Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


[Костомаров М. І. Слов’янська міфологія. — К., 1994. — С. 108-123.]

Попередня     Головна     Наступна             Примітки





ГЛАВА III

ИСТОРИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ РУССКОГО НАРОДА



Если мы будем искать в песнях непрерывной летописи событий и перемен, какие испытал народ, то с этой стороны найдем в них большие недостатки. Песни народные никогда не могут служить для нас полною историею, не всегда можно прибегать к ним за объяснениями исторических свидетельств; во-первых, потому, что как песни принадлежат поэзии, а поэзия предполагает вымысел, то исторические события подвергаются в них отступлениям от действительности; во-вторых, потому, что многие происшествия, которые рассказаны в летописях с подробностями, в народной поэзии совсем не остались, а между тем многие такие, которые ускользнули от историков, сделались любимым ее достоянием. Только то оставляет впечатление на народ, что имело на него сильное влияние: надобно, чтоб известное происшествие касалось сердца каждого неделимого, чтоб народ целою массою создавал свое бытие; потому-то эпохи важные, переломы в существе нации, изменение быта народного долее всего остаются в общей памяти. Таким образом чрез мрак столетий уцелело у нас воспоминание о Владимире — Красном Солнышке 56, в то время когда удельные ссоры, наполняющие наши летописи, погружены в волны забвения.

Разница между историческими песнями Великой и Малой Руси чрезвычайно значительна. У великорусов остались предания о глубокой старине Киевской, о Владимире и богатырях его, хотя народ представляет себе славную эпоху превратно. Казалось бы, у малорусов скорее должна была сохраниться история их отечества, и однако мы еще ничего не видали в таком роде. Деятельная жизнь последующих времен отразилась в песнях полно и ясно, цветы фантазии не в силах были совершенно закрыть истины; у великорусов, напротив, ни одно из исторических событий, оставшихся в народной памяти, не представляется таким, каким оно было в самом деле, народная фантазия все переделала по-своему.



А. Малорусская историческая народная поэзия


Я заметил, что события дотатарского периода не составляют достояния исторической народной поэзии малорусов, но это не дает нам повода заключить, чтоб в народе исчезло даже темное воспоминание о старинной его жизни. Напротив, /109/ народная поэзия сохранила в себе самые древние старославянские обломки, что мы уже видели из обозрения духовной жизни народа. Дело в том, что все эти памятники древности являются без целости, в отрывках и не могут войти в отдел собственно так называемой исторической поэзии. Времена уделов, равным образом времена Гедимина 57 и наследников его, не вошли в нее. Историческая поэзия включила в свой цикл эпоху возрождения юго-западной Руси, период Гетманщины 58. И потому-то ее можно назвать исключительно народною летописью важнейших происшествий Гетманщины.

Древнейшие исторические памятники украинской народной поэзии относятся ко второй половине XVI века. Но определить, какое именно событие из истории казацтва первое загремело в народных песнопениях, невозможно. Максимовичу говорил бандурист, что он слышал от своего учителя большую думу о Дашкевиче. Несколько отрывков показывают, что народ сохранил в памяти подвиги и других гетманов первых времен, как напр., Венжика Хмельницкого 59:


Ой поїхав Венцеслав на море гуляти,

А повісив через плечі та сагайдак багатий.


Вероятно, существовали об этих ранних временах думы и песни, но все это еще не сделалось достоянием образованного мира.

Вообще нельзя определительно сказать и о последующих, более ясных временах, что такое-то происшествие осталось в песнях, а другое не сделалось достоянием поэзии. Мы, например, имеем ряд песен, который соответствует самому порядку, в каком действительно следовали события одно за другим, и вдруг встречаются пробелы: происшествие кажется важным, а песни молчат об нем. Вправе ли мы заключить, что оно не входило в историческую народную песню? Никогда. Если дело идет о тайных сношениях гетманов, о делах кабинетных, то очень могло быть, что народ и не знал об них, но когда, например, мы читаем песни о победах Хмельницкого и не находим ничего об Корсунской битве 60, то должны даже предположить, что и об ней была, а может быть, и теперь есть народная песня. Начни кто-нибудь списывать народные памятники, — на каждом шагу встретит он много неизвестных исторических песен. Не без основания можно предположить, что вся история Гетманщины была достоянием народных песнопений, но не все еще дошло до нас: многое погибло, иное, может быть, со временем откроется.

Политическая жизнь Малороссии была воєнною. Казак, руководимый идеями веры и любви к родине, жил в беспрерыв-/110/ной брани; следовательно, исторические малорусские песни есть преимущественно песни военные. Враги Христа — турки и татары — были непримиримыми врагами казаков. Поляки, утеснявшие их веру и родину, обратили на себя месть казацкого оружия. По присоединении Малороссии к России шаткие отношения Малороссии пробуждали военную деятельность гетманцев. Таким образом, историческая воинственность Малороссии может быть рассматриваема в трех отделах, и народная песня, сохранившая об ней воспоминания, разделяется на три цикла: турецко-татарский, польский и русский.

