Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


[Костомаров М. І. Слов’янська міфологія. — К., 1994. — С. 314-325.]

Попередня     Головна     Наступна             Примітки





Н. КОСТОМАРОВ

МАЛОРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА



Малорусская литература — явление недавнее, именно потому, что она имеет исключительно народный характер. И у нас, как и везде, прежде считалось непреложным, что язык книжный должен быть особым языком от разговорного, а писатель, берясь за перо, настраивал себя на такую речь, какой сам не употреблял в простом разговоре. У нас сыздавна был книжным языком славяноцерковный; писать казалось возможным только на нем; язык живой врывался в него невольно, но всегда писатель старался держаться, по возможности, книжного склада речи. Можно сказать, что литературный язык на Руси изменялся по мере большего невежества в славяноцерковном языке; писатели сбивались на просторечие против собственного желания. В южной и западной Руси, политически отделенной от северной и восточной, славяноцерковный язык стал уступать другому языку литературному, но также и народному, хотя и состоявшему в большей близости к последнему, чем древний славяноцерковный. Это была ученая смесь славяноцерковного, польского и живого русского, под работою туземных грамматиков и риторов получившая своеобразную форму. Язык этот назывался русским и послужил для значительного количества богословско-полемических сочинений, актов, писем и исторических повествований. Ученые составляли для него словари и грамматики. При более тесном сближении Малороссии с Великороссиею этот книжный язык уступил место другому, созданному Ломоносовым и развившемуся последовательною работою и дарованиями русских писателей. Он был ближе к народному великорусскому по выговору, по строению, но отличался от него множеством слов и оборотов, взятых из славяноцерковного и выкованных писателями, усвоившими формы и способ выражения из иностранных языков, древних и новых, так что литературное развитие удаляло его от народного, а не приближало; для Малороссии он был искусственен более, чем для великорусов, и более далек от тамошней народной речи. Высший класс малорусского народа, который был сравнительно обра-/315/зованнее прочей массы, усваивал этот язык сначала на письме, потом и в живой речи, хотя долго не оставлял в домашнем быту своего прадедовского, народного. Малорусский простолюдин почти не понимал его. Говоря с последним, малорус высшего класса и образования поневоле опускался до языка простолюдина, потому что иначе они бы не могли объясниться друг с другом, но писать на языке простого народа долго казалось большинству решительно невозможно.

Но в образованном мире начался переворот. С распространением просвещения почувствовались недостатки исключительной книжности; стали приближаться к живой речи, старались излагать на письме мысли приблизительно тому, как они излагались в разговоре; то был покамест далекий идеал; дело шло медленно, так же медленно, как образование масс народа и слияние его сословий, и до сих пор это литературное дело далеко не доведено до конца: мы все-таки пишем и даже говорим между собою не так, как остальная масса народа. Заметив здесь это обстоятельство, мы, однако, понимаем, что при малом количестве образованных людей в сравнении со всем народонаселением, лишенным всяких средств к образованию, разница в языке образованного класса от языка народной массы неизбежна, когда простолюдину незнакомы понятия и предметы, требующие незнакомых для него слов и оборотов; но, кроме того, разница эта зависит еще и от того, что мы пишем и говорим отлично от народа даже и тогда, когда о том же самом у народа есть готовый склад речи. Тем не менее XIX век все-таки отличается тем, что язык книжный стремится слиться с разговорным, является потребность, чтобы склад речи образованного человека и простолюдина был в сущности одинаков. Если мы многое можем дать простолюдину, знакомя его с предметами, понятиями и образом жизни высшего человеческого развития, то со своей стороны и от него можем заимствовать немалое: именно живость, простоту и правильность речи, что, без сомнения, и есть правильная, истинная грамматика языка, которая указывает формы, созданные безыскусственною природою, свободным течением народной жизни, а не вымыслом кабинетного ученого. Вероятно, с развитием просвещения в массах произойдет этот желанный обмен. Народ расширит свой кругозор сведениями, добытыми наукою, а сама наука может заимствовать от народа более простой и живой способ выражения.

