[Костомаров М. І. Слов’янська міфологія. — К., 1994. — С. 44-49.]

Попередня     Головна     Наступна             Примітки

Н. КОСТОМАРОВ

ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ РУССКОЙ НАРОДНОЙ ПОЭЗИИ

ВВЕДЕНИЕ

У всех европейских народов видна любовь к народности и уважение к народной поэзии. Везде собирали народные песни, объясняли их, подражали им; везде народность — и в науке, и в словесности — нашла себе представителей. Английские поэты Вальтер Скотт ¹ и Томас Мур ² черпали из народных песен вдохновение для своих поэтических созданий. Всеобъемлющая лира Гете ³ в лучших своих песнопениях настраивалась под лад старонемецких «лидов»; баллады Уландовы так близки к своему источнику, что заменяют для народа прежние, его собственные произведения. Множество важных трудов посвящено изучению, разработке и изданию народности. Собрания старинных английских поэтических произведений, изданные Перси ⁵, много доказали, как важны песни народные для истории и литературы. Четырехтомная «История английской поэзии» Вартона ⁶ служит примером того, как люди ученые ценят народное достояние. Не менее важны труды Эллесса, Рейтсона и других. «Древние баллады» Джемсона и народные песни «бордеров» ⁸ Вальтера Скотта можно поставить примерами отличнейших сборников. В последнем сочинении превосходно рассмотрена история бордеров с применением к народным остаткам и показаны суеверия народные, наводящие притом на яснейшие точки воззрения относительно поверий и мифологии европейских народов. В Германии замечательны труды Герреса ⁹, Брентано ¹⁰, Ерлаха, которого сборник не окончен и, к сожалению, загроможден чуждыми прививками. Новое издание немецких песен с нотами для пения подтверждает то всеобщее внимание, какое оказывают к народной поэзии германцы. Не ограничиваясь разработкою отечественных материалов, они занимались и поэзиею других народов: так Гримм ¹¹, Бюшинг ¹² и Вольф ¹³ познакомили немецкую публику с народными произведениями скандинавских, славянских и романских племен. Пред всеми народами немцы могут похвалиться своим бессмертным Гердером , который нанес решительный удар прежним мнениям и водрузил на не-/45/зыблемом основании знамя народности. Не лишним считаю упомянуть о сочинении г[оспо]жи Тальви ¹⁵, написавшей «Опыт характеристики народных песен». Французы, сбросившие позже иго классицизма, долго упорствовали в ложных и уродливых понятиях о романтизме; но и они могут представить из числа своих ученых таких, которые оказали услуги народности: Фориель ¹⁶, собиратель греческих песен, Ампер ¹⁷, Мармье ¹⁸, Генрих Блаз, Шарль Нодье ¹⁹ и другие. Испанцы еще в XVI веке имели собрание своих народностей. В Швейцарии, Швеции и Дании ученые также занимались этим предметом. Песни славянских народов были издаваемы несколько раз, но богатство материалов столь велико, что еще слишком много нужно труда, дабы достичь того, что имеют германские народы. У сербов есть прекрасный сборник песен Вука Стефановича ²⁰, словаки имеют Коллара ²¹, поляки — Войцицкого ²², Жеготу Паули ²³ и других; песни южнорусские собирали Вацлав из блеска ²⁴, Жегота Паули, Максимович ²⁵, Срезневский ²⁶, издавший богатый запас исторической поэзии с учеными объяснениями, и другие. Великорусских песенников Сахаров ²⁷ насчитал 120, но преимущественно важны для нас труды этого почтенного собирателя.

Таким образом, почти везде занимались народностью. Что же было причиною любви к прежде брошенным и долго презираемым произведениям поэзии, которую еще и теперь иные честят именем мужицкой и базарной?

Я полагаю тому три причины: первая есть литературная — следствие упадка классицизма: враждующие стороны классицизма и романтизма примирились на идее народности. Вторая, политическая, произошла из отношений правительств к народам. Третья — историко-ссиенцифическая ²⁸.

