились продолжать гайдамацкими набегами неудавшееся дело крестьянского восстания; первыми предводителями этих отрядов являются: запорожец Грива и ватажок Медвидь. Оба они принимали деятельное участие в волнении 1734 года, и брацлавские дворяне просили настоятельно у генерала Вейсбаха об их выдаче немедленно после усмирения восстания. Особенно много вреда причинил шляхтичам Грива; явившись в Украину с отрядом запорожцев, он находился в 1734 г. в команде полковника Полянского; получив от последнего поручение двинуться на Винницу, он взял этот город, разорил в нем два монастыря: езуитский и доминиканский, перебил монахов, и истребил документы в гродской винницкой канцелярии, затем, усилив свой отряд навербованными крестьянами, он предпринял целый ряд опустошительных набегов на панские дворы и имения, причем его отряд отличался по преимуществу ревностным истреблением дворянских документов.

Удалившись в степь, оба названные ватажки занялись организацией гайдамацких отрядов из бежавших в Запорожье крестьян. Уже в 1736 году появился в границах Речи /447/ Посполитой Медвидь с сильным гайдамацким скопищем; он занял Крылов и Чигирин, разорял шляхетские оседлости, нападал на польские войска и даже послал вызов на битву польскому региментарю Малинскому. Разбитый в стычке у Боровицы, он укрылся, сильно израненный, за Днепр, отряд же его отступил к Крылову; но здесь на выручку гайдамакам явился новый отряд, под начальством Гривы, и польское войско должно было удержаться от дальнейшего преследования гайдамаков и отступило на зимние квартиры, гордясь временным успехом.

Между тем Грива и Медвидь провели лето в хуторах над речкой Цыбульником и обдумывали более серьезное нападение на украинные воеводства. Действительно, осенью же 1736 года шесть гайдамацких отрядов, под начальством опытных ватажков: Гривы, Медвидя, Жилы, Рудя, Иваницы и запорожца Харка переправились в разных местах через границу Речи Посполитой. Быстро подвигаясь вперед, отряды сошлись 7 октября у местечка Паволочи, принадлежавшего князьям Любомирским; они немедленно заняли это местечко, овладели замком, обезоружили находившуюся здесь хоругвь регулярного войска, умертвили губернатора Зузулинского, равно как и всех захваченных в замке шляхтичей и в местечке евреев (35 человек) и разграбили их имущество на сумму 125 000 злотых; затем, узнав, что многие шляхтичи и богатые евреи укрылись в укрепленном замке, находившемся в м. Погребыщах, имении князя Януша Вишневецкого, они направились в это местечко, взяли, после штурма, продолжавшегося целые сутки, замок, истребили евреев и шляхтичей и захватили добычу, ценившуюся в 400 000 злотых. Ограбив затем несколько попавшихся в окрестности шляхетских дворов, ватажки разделили свое скопище на мелкие отряды и беспрепятственно удалились за границу, где провели зиму с отрядом, достигавшим, по польским известиям, цифры 1000 человек, в зимовниках на реке Цыбульнике. Дальнейшие похождения этих ватагов были остановлены вторжением татарской орды в русские пределы, разорившей хутора в северной части степей и частью истребившей, частью рассеявшей попавшихся им на пути гайдамаков.



1 Харко — запорожец, приписанный к Пластуновскому куреню, еще в начале 1736 года приобрел известность нападением на местечко Таращу. Он взял приступом замок, убил губернатора Медведовского и ограбил местечко.