Упрощение языка будет последствием широкой образованности. По нашему мнению, первым шагом к этому великому последствию было то, что простолюдин в литературе перестал подвергаться полному невниманию; его быт, нравы, понятия, верования, его песни и сказки, его язык стали предметом /316/ исследования и изображения. Идея народности вступила в литературу.

С появлением этой идеи на Руси стали изучать русского простолюдина, дорожить его речью, знать ее и владеть ею уже стало достоинством. Поэтому и в Малороссии обратились к тому же. Но тут оказалось, что в этом русском крае господствует в народе совсем иная речь, отличная от той, которая слышится в других краях, речь, отпечатлевшая на себе иначе прожитую жизнь в течение протекших веков. Простолюдин-малорус оказался очень непохожим на простолюдина-великоруса, хотя по главным основным чертам и тот, и другой принадлежат к одному народному дереву. Поэтому, вступая своею особою в число предметов, изображаемых литературою, простолюдин-малорус естественно должен был принести с собою особую ветвь литературы с своеобразною речью. Когда одни писатели довольствовались тем, что старались изобразить его на общерусском языке, другие находили такой способ недостаточным, видели в русских сочинениях, изображавших малорусскую жизнь, как бы переводы с какого-то другого языка и притом переводы редко удачные, и обратились к живой речи народной малорусской, стали вводить ее в литературу, и таким путем возникла малорусская литература в наше время.

Начало ее положено Котляревским в первых годах текущего столетия. По господствовавшему тогда образу воззрений, речь мужика непременно должна была смешить, и, сообразно с таким взглядом, Котляревский выступил с пародиею на «Энеиду» Вергилия, составленною по-малорусски, где античные боги и герои изображены действующими в кругу жизни малорусского простолюдина, в обстановке его быта, и сам поэт представляет из себя также малорусского простолюдина, рассказывающего эти события. Но эта пародия возымела гораздо большее значение, чем можно было ожидать от такого рода литературных произведений. На счастье Котляревскому, в малорусской натуре слишком много особенного, ей только свойственного юмора, и его-то вывел Котляревский на свет, желая позабавить публику; но этот народный своеобразный юмор оказался, независимо от пародии, слишком свежим и освежающим элементом на литературном поле. Сам автор был человек в высокой степни талантливый. Несмотря на то, что он для своего произведения избрал почти несвойственный малорусской поэтической речи четырехстопный ямб 1, каким в обилии писали тогда русские поэты, «Энеида» имела громадный успех, и Котляревский открыл собою целый ряд многих талантливых писателей. Не ограничиваясь «Энеидой», Котляревский написал еще две драматические /317/ пьесы: «Наталку Полтавку» и «Москаля-чарівника». Обе эти пьесы долго игрались на сцене в Малороссии, а последняя и в столицах, где она до сих пор остается единственным малорусским драматическим произведением, не сходящим со сцены. И правду сказать: эта небольшая пьеса, сюжет которой заимствован из народной сказки, не встретила у нас до сих пор еще ничего такого, что бы стало выше ее по достоинству, в качестве простонародной комедии. «Наталка» очень любима в Малороссии, песни из нее распространились до того, что сделались почти народными.

За Котляревским явился другой талантливый писатель: Петр Петрович Артемовский-Гулак. От него осталось только несколько стихотворений, но зато они приобрели чрезвычайную популярность, и можно встретить много малорусов, знающих большую часть из них наизусть. Подобно Котляревскому и Артемовский-Гулак сперва имел намерение посмешить, позабавить — и начал пародиями на оды Горация 2, приспособляя воззрения римского поэта к понятиям малорусских поселян. Из написанных им, кроме того, стихотворений, видное место занимает «Пан Твардовский», баллада 3. Сюжет ее тот же, что и в балладе с таким же названием, написанной по-польски Мицкевичем, но малорусский вариант отличается большею образностью и народным комизмом, чем польский. Из нескольких басен, написанных им, «Пан та собака» по художественности, по глубине мысли и народному колориту занимает высокое место, тем более, что она выражает болезненное, но сдержанное чувство народа, безвыходно терпевшего произвол крепостничества. Артемовский-Гулак был редкий знаток самых мельчайших подробностей народного быта и нравов и владел народною речью в таком совершенстве, выше которого не доходил ни один из малорусских писателей. Нельзя не пожалеть, что этот истинно талантливый писатель рано покинул свое поприще. В старости он снова было обратился к нему, но последние его произведения далеко уступают первым.