До сих пор все способы, какими выражали историю, могут быть подведены под два главные вида: повествовательный и прагматический ²⁹. Но эти способы как ни противоположны казались у некоторых писателей, ничуть не противны один другому и оба необходимы в каждом историческом сочинении. Повествование без участия размышления не может назваться историею, потому что в нем не будет достигнута та цель, которой требует наука, именно — истина; та самая цель, которая необходима для каждого повествователя о чем бы то ни было — верность в рассказе. Два, например, события случилось в различных веках у различных народов. Как бы ни было похоже одно на другое, но если они будут изображены совершенно безразлично, то ни в том, ни в другом не будет истины: в мире нет двух существ совершенно похожих, в каждом есть что-нибудь свое собственное. Поэтому, повествуя о событии или описывая историческое лицо, историк должен /46/ передать изображение своего предмета так, чтоб читатель мог отличить его от других: без того историка читатель не поймет. Следовательно, описывая, историк вместе с тем должен и размышлять, хотя бы он скрыл свое размышление. С другой стороны, еще менее возможно чисто размышлительное (прагматическое) направление при небрежности повествования и описательности. Для человеческого мышления нужен предмет; чтоб человек судил правильно, этот предмет должен представиться ему ясно и ощутительно. Следовательно, исторический прагматизм возможен только при отделке повествования, а иначе все будет ошибочно и ограничится пустейшим мечтанием. Два эти способа не только не заключают в себе противоречия, но единственно и возможны один при другом. Главное в истории верность.

Но изобразить событие так, как оно было, не легко: историк должен постигнуть, в чем состоит характеристика его. Следовательно, занимаясь наукою, историк должен изучать все то, что в мире человеческом кладет на разумное существо печать различия, то есть место и время, народ и век. Обыкновенно в таком случае мы привыкли указывать на так называемые исторические источники, то есть сочинения известных лиц, которые писали о событиях. Но только что историк раскроет сказания о прошедших веках, как увидит несообразности, противоречия, пристрастие, видимую ложь. Что делать? Как найти точку, с которой обсудить источник? Это, например, не так; почему оно не так? Надобно знать обстоятельства, дух века, народ, общий характер. Положим, что исторический источник чрезвычайно достоверен. При всей его достоверности и точности, историк может набрать из него кучу событий, а сам останется в недоумении. Историк может составить компиляцию с летописца, а если захочет оживить ее, не имея других пособий, то будет изображать события народа на свой манер. Так действительно и случилось с нашею историею. Летописи наши отличаются точностью; мы имеем несомненные доказательства их достоверности, но когда читаем пространные повествования о наших уделах, события представляются нам неясно, в таких общих эскизах, все так маловажно, — и мы вправе только судить о характере летописца, а события остаются для нас темными. Вот почему Карамзин ³⁰, при всем своем таланте, ошибался и смотрел на события прошедших веков с точки зрения, приличной своему времени. Притом же как у нас, так и у иностранцев, многие летописцы были люди, не жившие в обществе, монахи, и потому не могли выйти из круга мышления, предписываемого их званием. Другие, напротив, писали с целью удовлетворить любопытству современников и распространялись над такими предметами, /47/ которые тогда возбуждали всеобщий интерес, а теперь для нас иногда важнее было бы знать то, что прежде считалось слишком обыкновенным. Все такие недостатки исторических материалов заставляют историка искать других источников, которые бы сделали для него живее и вразумительнее темное и неопределенное.

Всякий народ имеет в себе что-то определенное, касающееся более или менее каждого из тех лиц, которые принадлежат народу. Это народный характер, по которому целая масса может быть рассматриваема, как один человек. Всякое индивидуальное лицо имеет свой характер: этот характер постигается в его действиях, приемах, но преимущественно в таких случаях, когда он выказывается невольно, не стараясь быть замеченным, испытанным, узнанным. Так, напр., если кто хочет изучить и узнать человека, должно следить за ним в те минуты, когда он действует, не думая, как ему выступить, каким показаться, когда он вовсе не замечает, что за ним присматривают: в противном случае он старается показаться таким, каким ему быть хочется, ибо у всякого человека есть свой идеал, всякий из нас более или менее внутренно недоволен самим собою и хочет быть лучшим, чем он есть в самом деле. Это общее качество человеческого существа применительно к целому народу. Всякий народ, рассматриваемый как единое лицо, имеет свой идеал, к которому стремится. Оттого, напр., историк, описывая деяния своего народа, старается те черты, которым сильно сочувствует, изображать в благоприятном свете. Для узнания народного характера надобно поступать так, как с человеком, которого желают изучить: надобно искать таких источников, в которых бы народ высказывал себя бессознательно. К таким источникам принадлежит литература. Здесь опять мы сравним целое общество с одним лицом. Несмотря на то, что человек по врожденной склонности надевает на себя маску, истинная природа прорывается сквозь притворство и ничто не в силах совсем закрыть ее. Таким образом, и мысль, что всякая литература есть выражение общества, совершенно справедлива. Положим, что в литературе нет самобытных произведений, все подражательное, все чужое, — это значит, что общество, выражаемое литературою, не сочувствует своей народности, живет чужим; но всегда, как бы ни была литература вяла, притворна, суха, как бы ни мало представляла она для народного характера, — она будет выражением только известного класса народа, одной, может быть, самомалейшей части его, — между тем как все остальные части имеют литературу свою, непритворную, свежую. Поэзия есть принадлежность человека, без нее он не может дышать; минуты, в которые человек находится в поэтическом настройстве, /48/ суть те минуты, когда он возвышается над повседневною сферою бытия и выказывается невольно, неосмотрительно. Истинная поэзия не допускает лжи и притворства, минуты поэзии — минуты творчества; народ испытывает их и оставляет памятники — он поет, его песни, произведения его чувства, не лгут; они рождаются и образуются тогда, когда народ не носит маски. Он сам сознает это: «Die Sache lebt im Gesang» *, — говорит немец; песня — был ь, — скажет русский. В самом деле, народная песня имеет преимущество пред всеми сочинениями; песня выражает чувства не выученные, движения души не притворные, понятия не занятые. Народ в ней является таким, каков есть: песня — истина. Есть другое столь же важное достоинство народной песни: ее всеобщность. Никто не скажет, когда и кто сочинил такую-то песню, она вылилась целою массою; всякий, кто ее поет, как будто считает за собственное произведение; нигде не является народ таким единым лицом, как в этих звуках души своей, следовательно, ни в чем так не выказывает своего характера.