События турецко-татарского цикла имеют разные сцены действия и различны по своему характеру. Песни этого отдела мы можем разделить на: 1) памятники о подвигах казаков на берегах Дуная, 2) памятники о морских походах казаков и 3) памятники о татарских набегах и степной войне с татарами.

Дунайские походы казаков начались весьма рано и чаще всего воспринимаемы были по поводу неясных политических отношений Молдавского господарства. Древнейшая из песен в этом роде, какие мне известны, есть песня о Дмитре Байде, гетмане-князе Дмитрии Вишневецком 61. Рыцарская жизнь его, мужество, с каким он громил наследие Гиреев 62, услуги, оказанные Иоанну Грозному 63, окончились страшною, но изумительно твердою кончиною. Летописи говорят, что его разбили и взяли в плен; напрасно султан предлагал ему дочь в замужество и княжество в Украине: рыцарь православия отверг предложение и был повешен за ребро на крюк; так висел он два дня, славя Христа и проклиная Магомета 64 (см. Htc, Kor. Pols., т. IV; Bielski, Kr., стр. 614; Старовольского 65 «Bellatores Sarmat.», стр. 188). Намекая на то, что его взяли обманом, в песне говорится, что он «в Царяграді на риночку» пил «мед та горілочку»; царь турецкий предлагает ему:


Возьми собі царівночку

Та будеш паном на всю Україночку!


Рыцарь отвечает:


Твоя донька хорошая,

Твоя віра проклятая!


Царь приказывает повесить его «на гак ребром».

Вот открывается другая картина. Байда


... висить та хитається

Та на свого цюру поглядається.


И приказывает он подать тугой лук убить «три голубоньки царю на вечерю». Несмотря на чудный характер этого рассказа, он имеет историческую достоверность. Летописцы говорят, /111/ что повешенный на крюке Вишневецкий застрелил из лука нескольких знатных турков. Султан, узнавши о такой диковинке, сам отправился смотреть на него. Димитрий пустил последнюю стрелу в султана, но слабые руки не в силах были направить оружие. Султан велел его расстрелять стрелами. В песне Байда застрелил царя, произнося последние слова:


Було тобі знати, як Байду карати:

Було Байді голову зняти,

Його тіло поховати,

Вороним конем їздити,

Хлопця собі зголубити.


Отлагая в сторону вымыслы, в словах, приписываемых Байде, заключается как будто намек на мысль, что сила казацкая тогда только может быть безвредна для мусульман, когда мусульмане сумеют ласкою сделать из казаков себе союзников.

К этой эпохе молдавских походов относятся подвиги Свирговского и Серпяги 66. Свирговский, Ахиллес 67 героических времен казаччины, которого летописи называют славою дней своих, лицо блистательное в истории Малороссии. Долго он боролся с бусурманом, страшились его крымские варвары, знали его на берегах Дуная; всегда готовый на защиту христианства, он отвергал золото, подносимое малодушными данниками турков, и с благодарностью принимал бочки дорогого вина, которое казаки распивали «за віру християнську» («И[стория] М[алой] Р[оссии]», Бант[ыш]-Кам [енский], т. I, стр. 135). Последний поход его был предпринят в Молдавию против турков по просьбе государя Иоанна. Славна была война эта для имени казацкого. Много побед одержано над неверными, турки уходили из Молдавии, казаков принимали как избавителей. Но под городом Килиею постигла беда войско запорожское, пришлось погибнуть славному вождю. Изменник, молдавский боярин, предал гетмана. Конисский пишет, что Свирговский погиб при взрыве крепости. Песня рассказывает о кончине его согласно с повествованием Энгеля 68 («Gesch[ichte] der Ukraine», 73) и Кантемира 69 («Опис[ание] Молд[авии]», стр. 108):


Як того пана Йвана,

Що Свирговського гетьмана,

Та як бусурмани піймали,

То голову йому рубали.

(«Запор. стар.», ч. I, № 1, стр. 31).


Об этом-то последнем подвиге славного вождя казаков у нас есть три песни, в которых кроме верности рассказа, рез-/112/ких характеристических черт разлито глубокое участие народа к подвигам казаков того времени. Песня изображает скорбь его семейства, гадание сестры по «сон-траві», безнадежность матери и плач всей Украины. Туманом подернуло русскую землю по смерти ее верного сына: кречеты и орлы смутным хороводом возвещали украинцам, что гетман лежит «в глибокій могилі» близ города Килии.

Вслед за этими песнями по историческому порядку следуют песни о Серпяге. Это имя совершенно неизвестно в истории, и не без основания г. Срезневский полагает его за одно лицо с Подковою («Запор. стар.», ч. I, № 2, стр. 128). Удалец, вспомоществуемый казаками, овладел молдавским престолом, но не удержался на нем, был выдан полякам и казнен во Львове, как нарушитель мира с турками. Песня говорит, что когда его похоронили в Каневе, то «по всій Україні відправляли помин».