Разорение Паволочи и Погребыщ сильно встревожило шляхтичей украинных воеводств; они обратились с жалоба-/448/ми в пограничный суд и потребовали настоятельно выдачи гайдамацких предводителей; польскими пограничными судьями и сеймиками рассылались постоянно по этому поводу прошения и депутации: к королю, к русскому посланнику в Варшаве, к фельдмаршалу Миниху, к киевским генерал-губернаторам Вейсбаху и Леонтьеву, и даже прямо в Петербург. Но удовлетворить эти требования русские власти не находили никакой возможности: шляхтичи не знали места, куда укрылись ватажки; в польских претензиях высказывалось только предположение, что они должны, вероятно, находиться в Запорожьи или в Малороссии. Русские же власти, занятые в то время Турецкой войной, не имели возможности производить подробные розыскания на территории, через которую беспрестанно двигались войска и в которую врывалась опустошительными набегами Крымская орда. Вследствие этого дело затянулось среди взаимных пререканий, и только в 1754 году русские пограничные судьи имели возможность доставить своим польским товарищам точную справку о судьбе ватажков, разоривших Паволочь и Погребыщи в 1736 году. Оказалось, что пререкания были совершенно напрасны: еще в 1737 году ватажки Харко, Иваница и Жила погибли в сече с татарами, от нападения которых они пытались защитить местечко Переволочну. Рудь в том же году был арестован в Запорожьи и, по распоряжению кошевого начальства, препровожден в генеральный войсковой суд в Глухов, где он умер во время допросов. О судьбе двух остальных — Гривы и Медвидя — русским властям не удалось собрать никаких известий после 1737 года: «козак Грива, сошел безвестно, и в сыску поныне не явился», — писали русские пограничные комиссары.

Между тем как поименованные выше ватажки продолжали борьбу со шляхетством, начавшуюся в 1734 году, другие предводители восставших крестьян повели свои дела в совершенно противоположном направлении. Польские военные начальники, сознавая насколько гайдамачество усилилось после подавления крестьянского восстания, и, не находя достаточно сил для сопротивления ему, попытались отвлечь на свою сторону часть гайдамацкого контингента и нейтрализовать гайдамачество его собственными силами. В конце 1736 года региментарь Малинский объявил, что Речь Посполитая готова не только простить, но и принять на свою службу тех гайдамаков, которые явятся добровольно в главную квартиру польского войска и принесут присягу на верность Речи Посполитой. Объявлением этим действительно воспользовались многие из бежавших в степи крестьян и некоторые из их ватажков. В декабре 1736 и январе /449/ 1737 года мы уже встречаем известия о двух козацких полках, составленных региментарем из покаявшихся гайдамаков; полки эти состояли под начальством полковников Кассияна и Саввы Чалого; о первом из них мы встречаем только несколько намеков в собранных документах, из которых мы не можем восстановить биографии этого польско-козацкого полковника. Мы знаем по современным известиям, что в феврале и марте 1737 года Кассиян находился уже со своим полком в м. Смелой под командой региментаря польского войска, «к которому он недавно присоединился», и что Малинский, желая испытать его верность, отправлял его против гайдамаков, с которыми Кассиян вступал удачно в стычки; раз он взял в плен 18, в другой раз 25 человек своих бывших товарищей, и доставил их в лагерь региментаря, где они были немедленно повешены. Притом он склонил многих гайдамаков повиниться и доставлял региментарю известия о действиях и численности гайдамацких отрядов Гривы, Харка и Медвидя. О дальнейшей судьбе Кассияна и его полка мы не встречаем никаких известий. Гораздо полнее сведения о другом полковнике, Савве Чалом, которого трагическая смерть сохранилась и в народной памяти в общераспространенной песне. Савва Чалый был родом, по свидетельству современных документов, мещанин из местечка Комаргрода 1 (ныне Ямпольского уезда Подольской губ.).