Вообще в значении важности для дееписателя песни могут быть рассматриваемы в следующих отношениях:

1. Как летописи событий, источники для внешней истории, по которым историк будет узнавать и объяснять происшествия минувших времен. В этом отношении достоинство песен еще не так велико: во-первых, потому, что сюда принадлежат только так называемые исторические песни; во-вторых, потому, что цветы фантазии часто закрывают истину, что мы покажем впоследствии.

2. Как изображение народного быта, источники для внутренней истории, по которым историк мог бы судить об устройстве общественном, о семейном быте, нравах, обычаях и т. п. В этом отношении песни имеют уже большее достоинство, но представляют также большие недостатки, именно потому, что те черты, которых будет искать историк, являются часто неясно, отрывочно и требуют дополнений и критики.

3. Как предмет филологического исследования. В этом отношении песни для историка — драгоценность, но значение их здесь частно и касается преимущественно истории развития языка, а не вообще народа.

4. Как памятники воззрения народа самого на себя и на все окружающее. Это самое важнейшее и непреложное достоинство песен. Здесь не нужно даже никакой критики, лишь бы песня была народного произведения. Жизнь со всеми ее явлениями истекает из внутреннего самовоззрения человеческого существа. На этом основывается то, что мы называем характером: особенный взгляд на вещи, который имеет как всякий человек, так и всякий народ.

* Справа живе в піснях (нім.). — Ред. /49/

Признавая последнее значение народной песни для историка самым важнейшим, мы будем с этой точки зрения рассматривать песни русского народа, то есть, как народ высказал в своих произведениях свою собственную жизнь, которую разделим на три вида: духовную, историческую и общественную. Под первою будем разуметь взгляд народа на отношения человека к высшему существу и природе; под второю — взгляд народа на прошедшую свою политическую жизнь, здесь заключается народная история; под третьего — взгляд народа как на прошедшую, так и настоящую свою жизнь, рассматриваемую in statu quo *, взятую как бы в один момент его существования: это картина жизни, внутренняя история, передаваемая изустно самим народом.

Так как русская народность, вопреки ошибочным взглядам некоторых этнографов, всегда разделялась на две половины: южнорусскую и севернорусскую, или как обыкновенно называют — малорусскую и великорусскую, то при обозрении народной русской поэзии мы будем принимать во внимание произведения и той и другой народности.

* Без змін, постійне (лат.). — Ред.

ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ РУССКОЙ НАРОДНОЙ ПОЭЗИИ

Глава I. Жизнь духовная. Религия.

Глава II. Жизнь духовная. Природа. Символы царства животного.

Глава III. Историческая жизнь русского народа. Малорусская историческая народная поэзия.

Глава IV. Историческая жизнь русского народа. Великорусская историческая народная поэзия.

Глава V. Общественная жизнь русского народа. Общественная жизнь малорусов.

Глава VI. Общественная жизнь русского народа. Об общественной жизни великорусов.

Попередня     Головна     Наступна             Примітки