Другие песни татарско-турецкого цикла описывают морские походы казаков, подвиги тех удальцов, которые на легких чайках пускались «по щироглибокому морю» громить нехриста, сожигать турецкие города, освобождать христианских пленников. Морские походы были отличительною чертою запорожцев во все время существования Сичи 70. В песнях об них особенно господствует религиозность, упование на Бога. Запорожцы пускались в море напропалую; чайки их подвержены были бурям и нападению турецких галер; казак, отправляясь гулять по неверной стихии, готовился к верной смерти и запасался на дорогу всеми духовными сокровищами, которые, по его мнению, или могли предохранить от явной гибели, или послужить залогом спасения в будущей жизни. Матерняя молитва, посты и милостыни заранее очищали казацкую душу. Были поверья, что за грехи одного казака Бог наказывает всех и губит целые суда, это доказывает песня об Олексие Поповиче 71. Таким же духом проникнута дума о морском походе гетмана Серпяги. Казаки отправились в поход и, застигнутые бурею, занесены в дунайское устье и там находятся несколько дней в бездействии, ежеминутно угрожаемые врагами. Никто не мог ничего сказать в утешение, оставалась надежда на Бога. Стали казаки класть усердно поклоны, молиться, и вот скоро утихла буря, суда их выступили, и Бог им помог: они «тяжко нехристя розбивали, татар буряків плюндровали». Обыкновенно поприще такого молодечества были берега Тавриды 72, около городов Сербулата, Козлова 73 и Кафы , но не раз запорожские чайки переплывали Черное море и рыцари громили берега Анатолии 75, разоряли Синоп 76 и Трапезунд 77. Иные походы удавались, и казаки «добували /113/ слави лицарства», возвращались на родину с добычею и обещанием пожертвовать половину приобретенного богатства на церкви Божьи, но случалось, что удальцы, схваченные турками, тяжело расплачивались за свою храбрость. Их ожидали: или страшная смерть, или томительный плен. Пленники содержались на галерах в самом несчастном положении. Нам остались думы, в которых описываются бедствия галерных невольников. Можем привести здесь одну, нигде еще не напечатанную:


«У святу неділю не сизі орли заклекотали, як то бідні невольники у тяжкій неволі заплакали, угору руки підіймали, кайданами забряжчали, Господа милосердного прохали та благали: «Подай нам, Господи, з неба дрібен дожчик, а знизу буйний вітер. Очай (!) би чи не встала на Чорному морі бистрая хвиля! Очай (!)би чи не повиривала якорів з турецької каторги! Та вже ся нам турецька бусурманська каторга надоїла; кайдани — залізо ноги повривало, біло тіло козацьке молодецьке коло жовтої кості пошмугляло! Баша турецький бусурманський, недовірок християнський, по ринку він походжає, він сам добре теє зачуває, на слуги свої, на турки, на яничари зо зла гукає: «Кажу я вам, турки-яничаре, добре ви дбайте, із ряду до ряду заходжайте, по три пучки терміни (?) й червоної табелі (?) набирайте, бідного невольника по тричі в однім місці затинайте! То ті слуги, турки-яничаре, добре дбали, із ряду до ряду заходжали, по три пучки терміни (?) й червоної табелі (?) у руки набирали, по тричі в однім місці бідного невольника затинали, тіло біле козацьке молодецьке коло жовтої кості оббивали, кров християнську неповинно проливали!» Стали бідні невольники на собі кров християнську зобачати, стали землю турецьку-бусурманську клясти-проклинати: «Ти земле турецька-бусурманська! Ти розлуко християнська! Не одного ти розлучила з отцем, з матір’ю, либо брата з сестрою, либо мужа з вірною жоною! Визволь, Господи, всіх вірних невольників з тяжкої неволі турецької, з каторги бусурманської, на тихі води, на ясні зорі, у край веселий, у мир хрещений, в городи християнські! Дай, Боже, миру царському, народу християнському славу на многі літа».


В отделе песен о морских походах важное место занимает дума о Самойле Кишке 78. Она изумительна по своей величине, по отчетливости изображения и составляет важный памятник прошедшего быта, хотя нельзя сказать положительно, к какому времени относится описываемое в ней происшествие; героем ее мог быть или Самусь Кушка, кошевой запорожский, живший в 1576 году, или Самойло Кишка, гетман, поставленный поляками в противность Сагайдачному 79. Паша трапезундский возит казаков, привязанных к уключинам, по Черному морю, от одного приморского города до другого. Отступник поляк бьет по щекам почтенного Самойла, но дума таится в голове опытного старца. Паша плывет в Козлов сватать дочь турецкого губернатора. По случаю празднества мусульмане не : Удержались от запрещенного напитка, казаки воспользовались этим, перебили своих мучителей и поплыли к лиману. Сторожа казацкая стояла при устье Днепра; увидели малорос-/114/сияне чужую галеру, — думают, что турки, палят из пушек, галера тонет! Самойло выхватывает из-за пазухи красное знамя, которое носил на груди как надежду избавления, и распускает над водою. Казаки бросаются помогать, пленники спасены. Начинается всеобщий пир, разделяют добычу. Самойло кончает жизнь в каневском монастыре.