1 Доверившись слишком тексту народной песни, г. Скальковский в двух своих сочинениях («История Новой Сечи». Т. II. С. 131 — 135 и «Наезды гайдамак». С. 46 — 49) предполагает, что Савва Чалый был внуком запорожского кошевого, Якова Чалого и сыном старшины Запорожского войска. Затем, сообщая несколько интересных, но разрозненных сведений, почерпнутых им из Запорожского архива, г. Скальковский в рассказе о Савве Чалом придерживается по преимуществу народного предания по песенным пересказам. Рассказ г. Скальковского получил еще большее развитие в монографии г. Мордовцева («Гайдамачина». С. 67 — 83); в этой книге биография Саввы Чалого разрослась, на основании тех же песенных источников, до размеров обширного эпизода, не лишенного в значительной степени легендарного и романического характера. Здесь не только повторена мнимая генеалогия Чалого и пересказаны предположения г. Скальковского в качестве несомненных фактических данных, но вообще деятельность Саввы преувеличена до небывалых размеров, и личности его придано гораздо более значения, чем она действительно имела. По мнению г. Мордовцева, Савва Чалый «был одним из первых предводителей гайдамацких шаек, по времени их появления на Украине... он приобрел огромную славу, которая ставит его наряду с самыми крупными героями южнорусского народа». Он, будто, был известен привязанностью к Орлику, затем бежал из Запорожского коша, объявил себя сторонником Лещинского, «геройскими, по мнению Козаков, подвигами сделался популярным в Запорожьи»; он, будто, в продолжение Многих лет наводил страх на панов, «имя Чалого стало, как имя Пугачева, нарицательным именем всякого, в ком гайдамацкие качества выдавались наиболее резко»... подобно Пугачеву народонаселение «оказывало ему цар-/450/ские почести: колокольный звон, поднятие хоругвей церковных, коленопреклонения, поднесение хлеба и соли» и т. д. В таком роде пересказывается вся биография Саввы Чалого, с совершенно произвольным характером, основанным лишь на песенных свидетельствах и голословных фантастических дополнениях их автором, и заканчивается мнимой казнью Чалого в Сечи у позорного столба. Надеемся, что, на основании приложенных документов рассеется этот мираж какого-то призрачного величия, искусственно навеянный на личность, не заслуживавшую особенного интереса ни по своему характеру, ни по размерам своей деятельности. Мы полагаем, что если песня о Савве Чалом и сохранилась довольно цельно в народной памяти, то она этим обязана не характеру действующего в ней лица, а скорее позднему времени своего составления и тем драматическим подробностям, которые придавали ей интерес чисто литературный, художественный, а не исторический или общественный. Ввиду напечатанных актов, мы полагаем излишним останавливаться на мнении тех коментаторов песни о Чалом, которые предполагали отнести ее к XVI или к началу XVII столетия, и полагали найти связь между ее героем и гетманом Наливайком.




Он поступил в надворную милицию местного владельца, князя Четвертинского, и события 1734 года застали его в должности сотника этой милиции. По приглашению Верлана, Савва Чалый примкнул со своей сотней к крестьянскому восстанию, и в Умани принес присягу на верность России. Затем, он отделился с командой, состоявшей из 50 человек, от главного отряда, бывшего под начальством Верлана, и ограбил в Подолии местечка Шаргород и Стену. После того, как восставшие крестьяне были рассеяны русскими войсками, Чалый бежал из пределов Речи Посполитой вместе с другими предводителями отдельных отрядов; брацлавские дворяне, просившие генерала Вейсбаха в феврале 1735 года о произведении розысков и о выдаче беглых ватажков, поместили в их списке и имя Саввы Чалого 1.



1 Результатом этой просьбы и было предписание Вейсбаха Запорожцам в мае 1735 г. о поимке Чалого, найденное г. Скальковским в Запорожском архиве.