Время тридцатых и начала сороковых годов настоящего столетия ознаменовались появлением произведений Григория Федоровича Квитки, писавшего под именем Основьяненко. Квитка начал свою литературную деятельность на малорусском языке уже в преклонных летах, постоянно проживая на хуторе близ Харькова, в общении с народом. Кроме повестей, писанных по-русски и помещенных в «Современнике» 4 и «Отечественных записках» 5, Квитка по-малорусски написал двенадцать повестей («Салдацький патрет», «Маруся», «Мертвецький Великдень», «Добре роби — добре й буде», «Конотопська відьма», «От тобі й скарб», «Козир-дівка», /318/ «Перекоти-поле», «Сердешна Оксана», «Пархимове сніданнє», «Божі діти», «Щира любов» *) и пять драматических произведений («Шельменко-писарь», «Шельменко-денщик», «Сватання на Гончарівці», «Щира любов», «Бой-жінка», последняя не была напечатана, но игралась на харьковской сцене). Трудно определить превосходство одной его повести перед другою, потому что каждая имеет свои достоинства и представляет то ту, то другую сторону народного быта, нравов и взглядов. Если в «Солдатском портрете» Квитка, описывая сельскую ярмарку, рисует простодушие поселянина до того комически, что возбуждает смех в самом серьезном читателе, то в «Марусе», «Сердечной Оксане» и «Божих детях», при разнообразии отношений и положений, выражает такую полноту, глубину и нежность народного чувства, что выжимает слезу у самого веселого и беспечного. В повестях «Конотопська відьма», «От тобі й скарб», «Мертвецький Великдень» он выставляет самые затейливые фантастические представления; в повестях «Добре роби — добре й буде», «Перекоти-поле» изображает народные нравственные понятия; в «Козырь-дивке» выводит отношения, в которых народная сельская жизнь сталкивается с властью и администрациею, и везде является он верным живописцем народной жизни.



* Последние две почему-то не вошли в последнее издание его литературных сочинений, но мы когда-то читали их, получив от самого автора в рукописи; из повести «Щира любов» Квитка потом составил драму, которая по достоинству много уступает повести того же содержания.



Едва ли кто превзошел его в качестве повествователя-этнографа, и в этом отношении он стоит выше своего современника Гоголя, хотя много уступает ему в художественном построении. Из его драматических произведений комическая оперетка «Сватанье на Гончаровке» отличается верным и талантливым изображением домашних нравов подгородного народа; пьеса эта имела большой успех на харьковской сцене и в других местах, а также во Львове. Чересчур местный интерес этой пьесы не дал ей места на столичной сцене, но, кажется, недостаток артистов, знающих малорусский язык и малорусскую жизнь настолько, чтобы исполнить эту пьесу, был главною причиною непоявления ее на столичной сцене. Несколько лет тому назад «Сватанье» было исполнено любителями в Пассаже и было встречено большим восторгом. Квитка имел громадное влияние на всю читающую публику в Малороссии; равным образом и простой, безграмотный народ, когда читали ему произведения Квитки, приходил от них в восторг. Не помешали успеху творений талантливого писателя и литературные приемы, чересчур устарелые, ни то, что у него господствует /319/ слободское наречие, отличное от наречия других краев Малороссии. Не только в русских юго-западных губерниях, но и в Галиции, где наречие уже значительно разнится в мелочах от харьковского, сочинения его читались с наслаждением, как свое родное. Великорусские критики упрекали его в искусственной сантиментальности, которую он будто навязывает изображаемому народу, но именно у Квитки как этого, так и ничего навязываемого народу нет; незаслуженный упрек происходит оттого, что критики не знали народа, который изображал малорусский писатель.

Одновременно с Квиткою писали стихотворения по-малорусски Гребинка, Боровиковский, Афанасьев-Чужбинский 6, Метлинский (Амвросий Могила), Писаревский, Петренко, Корсун, Щоголев 7 и др. Все они были более или менее люди не бездарные, но никто из них не обладал талантом настолько, чтобы составить эпоху в молодой литературе. Это суждено было Тарасу Григорьевичу Шевченко.