К этим морским песням принадлежит еще романс о том Богуславце 80, который, по рассказу Конисского, был освобожден из плена влюбившеюся в него турчанкою (Макс, стр. 81).

Самые многочисленные песни турецко-татарского цикла есть те, в которых описываются татарские набеги и казацкие подвиги против неверных на степи. Пространство от Малороссии до Черного моря, где находилась Сеча, берега Миуса, Самары, Кагальника, от Дона до Буга издавна было тем широким раздольем, на котором наездники мерялись удалью. Там-то, на этих безграничных степях, была главная сцена казацких битв. Частые набеги крымцев приучили казаков к войне с ними до того, что эта война стала для них чем-то обыкновенным, оттого такое множество песен этого отдела. Одни из них изображают татарские набеги в картинах резких, способных оживить в воображении историка холодные рассказы летописцев. Таковые песни помещены в сборнике Жеготы Паули, том I. Другие описывают наездничества, битвы с татарами, — их очень много. В пример можно привести думу об Ивасе Коновченке 81, песню о Голоте 82, думу об Азовских братьях 83, множество песен, относящихся к XVII веку; между известными мне первое место занимает дума о кошевом Серке 84, нигде еще не напечатанная. Наконец, к этому отделу относятся те семейные казацкие песни, в которых описывается прощание казака с матерью, женою и любовницею и где главную роль играет поход в степь.

Второй цикл исторических песен относится к периоду войны казаков с поляками. Стефан Баторий 85, дав привилегии казакам, расселив их по Украине, сам приготовил неприязненные отношения их к своему королевству. Но вначале малорусы не были враги ляхам. Чувствуя кровное славянское родство, признательные великому покровителю, они клялись «з ляхами, як з рідними братами жити і королю Польщі служити, як тому Богові, що живе високо на небі». Такие слова произносит все казацтво в думе о Богданке Ружном 86 («Запор. стар.», ч. I, стр. 82). Современники видели в дарах Батория залог нового продолжительного счастья. Не так оно вышло. С восшествием на престол иноплеменной династии Вазы 87 начался смертельный раздор. Сейм стесняет права рыцарей православия; скопища крамольников, покровительствуемые /115/ правительством, замышляют ниспровергнуть веру праотцов. Казаки ли, свободные, храбрые, преданные вере и родине, стерпят такие несправедливости? Не они ли служили верою и правдою польскому правительству? Не они ли присягали жить с ляхами, как с родными братьями? Сколько украинской крови пролито за честь короны Ягеллонов? 88 И чем теперь им отплачивают? Казачество поднимается. Косинский 89 ведет свои дружины против новых врагов, бывших до того старыми друзьями. Но первое восстание не оставило нам памятников. Может быть, они были да исчезли перед блеском последующих событий. Но вот является Наливайко 90. Поэзия сохранила описание страшного сожжения Могилева 91, победу при Чигирине, взятие Канева и несчастную измену Тетеренка 92, горестное поражение и смерть Наливайка. Во всех этих песнях события рисуются верно. Первая из них («Запор. стар.», стр. 36 — 38, ч. I) изображает ожесточение казаков и мщение над врагами. Вторая («Запор. стар.», стр. 86 — 91) отличается народной философией, в которой видим свойственное малорусскому народу самопредание в волю Божию и сознание собственной справедливости. Она оканчивается пророческим предчувствием будущего, далекого счастья Украины. Две песни о Тетеренке («Зап. стар.», ч. I, стр. 42 — 53) изображают горькое состояние пленников в Польше и то всеобщее негодование и презрение, которое постигло слабых в лице казненного казака-отступника. В песне о смерти Наливайка («Запор. стар.», ч. I, стр. 38 — 42) описывается мучительная кончина гетмана, горесть его дружины и надежда на отмщение врагам. Происшествие рассказано согласно с повествованием Конисского, противно летописям польским. К этому отделу памятников ранней вражды поляков с малорусами относится также дума о Лободе («Запор. стар:», ч. I, стр. 53 — 58). Рассеянные после поражения Наливайка казаки собираются в городе Батурине судить и рядить, как им снова «на Польщу стати і Україну єднати». Начальником их — чернобровый кошевой Сулима 94. Является чура Лободы, описывает пред собранием казаков подвиги своего предводителя, напоминает о плачевной кончине его и просит мщения. Итак, эпоха Наливайка кончилась, но она порождает новую; брань завязалась, но это еще начало, будет продолжение, будет и конец. Чигиринская битва 95 и медный котел в Варшаве не останутся без последствий. «Не таківські козаки, щоб напасть забули: не таківські й ляхи, щоб прощеніє дали» («Запор. стар.», ч. I, стр. 90). Народ чувствует, что будут ему времена горькие. Славна победа под Чигирином, радуется русский народ, но дума, описывая торжество малорусов, говорит: «Буде й нашим лихо, як зозуля /116/кувала». Народ вступает в новую сферу жизни, но сколько искушений должно перейти ему! Будет беда, будет «лихо», говорит ему тайный голос, но что будет, — тому не миновать! Так, видно, угодно Богу. И русский человек в смирении преклоняется пред высочайшею волею:


Не нам на теє рахувати,

Наше діло Богові молиться,

Спасителю хреститься.