Затем, до конца 1736 года, между тем как Грива, Медвидь, Жила и другие ватажки ведут упорную борьбу с поляками, мы не встречаем в их числе Чалого; знаем только, что часть этого времени он просидел в тюрьме в Белой Церкви, вследствие того, что он ограбил в Могилеве купцов-греков, оказавшихся русскими подданными, и, по их жалобе, был арестован по приказанию русского полковника фон Фрейдента. В ноябре только 1735 года он успел освободиться из тюрьмы, взвалив обвинение, в грабеже греческих купцов на шляхтича Роговского. Затем, в течение года, о деятельности Саввы Чалого мы не встречаем данных в актовых свидетельствах: вероятно, к этому времени и относится известие, сообщенное г. Скальковским, о вербовке Чалым гайдамацкого отряда и о покровительстве, оказанном ему в этом деле бугогардовым запорожским полковником Пхайком. Впрочем, навербовав отряд, Чалый не /451/ предпринял, насколько можно судить по актам, ни одного сколько-нибудь крупного набега, и, в конце 1736 года, поспешил йоспользоваться объявлением региментаря Малинского, явился в его квартиру и принес присягу на верность Речи Посполитой, за что и признан был полковником Козаков, составлявшихся из покаявшихся гайдамаков. Уже в декабре 1736 года он участвовал в походе региментаря против гайдамацкого отряда Медвидя, и в стычке с ним под Боровицей отличился, ранив самого ватажка. В начале 1737 года, он охранял со своим полком границы Речи Посполитой по Тясьмину, а в июле того же года ворвался в запорожские степи и угнал скот из запорожских пасек, лежавших в окрестности Кодака. В следующем году, продолжая находиться в распоряжении региментаря Украинской партии, он, вместе с отрядом польского войска, ходил в погоню за гайдамаками, ограбившими местечко Гранов, настиг их у Черного леса, рассеял и отнял батовни с добычей. О действиях Саввы Чалого в 1739 году мы не имеем сведений, но в течение этого времени положение его изменилось. В конце 1738 г. козацкие полки были распущены, так как Речь Посполитая не давала средств на их содержание, и временно они существовали только на частные средства, доставленные гетманом Потоцким. После этого Савва перешел в частную службу, в качестве полковника надворных Козаков, в Немиров, имение того же коронного гетмана Иосифа Потоцкого, отличавшегося строгостью по отношению к крестьянам и жестокостью в наказывании их в случае волнений. Как гетман, Потоцкий знал о подвигах Саввы против гайдамаков, потому он и поручил ему начальство над своей милицией; желая притом обеспечить его верность, гетман предоставил ему в пожизненное владение села Рубан и Степашки. В начале 1740 года мы встречаем Чалого уже в этой местности, по поводу жалобы на него побитого им в ссоре шляхтича Знамеровского; в том же году, по сведениям, сообщенным г. Скальковским, он предпринял с надворными козаками Потоцкого последний поход против гайдамаков; он ворвался в Запорожские земли, разрушил гард на реке Буге, разогнал стоявший там запорожский караул, сжег церковь и ограбил соседние зимовники. В следующем году Савва Чалый поплатился за свою деятельность в преследовании гайдамаков. Один из их ватажков, Игнат Голый, запорожский козак из Медведовского куреня, предпринял удачный поход с целью избавиться от этого опасного противника гайдамачества. Игнат Голый появился в пределах украинных воеводств с отрядом гайдамаков еще в 1737 году; он основал целый кош в Черном лесе, и высылал их него для грабежа отряды в /452/ разные стороны. Вероятно, в то уже время Савва, бывший тогда на службе Речи Посполитой, считал для себя неудобным столкновение с этим противником, потому что уклонился от похода в Черный лес и предпочел заняться грабежом запорожских зимовников. Теперь Игнат задумывал новый поход в Брацлавское воеводство и решился начать дело с устранения самого опасного противника. В самый день рождества Христова 1741 года он окружил с небольшим отрядом дом Саввы в с. Степашках и, убив его на месте, ограбил его имущество и, затем, отправился в дальнейший поход, в продолжение которого он ограбил окрестности Тульчина, взял Звенигородку, в которой перебил евреев и т. д. Два года спустя Голый продолжал еще свои набеги на польские местечка и в мае 1743 г. вторично ограбил Звенигородку 1.



1 Убиение Саввы Голым послужило основным мотивом составившейся о нем песни, передающей, впрочем, весьма отчетливо подробности этого происшествия. Жена Чалого, по словам песни, спасшаяся с грудным ребенком во время его убиения, вышла вторично замуж за одного из товарищей польской хоругви и впоследствии уехала с мужем на его родину — в Мазовию. Воспитанный там сын Саввы Чалого, также Савва — Цалинский, известен был впоследствии как один из более отважных вождей Барской конфедерации, во время которой он и погиб в стычке с русским войском.