До Шевченко малорусская литература ограничивалась изображением народного быта в форме повестей и рассказов, отчасти в форме драмы, или стихотворениями в народном тоне. Сам Квитка, с его уменьем воспроизводить народную жизнь, не шел далее простого изображения. Выраженные им чувства и воззрения народа ограничиваются тем, что действительно можно было талантливому наблюдателю подметить во внешнем проявлении у народа и только. Народ у Квитки не смеет подняться выше обычных условий, если иногда он и заговаривает о своей боли, то очень несмело и не дерзает помышлять ни о чем лучшем. Народность Квитки, как и вообще тогдашних народоизобразителей, — это зеркало, наведенное на народный быт; по мере того, каково это зеркало, в нем с большею или меньшею верностью и полнотою отражается то, что есть в данный момент. Но Шевченко был сам простолюдин, тогда как другие более или менее были паны и панычи, любовавшиеся народом, иногда в действительности любившие его, но в сущности, по рождению, воспитанию и стремлениям житейским, не составлявшие с народом одного целого. Шевченко в своих поэтических произведениях выводит на свет то, что лежало глубоко на дне души у народа, не смея под тягостью внешних условий показаться, — то, что народ только смутно чувствовал, но не умел еще облечь в ясное сознание. Поэзия Шевченко — поэзия целого народа, но не только та, которую сам народ уже пропел в своих безыменных творениях, называемых песнями и думами: это такая поэзия, которую народ сам бы должен был запеть, если бы с самобытным творчеством продолжал далее петь непрерывно после своих первых песен; или, лучше сказать, это была та поэзия, /320/ которую народ действительно запел устами своего избранника, своего истинно передового человека. Такой поэт, как Шевченко, есть не только живописец народного быта, не только воспеватель народного чувства, народных деяний — он народный вождь, возбудитель к новой жизни, пророк. Стихотворения Шевченко не отступают от формы и приемов малорусской народной поэзии: они глубоко малорусские; но в то же время их значение никак не местное: они постоянно носят в себе интересы общечеловеческие. Шевченко не только малорусский простонародный поэт, но вообще поэт простого народа, людской громады, подавленной издавна условиями общественной жизни и вместе с тем чувствующей потребность иных условий и уже начинающей к ним стремиться, хотя еще и не видящей верного исхода, а потому нередко впадающей в отчаянье, грустной даже и тогда, когда ей в душу заглядывает упование далекого будущего. «Мы веруем твоему слову, о Господи!», — восклицает в одном из стихотворений малорусский певец, — «восстанет правда, восстанет свобода, и Тебе Единому поклонятся все народы вовеки, но пока еще текут реки, кровавые реки!». Понятно, что крепостное иго, тяготевшее над народом, встречало в Шевченко ожесточенное негодование. «Видишь ли, — говорит он в другом своем произведении, — в этом раю снимают с калеки заплатанную свитку для того, чтобы одеть недорослых княжичей; там распинают вдову за подати, берут в войско единого сына, единую подпору; там под плетнем умирает с голода опухший ребенок, тогда как мать жнет на барщине пшеницу, а там опозоренная девушка, шатаясь, идет с незаконным ребенком: отец и мать отреклись от нее, чужие не принимают ее, нищие даже отворачиваются от нее... а барчук... он не знает ничего: он с двадцатою по счету (любовницею) пропивает души. Видит ли Бог из-за туч наши слезы, горе? Видит и помогает нам столько же, сколько эти вековечные горы, покрытые человеческою кровью!». Не удивительно, что, живя и действуя в период строжайшего сохранения существующего порядка, малорусский поэт, дерзнувший открыть завесу тайника народных чувств и желаний и показать другим то, что гнет и страх приучили каждого закрывать и боязливо заглушать в себе, осужден был судьбою на тяжелые страдания, которых отголоски резко отозвались в его произведениях. Быть может, с тех пор, как народ освободился от одного из бремен, лежавших на нем — крепостного рабства, — с тех пор, как Россия вообще уже вступила на путь преобразований, такой поэт, как Шевченко, не может повториться; дальнейшие улучшения в жизни народа, дальнейшее его развитие должны происходить посредством умственного труда и гражданской доблести, /321/ а не поэтических возбуждений; иные предметы, иные приемы будут вдохновлять грядущих поэтов, но для Шевченко навсегда останется место в плеяде великих певцов славянского мира. В художественных приемах он уступает таким поэтам нашего племени, как Пушкин и Мицкевич, как уступал им вообще по воспитанию, хотя этот недостаток и значительно восполнялся силою его творческого гения, но по животворности его идей, по всеобъемлемости чувства, по естественности и простоте Шевченко превосходит их. Его значение в истории — не литературы, не общества, а всей массы народа. Если новые условия жизни, великие перевороты и целый ряд иного рода событий унесут с лица земли малорусскую народность, история обратится к Шевченко всегда, когда заговорит не только об угаснувшей малорусской народности, но и вообще о прошлых судьбах русского народа. Если когда-либо потомки долго страдавшего, униженного, умышленно содержимого в невежестве мужика будут пользоваться полною человеческою свободою и плодами человеческого развития, судьбы, прожитые их прародителями, не угаснут в их воспоминаниях, а вместе с тем они с уважением будут вспоминать и о Шевченко, певце страданий их предков, искавшем для них свободы — семейной, общественной, духовной, вместе с ними и за них терпевшем душою и телом, мыслию и делом.