Провидение, готовя его на важные дела, поведет через скорби и мучения, но пошлет ему и надежду, прострет над ним милующую десницу: «Від того і сього Боже нам поможе». Что будет, то будет, но будет и такое время, когда русский человек с величием скажет:


Отже ізійшли й пройшли злії незгодини,

Немає нікого, щоб нас подоліли.


Таков смысл песен об эпохе Наливайка. В периоде от Наливайка до восстания при Хмельницком казацкая сила окрепла, хотя с виду кажется, будто угнетения и рабство убивали всякое стремление к свободе. Сагайдачный, пользуясь обстоятельствами и слабостью польского правительства, удержал казацтво между двумя крайностями и предуготовил его быть спасением целой русской нации. Сагайдачный показал, что Малороссия нужна для Польши и вместе при случае может сладить с Польшей; с виду он был предан польскому правительству, но поступал вопреки ему, действуя всячески для блага своей родины. Как ни важен этот перелом в истории Малороссии, но он тускло светится в известных нам народных памятниках. Сагайдачный в памяти народа остался типом удалого грубого бурлака («Запор. стар.», ч. I, стр. 58 — 60). Такая песня ничего не доказывает, да притом, может быть, здесь разумеется другой Сагайдачный, не знаменитый наш гетман. Другие песни, которые относятся к войнам с неверными, как например, песня о взятии Варны 96 (Жег. Паул., т. I, стр. 134 — 136), не указывают вовсе на отношения к Польше. Отчего это? Опять скажем, что, может быть, и были песни, да мы их не знаем, а может быть, их и не было. Сагайдачный был политик, действовал скрытно и медленно, если и враждовал с поляками, то при удобном случае мирился, у него в виду была цель дальнейшая. Такой образ действия совершенно не народен. Народ принимает к чувству и сознанию только те события, в которых он сам действующим лицом. Оттого, как ни важна история Гетманщины при Сагайдачном, но она не могла блеснуть в таких живых красках, как предыдущая и последующая эпохи. Со смертью Сагайдачного настали времена страшные. Католики и отступники поработили совершенна /117/ Малороссию. Вера в унижении, народ в рабстве, казацтво лишается даже имени. Бедственно кончились попытки Тараса 97, Павлюка 98, Гостряницы 99! Но пламень мести, надежда свободы борются со всеобщим отчаянием. Вот надгробная песня Чураю 100, сподвижнику Гостряницы («Запор. стар.», ч. I, стр. 74 — 76). Оплакивая своего предводителя, казаки все еще думают мстить за него, и страшно будет их мщение. Но чем далее, тем хуже. Отчаяние перевешивает надежду. Вот превосходная дума о трех полководцах («Запор. стар.», ч. I, стр. 102 — 109). В предсмертной агонии казак напрягает ослабелые мышцы, но силы его истощились. Не мало еще запорожцев, они все-таки рыцари, бьют в бубны, трубят в трубы, — пение, молитва, — гремят сабли, помавают 101 длинные копья, рвутся рьяные кони, но увы! Что сокрыто под этим наружным блеском? Ужасное сознание скорой гибели!.. Три полководца начальствуют казаками. Один в раздирающей картине изображает падение казачества: глухая смерть воцарится на месте кипучей жизни; вороны и орлы будут искать казаков и не найдут их; исчезнут храбрые: из костей их враги сварят себе адский пир и будут ликовать на развалинах народной чести и славы! Другой молчит — сердце ноет; друг хочет его утешить, но сердце друга растравлено, и слова его вместо утешения подливают яду в истерзанную душу. Третий — гетман Павло Пивтора-Кожуха 102, что делает он? Тоска сшибает его с ног, он не поддается тоске, — он хочет залить ее горелкою! Ужасная песня народного отчаяния! Горького времени памятник!

Но вот прошло несколько лет; казачество воскресает, растет, мужает. Настала пора грозная, эпоха освобождения — это время Хмельницкого. В сотне песен отразилось это памятное время и каждая выражает деятельность целого народа. Дума о Барабаше 103 и Хмельницком («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 9 — 10), в которой описывается, как Хмельницкий выхитрил у Барабаша письмо короля Владислава , занимает первое место в ряду их. Песня о Желтоводской битве 105 есть выражение восторга народного после первого успеха. Вслед за этою победою над поляками тянется ряд других побед, которые почти все оставили воспоминания в народной поэзии. Песня о Пилявском деле 106 («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 20 — 25), о битве под Случью 107 («Запор[ожская] стар[ина]», ч. II, № 1, стр. 26 — 27), о подвигах гайдамаков Лисенка 108, Морозенка 109, Перебийноса 110 есть поэтические рассказы о событиях. Песня об осаде Львова 111, если только в самом деле она относится к Хмельницкому (Жег. Паул., т. I, стр. 139 — 141), носит форму обрядную: ее поют при колядках не только в Галиции, но и у нас. Осада Збараша 112 оставила по себе насмешливую песню, в которой ранен-/118/ного в ногу Иеремию Вишневецкого 113 приглашают потанцевать по-немецки, и между тем рассказывается, как ляхи с голоду драли зубами с собак шкуры.