Впрочем, Игнат Голый был далеко не единственным ватажком, подвизавшимся в то время в украинных воеводствах; несмотря на временное ослабление гайдамачества в 1737 году, вследствие набега орды на запорожские степи, немедленно после ухода татар организуются новые гайдамацкие скопища. Между тем, как Голый засел кошем в Черном лесу и разосланные им отряды грабили Уманщину, окрестности Савраня, Дашева и т. д., другие партии гайдамаков рассеялись по Киевскому и Брацлавскому воеводствам; один из них взял в начале сентября 1737 года местечко Билиловку и ограбил несколько сел, другой в конце того же месяца предпринял удачный набег на Умань и, ограбив как это местечко, так и многие другие, повернул обратно в степь, опустошив Брацлавское воеводство до Немирова; третий действовал в окрестностях Гранова и Погребыщ. Атаман старостинских белоцерковоких козаков — Дрикса, с частью своей милиции напал на имение помещика Трипольского, убил его самого и, ограбив его имущество, присоединился к гайдамакам; на пространстве между Бугом и Днестром свирепствовал отряд, состоявший под начальством ватажка Биндаса. Еще более многочисленное скопище гайдамаков образовалось в границах Киевского воеводства немедленно после ухода татар; здесь гайдамаки взяли /453/ пограничное местечко Крылов, заняли Чигиринское староство, опустошили всю страну над Тясьмином и нанесли чувствительное поражение регулярному войску в окрестности Смелой.

Такие же факты повторяются и в следующих годах, и гайдамачество постепенно усиливается, несмотря на вялое и бессвязное противодействие польских властей. Так, в 1738 году, в начале весны, сильный отряд гайдамаков, в 500 человек, переправился через Синюху, оградился засеками в окрестности Тарговицы и стал рассылать отряды во все стороны; гайдамаки ограбили в этом году обширную полосу Брацлавского воеводства, взяли местечка: Гранов, Рашков, Тальное, Субботов, Животов и т. д., истребили в них шляхтичей и евреев и проникли в окрестности Могилева на Днестре.

В следующих годах продолжались такие же нападения: гайдамаки грабили шляхетские дворы и местечка, захватывали на дороге проезжих шляхтичей и купеческие обозы и т. д. В 1742 и 1743 годах в окрестностях Лысянки прославился нападениями ватажок Кузьма Горкуша; в 1747 году, на границе с Киевским округом, наводили страх на шляхтичей многочисленные, хотя мелкие отряды, вышедшие из Киева под начальством ватагов: Гапона, Кощиенка, Бородавки и старообрядца Харитона Каняхина, ограбившие много шляхетских дворов и, между прочим, местечка Гостомель и Чернобыль, — между тем, как в то же время другие отряды, ворвавшиеся из степи, опустошали окрестности Винницы. В 1749 году в Белой Церкви опять часть старостинских козаков примкнула к гайдамакам, под начальством своего атамана Ивана Бороды; они напали на м. Фастов, взяли замок и ограбили местечко; другой отряд, под начальством ватажка Блакитенка, разорял шляхетские дворы по течению Роси. В южной части Киевского воеводства свирепствовал отряд, состоявший под начальством ватажков Невинчанного, Беркута и Середы, начавших свою деятельность еще в 1736 году под руководством Гривы и появлявшихся с того времени весьма часто в пределах Киевского воеводства.

Таким образом, гайдамачество, постепенно усиливаясь, сделалось как бы нормальным явлением в быту Юго-Западного края; крестьянское население свыкалось с ним все более и более, количество крестьян, поступавших в гайдамачество или состоявших в связи с ним, постоянно увеличивалось; становилось очевидным, что гайдамацкое движение раньше или позже должно охватить массу народонаселения, если не изменится порядок общественного строя в Речи Посполитой. Такая минута, казалось, пришла было в /454/ 1750 году, и только благодаря несвязности и разрозненности действий гайдамацких отрядов и отсутствию сколько-нибудь ясной постановки ими вопроса удалось на этот раз шляхетскому обществу предотвратить катастрофу теми экстренными мерами, какие были приняты тогда военными начальниками, шляхетскими сеймиками и, особенно, по просьбе последних, русскими пограничными властями.