Торжество Малороссии после Зборовского мира 114 выразилось в коротких, но сильных напевах, изображающих довольство и радость освобожденного народа:


Та немає лучче, та немає краще, як в нас на Вкраїні,

Та немає жидів, та немає панів, немає унії.


В тот час, говорит дума, была казацкая справа, что сама себя на смех не давала, неприятеля ногами топтала. Романтический поход сына Хмельницкого 115 в Молдавию, где по-казацки, вооруженною рукою, Тимош добыл себе невесту, остался в народной поэзии как памятник казацкого молодечества. В думе о походе в Молдавию («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 28 — 32) видно свежее торжество казацкой силы, сознающей себя в победах над всеми врагами. Гордый своими недавними подвигами, Хмельницкий ведет победоносную дружину и спрашивает Василия Молдавского 116:


«Що ти зо мною, пане ясновельможний, будеш діяти? Що ти будеш гадати? Чи військо своє до мого привертати? Станом становиться? Чи ти зо мною будеш биться, чи миром уставим мириться? Чи голови свої на позор віддавати? Чи на примир’я — на бенкет будеш нас приймати, половину Волощини нам в подарок дарувати?»


Василий зовет на помощь Потоцкого 117, но у старика была в памяти беда корсунская, смерть сына и горький татарский плен. У него с тех пор стал «розум жіноцький». Ляхи из Сучавы «додому втікали», а казаки «провідали» Яссы, и прекрасный город потерял свое великолепие. Так-то говорит в конце дума:


«То Хмельницький добре учинив: Польщу засмутив, Волощину побідив, Гетьманщину звеселив!»


Это был апогей величия Богдана, а вместе с тем и его родины. Песня о взятии Ясс («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 32) есть исторический отрывок, она носит колорит прежней думы. Песня о взятии Бендер («Запор. стар.», ч. I, № 1, стр. 33 — 35) принадлежит к двум циклам казацкой песенности: татарско-турецкому и польскому. Казаки сражаются с бусурманами и поляками и побеждают их зараз. Ляхи, которым казаки стали страшны донельзя, «з Бендерей втікали, турків і татар зоставляли, козакам-молодцям добич і славу казали». Бендеры были разграблены, «бусурманці» прогнаны и избиты, казаки возвращаются с гетманом Хмельницким домой, «набравши слави». В этой песне, кроме обыкновенного рыцарского духа, видно, как идеи политические становились достоянием /119/ целой массы. Казаки советуют бусурманам, врагам своим, «не бути заедино з ляхами, а Польщу під себе єднати». Видим, что сношения Хмельницкого с мусульманами истекали из потребности подчиненных; видим и то участие, которое принимал народ в делах отечества, и ту живую любовь казаков к своему предводителю, которая личные отношения его принимала за потребность целой нации. Но вскоре национальное торжество затмилось. Наступила вторая война с поляками. Памятниками ее остались нам превосходные песни о Нечае; частью сюда относятся песни о подвигах Морозенка, но они важны более как очерки казацкого характера. Война, как известно, кончилась поражением казаков при Стыре и новым порабощением Украины 118. Недовольные на своего предводителя, казаки пели:


То не добре пан Хмельницький учинив,

Як з ляхами в Білій Церкві та примир’я становив!


Может быть, к этому времени относится множество песен, в которых малорус покидает свою родину. Белоцерковский договор возвращал полякам прежние права в Украине; Хмельницкий хотел заставить недовольных повиноваться. Малороссияне бежали из родной земли в «Волощину, Угорщину» (Венгрию) и в так называемую чужую Украину, южные области Московского государства. Таким образом в 1652 году недовольные волынские казаки убежали на берега Сосны и основали Острогожск. Около этого времени начались другие переселения, из которых потом составилось пять слободских полков. Изгнанники долго были связаны узами родства и любви с отечеством своих дедов. Не один казак, покидая родные поля, оставлял отца, мать, сестру, и сердце его всегда обращалось к заветному западу. Оттого столько писем, поклонов, столько различных оборотов, изображающих разлуку с родными, которых разделяли леса и степи. «Прибудь, — говорит сестра брату, — прибудь ко мне на чужую сторону из далекой Украины, через быстрые реки белым лебедем, через темный лес ясным соколом». Куда ни глянет молодая женщина — «усе чужина»; как ей хочется на родину: «Хоч по шию в воду та до свого роду». Такие песни преимущественно сохранились у переселенных малорусов.

Вслед за горестною катастрофою, наделавшею в Украине столько плачу и горести, наступает опять надежда, опять оживает народный дух. Безмолвно смотрел Хмельницкий, как малорусы покидали свои родные хаты и шли искать лучшей доли в чужой стороне. Вот он и вспрянул — опять война. Опять воскресает казацкая слава. Казаки идут в Молдавию, наступает важная минута. Предоставляется высшей воле решить, кто будет владеть святою Украиною? За кем останутся /120/ Волынь и Подол? Кто решит судьбу Молдавии, раздираемой междуусобием? Чью сторону будут держать татары? Кто станет оплотом христианства от неверных? Вот сколько политических вопросов. Сколько важных дел предстоит к совершению! Такой смысл имеет поэтическое произведение того времени: песня о битве под Жванцем 119 («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 35 — 40). Сцена действия над Днестром, недалеко от Хотина, на Жванском поле. Половина туземцев держит сторону Хмельницкого, половина — сторону поляков. Враги выстроились один против других и вызывают друг друга на кровавое дело, как будто зараз должна решиться вековая распря:


Виходь, виходь, пане гетьмане,

У Жванськеє поле;

Чи то наша буде Вкраїна,

Чи твоє Подолье?

Виходь, виходь, пане гетьмане,

До Жванського гая,

Чи то наша буде Вкраїна,

Чи твоя святая?


Так вызывают поляки Хмельницкого и —


Вийшов пан Хмельницький

Під Жванці з кравчиной:

— Ой прощайся, ляше,

Та із Волощиной,

Вийшов пан Хмельницький

Під Жванці із ханом:

— Ой лядуй же, ляше,

Хто буде з нас паном?


Беспрестанные удачи и неудачи, войны, которые только что оканчивались и опять возобновлялись, утомили народ: он чувствовал потребность чего-то положительного, хотел чего-то решительного, такого, чтобы за одним разом установило его беспокойную и коловратную судьбу. Жванское дело не состоялось, как бы хотелось малорусам. Но предчувствие народа сбылось: година решения судьбы его была близка...

Наступило незабвенное генваря 6, 1654 года. Южная Русь после векового разделения соединилась с северною. Еще далеко была пора новой жизни, еще многим бедствиям суждено излиться на Малороссию, но по крайней мере народ с этой эпохи сознал свою цель, свое призвание. В современных песнях виден дух спокойствия и совершенного примирения с самим собою:


Ой служив же я, служив пану басурману,

А тепер служити стану восточному царю!

Ой служив же я, служив пану католику,

А тепер йому служити не стану довіку!

Ходить ляшок по улиці — шабельку стискає, /121/

Козак ляха не боїться — шапки не знімає.

Ось ляшок до канчука, а козак до дрюка...

Тепер тобі, вражий сину, з душею розлука.


Только незначительное число казаков было недовольно присоединением Малороссии и роптало на Хмельницкого; единодушное восклицание Переяславской рады 120: «Волим под царя православного» было отголоском целого народа. С тех пор казаки помирились с Хмельницким. Лучше всего показывает любовь к нему подчиненных дума, в которой описывается смерть гетмана («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 40 — 45). Недоверчивое, подозрительное казацтво подает роду Хмельницкого надежду на приобретение наследственного гетманства. Так-то велик был избыток любви к этому человеку.

Но смуты, нашествия врагов, внутренние несогласия, неясность политических видов, измены предводителей опять ввергли Малороссию в омут. Уже при смерти Хмельницкого казаки предчувствовали, что им будет худо:

«Чи вже таки ти, пане гетьмане, Хмельницький Богдане, що ти хочеш нас зоставляти, сиротою Вкраїну покидати, ляхам-ворогам на позор віддавати? Чи вже дарма тая безчастная Україна Богові молила, щоб міцна його воля з-під кормиги ляшської свободила, на позор та поругу невірних не давала, щастям наділила; чи все ж дарма вона Богові молила?» («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 41).

С присоединением Малой России к Великой начинается русский период Гетманщины. Малороссия, подчиненная России, еще содержала в себе такие элементы, которые порождали несогласие, раздоры и партии. Постоянно, можно сказать, действовали в этой стране две противные партии. К первой принадлежали люди благомыслящие и большая часть простого народа. Эта партия считала русского царя своим, Украину — частью всеобщего русского отечества. Была противная партия; ее держались честолюбцы, шляхтичи, напитанные польским духом, и те удалые гайдамаки, которых долговременная война приучила к дикой вольнице. Эта партия не любила правительства. Шляхтичи думали примириться с Польшей; в голове удальцов вертелась помощь неверных против России, а честолюбцы выискивали случая ловить в мутной воде рыбу, чтоб потом захватить в свои руки правление. Волею-неволею народ участвовал в таких смутах, которые продолжались полстолетия и были пресечены решительною волею преобразователя России. Это смутное время отразилось в исторических песнях, составляющих особый цикл, который мы назовем русским. К памятникам этого времени принадлежат песни о Виговском 121, Пушкаре 122 и Юрие Хмельницком 123 («Запор. стар.», ч. II, № 1, сс. 47 — 53, 54 — 55, 55 — 58). В песне о Виговском и Пушкаре Виговский — представитель неприязнен-/122/ной партии, а Пушкарь держит сторону русского правительства. Казаки колеблются между двумя партиями. Оба предводителя пытаются преклонить на свою сторону большинство. Но Виговский —


... вів він ляхів

Супротив козаків...