Уже с начала весны 1750 года несколько гайдамацких отрядов вошло в пределы Речи Посполитой, как со стороны степей, так и из Киевского округа; в это время польское войско, благодаря беспечности и своекорыстию региментарей, было в полном расстройстве, между тем как постоянно возраставшее сочувствие крестьян к гайдамакам подготовляло для их действий весьма удобную почву. Уже после появления первых отрядов, региментарь Ожга разослал универсал к дворянам, предостерегавший их, что, по собранным им сведениям, больше 1000 гайдамаков вступило в пределы украинных воеводств. Ожга приглашал дворян принять меры предосторожности, вооружить побольше надворных козаков и т. д. Через две недели он разослал вторичный универсал, в котором предлагал дворянам вооружить крестьян и предпринимать с ними разъезды по окрестностям, но, вместе с тем, и предостерегал их, что многие из крестьян состоят в связи с гайдамаками и рекомендовал арестовать тех, кого можно будет заподозрить в этих связях, и препровождать их в военный суд. Между тем гайдамаки быстро рассеялись по территории украинных воеводств, и оказалось, что подозрения региментаря насчет расположения в их пользу крестьян не были лишены основания. Крестьяне стали приставать в значительном количестве к гайдамацким ватагам, другие снабжали их провиантом, укрывали отбившихся от отрядов лиц и охотно брались служить гайдамакам проводниками. Усиливаясь численно и находя сочувствие и поддержку у народонаселения, гайдамацкие отряды стали действовать смелее и решительнее: те, которые перешли границу Киевского воеводства по Тясмину, «собравшись в большом числе конных и пеших» напали на Мошны, имение литовского гетмана Радзивила, сожгли местечко, перебили в нем евреев и в течение суток вели приступ на замок, затем покушались на Белую Церковь, самую сильную польскую крепость, и окончательно опустошили все Чигиринское староство, откуда губернатор вместе с гарнизоном спаслись бегством, не попытавшись даже защищаться. Отделившийся от них отряд, под начальством ватажка Мартына Тесли, два раза, летом и осенью, нападал на местечко Володарку и разорил там, между прочим, дом одного /455/ из начальников шляхетской милиции, дворянина Даниила Мацевича.

В то же время другие отряды, вступившие в Брацлавское воеводство через Синюху, быстро подошли под Умань, овладели этим городом, сожгли его, разрушили костел, перебили ксендзов и множество шляхты и евреев, затем ограбили местечко Гранов и направились на главный город воеводства — Винницу; ночью они ворвались здесь в замок, уничтожили документы, хранившиеся в гродской канцелярии, и ограбили купцов евреев, искавших убежища и безопасного склада для товаров в Винницком замке; затем гайдамаки направились в Подольское воеводство, где овладели поветовым городом Летичевом; здесь они разорили богатый доминиканский монастырь и овладели имуществом, которое многие дворяне Летичевского повета, для безопасности, передали на хранение доминиканам. Некоторые из степных гайдамацких отрядов проникли далеко севернее, чем обыкновенно они до того времени достигали; так, в августе месяце отряд, бывший под начальством Алексея Письменного, взял и ограбил город Фастов, лежавший уже на границе киевского Полесья.

В Полесьи степные отряды встретились с многочисленными мелкими отрядами, вышедшими в течение весны и лета из Киевского округа, и формировавшимися, главным образом, в хуторах, принадлежавших киевским монастырям. Один из этих отрядов, под начальством ватажка Ивана Подоляки, опустошал в течение нескольких месяцев киевское, овруцкое и мозырское Полесье; он, между прочим, взял Радомышльский замок и овладел в нем имуществом униатского официала Примовича. Другие отряды рассеялись вдоль по всей долине Припяти, и страшно опустошали шляхетские имения; они ограбили монастырь цистеров в Кимбаровке, в окрестности Мозыря, опустошили имения Пинской езуитской коллегии и проникли на левый берег Припяти. В Полесьи шляхтичи, считавшие себя до того времени безопасными от гайдамачества, были поражены ужасом. В октябре все силы регулярного войска и милиции, наскоро вооруженные сеймиками, были направлены в эту область для изгнания из нее гайдамаков.