а Пушкар


...стоїть він за віру православну

Та за білого царя...


и потому все казаки переходят на сторону Пушкаря, даром что Виговский называет тех «ледащими», которые с ним «битись начнуть». Хвалился вначале Виговский, что у него и ляхи, и казаки, и татарская орда, но как пришлось к делу, то не стало у него «ні війська, ні коней, ні вірної душі». Как скоро «пушкарівці» стали на ляхов наступать и «передом-середом» ляхов побивать, то бывшие с Виговским предводители-казаки оставили гетмана, перешли к противной стороне и явились к Пушкарю с поклоном:


Прийми мене до себе:

Буду тобі вірно служити,

Буду віру православну щитити,

Царя білого чтити!


Соединились все дружно! Пушкарь взял над ними начальство:


Ляхів розбивав, Виговського проганяв,

Сам у мирі став!


Эта песня имеет для истории троякое достоинство. Во-первых, самое событие рассказано верно с повествованием историков; во-вторых, в ней видим волнение народное, в-третьих, она показывает ту точку зрения, с какой народ смотрел на смутное время, чего желал, требовал малорус и чего надеялся. Столь же важна в последнем отношении песня на смерть Пушкаря, где народ оплакивает в лице этого сподвижника Хмельницкого лучших сынов родины. Песня на пострижение Юрия Хмельницкого дышит состраданием, которое питали казаки к недостойному сыну, памятуя заслуги славного отца.

Песен об эпохе Дорошенка 124 и Брюховецкого 125 у нас не издано. Зато богата песнями эпоха войны шведской, эпоха возмущения Мазепы. Так, как в деле Виговского является народным идеалом верности к царю и любви к отечеству Пушкарь, здесь играет ту же роль Семен Палий 126, полковник фастовский. Его подвиги против врагов Украины, заточение в темницу, ссылка в Сибирь и возвращение воспеты в народных песнях («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 62 — 68, 68 — 70, 72 — 78, № 3, 142 — 157). Ему приписывается даже выигрыш полтавского сражения; и вся эта эпоха может по песенному /123/ взгляду назваться «паліївщиною». Две песни о полтавском сражении («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 72 — 79) уже не отличаются верностью прежних памятников, но зато носят на себе отпечатки народной философии. Несчастья Украины приписываются прежней шаткости малорусов, которые искали связей с иноземцами. Нельзя не признать в этом высокого голоса целого народа: испытав столько переворотов, малорус оглядывается назад и размышляет: он видит вину своих бедствий в человеческих недостатках и покоряется провидению в надежде, что оно улучшит его участь! Все песни о полтавской эпохе дышат приверженностью к царю и только одна сочинена в противном духе: это песня о кошевом Гордеенке 127, да и ту народ, чуждый мятежных замыслов, переделал по-своему («Запор. стар.», ч. II, № 1, стр. 71). Имя Мазепы носит эпитеты: «Пес, проклятый Мазепа» («Запор. стар.», ч. II, стр. 79 — 82). Так-то не ошибся Петр 128 в малорусах: обряд проклятия подействовал на них очень сильно!

В период от Мазепы до наших времен историческая малорусская песенность упадает: Гетманщина отживала свой век; казачество сходило в могилу; малорусскому народу предстояла жизнь новая, спокойная. Этот переход совершился без потрясений, без упорства с одной стороны, без напора с другой. Две только последние вспышки староукраинского духа обозначились в народной поэзии: восстание Заднепровской Украины в 1768 году 129 или уманская резня 130 и разрушение Запорожской Сечи. Обе эти эпохи оставили по себе много песен. Памятники уманской резни есть исторические рассказы, в которых попадаются и рассуждения. Я не могу об них сказать ничего основательного, потому что нет у меня нужных исторических данных об этой эпохе. В песнях о разрушении Сечи слышим погребальные напевы над тем староукраинским казачеством, которое, послужив органом возрождения Руси, теперь должно было угаснуть, как ненужный остаток прежнего периода народной жизни. Горечь, но без отчаяния, проникает эти песни. Недовольство на царицу 131 проявляется в тихих жалобах, а не в порывах негодования. Запорожцы плачут о своей прежней славе, прощаются с родными ущельями, но вместе с тем ждут и царской милости. Были такие, которые не захотели «князям-енералам груби топити», но большая часть дождалась «од цариці за службу заплати», согласились «в Тамані жить, вірно служить» и забыла «всі нужди».






ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ РУССКОЙ НАРОДНОЙ ПОЭЗИИ

Глава I. Жизнь духовная. Религия.

Глава II. Жизнь духовная. Природа. Символы царства животного.

Глава III. Историческая жизнь русского народа. Малорусская историческая народная поэзия.

Глава IV. Историческая жизнь русского народа. Великорусская историческая народная поэзия.

Глава V. Общественная жизнь русского народа. Общественная жизнь малорусов.

Глава VI. Общественная жизнь русского народа. Об общественной жизни великорусов.










Попередня     Головна     Наступна             Примітки


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.