Таким образом, с весны и до зимы 1750 года весь Юго-Западный край был покрыт многочисленными гайдамацкими скопищами, разбегавшимися во всех направлениях, и наводившими повсеместно трепет на дворян; последние должны были прекратить свои обычные занятия, они не могли вести хозяйства и не получали дохода с имений, из которых крестьяне или ушли к гайдамакам, или могли призвать /456/ последних в случае, если бы помещик стал настоятельно взыскивать панщину; они должны были отказаться от ведения судебных дел, так как проехать в гроды было небезопасно, да и самые, города, где помещались гродские суды, подвергались нападениям; о так называемых «кондессенсиях», т. е. о съездах суда для поверки дел на месте, нечего было и думать. «Плачевно состояние нашего воеводства, — писали киевские дворяне в послании к коронному гетману, у которого они просили помощи, — оно лишено всякой защиты и помощи, между тем как постоянно усиливается своеволие гайдамаков, врывающихся в наше воеводство из-за русской границы; они опустошают страну, проливают невинную кровь и не щадят священных храмов. Пусть гетман станет нашим консулом, нашим Гектором!»

Несмотря однако на столь тревожное время, меры, принятые сеймиками и правительством, не отличались особенной энергией. Выше уже были указаны средства защиты, придуманные сеймиками, из которых важнейшая — вооружение милиций на счет воеводств, оказалась совершенно бесплодной. Еще менее заботилось центральное правительство о судьбе шляхтичей украинных воеводств. Коронный гетман, ,на которого возлагались, главным образом, надежды сеймиков, проявил свою деятельность только тем, что сменил региментаря Вильгу, должность которого он предоставил одному из своих родственников — коронному крайчему Потоцкому — и попытался ввести совершенно ни к чему не ведущую систему паспортов при переходе купеческих обозов через границу. Несколько действеннее для охранения границы Речи Посполитой оказалась мера, принятая русским правительством — учреждение форпостов и пограничной стражи, но эта мера могла только затруднить до известной степени гайдамацкие движения, но не была достаточна для предотвращения явления, корни которого лежали, с одной стороны, в исключительности сословных, национальных и религиозных убеждений господствовавшего в Польше сословия, с другой — в анархическом устройстве Речи Посполитой.

В таком положении гайдамачество продолжало находиться еще в течение 18 лет; и, наконец, в 1768 году, благодаря выгодно слагавшимся политическим обстоятельствам того времени, разразилось страшной катастрофой, носящей имя Колиивщины.











Исследование о гайдамачестве


Вперше було опубліковане як передмова до видання актів про гайдамаків за 1700 — 1768 рр. (Архив ЮЗР. Ч. III, т. III. К., 1876. С. 1 — 128). За цим виданням друкується у даній книзі. В 1897 р. праця була перекладена українською мовою і вийшла у XIX томі «Руської історичної бібліотеки» v Львові (С. 1 — 96).

Автор аналізує усі нововиявлені джерела, що стосуються гайдамацьких рухів до Коліївщини 1768 р., вводить численний новий матеріал. І на сьогодні це одне з кращих досліджень з даної теми.

Див.: Гайдамацький рух на Україні в XVIII ст.: Зб. документів. К., 1970.

Гермайзе О. Коліївщина в світлі новознайдених матеріялів // Україна. 1924. Кн. 1/2.

Коліївщина 1768 р.: Матеріали ювілейної наукової сесії, присвяченої 200-річчю повстання. К., 1970.

Лола О. П. Гайдамацький рух на Україні 20 — 60-х рр. XVIII ст. К., 1965.

Мірчук П. Коліївщина. Гайдамацьке повстання 1768 р. Нью-Йорк, 1973.

Полонська-Василенко Н. Д. Запоріжжя XVIII століття та його спадщина. Мюнхен, 1965 — 1967. Т. 1 — 2.

Смолій В. А. Деякі дискусійні питання історії Коліївщини (1768 р.) // Укр. іст. журн. 1993. № 10. С. 21 — 29.

Храбан Г. Ю. Спалах гніву народного (Антифеодальне, народно-визвольне повстання на Правобережній Україні у 1768 — 1769 рр.). К., 1989.

Шевченко Ф. П. Про міжнародне значення повстання 1768 р. на Правобережній Україні // Укр. іст. журн. 1968. № 3.

Serczyk W. A. Koliszczyzna. Kraków, 1968.

Serczyk W. Hajdamacy. Kraków, 1972.









Попередня     Головна     Наступна


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.