Одновременно с Шевченко писал по-малорусски Пантелеймон Александрович Кулиш, столько же талантливый повествователь, сколько и превосходный этнограф. Его «Записки о Южной Руси» могут служить лучшим образчиком этнографических трудов. Из числа писанных им повестей, по нашему мнению, первое место занимает исторический роман «Чорна рада». По художественности и верности картин это одно из лучших произведений в своем роде вообще в русской литературе и единственное в малорусской. Язык Кулиша отличается благородством и старательною отделкою: вообще видно постоянное стремление поднять его уровень и сделать доступным для предметов и понятий, стоящих выше быта поселянина. Кроме прозы, Кулиш пробовал писать и стихи, которые плавны и звучны, но по силе вдохновения далеко уступают Шевченковым.

В 1857 году выступила на литературном поприще женщина-писательница под псевдонимом Марко Вовчок. Ее небольшие рассказы из народной жизни, изданные в свет под общим названием «Оповідання», отличаются высокою художественностью построения, глубиною мысли и чувства и верностью красок. Малорусская читающая публика отнеслась к этим произведениям с большим сочувствием и уважением. /322/

В 1801-62 годах в Петербурге издавался Василием Михайловичем Белозерским 8 журнал «Основа» 9, посвященный Малороссии. Кроме разных статей, относящихся к малороссийскому краю в историческом, этнографическом, экономическом и статистическом отношениях, журнал этот наполнялся многими повестями, рассказами, стихами и заметками, писанными по-малорусски, и вызвал к литературной деятельности несколько даровитых писателей, как, например, Глебова 10, Чайку 11, Нечуй-вітра 12, Олексу Стороженко 13, Руданского 14, Кулика 15, Кухаренко 16, Мордовцева 17, Номиса 18, Носа 19, Олельковича и других. Рассказы Олексы Стороженко, изданные впоследствии особо в двух томах, очень замечательны по талантливому изображению малорусского быта, превосходному языку и народному юмору.

Но журнал «Основа», давший, бесспорно, большой толчок литературной малорусской деятельности, не мог долго существовать по малости подписчиков, что, во всяком случае, указывало на недостаток сочувствия в высшем классе Малороссии. Это одно уже, кроме других соображений, указывало, что для малорусской письменности нужен иной путь. Изобразительно-этнографическое направление 21 исчерпывалось; в эпоху, когда все мыслящее думало о прогрессе, о движении вперед, о расширении просвещения, свободы и благосостояния, оно оказывалось слишком узким, простонародная жизнь, представлявшаяся прежде обладающею несметным богатством для литературы, с этой точки зрения, являлась, напротив, очень скудною: в ней не видно было движения, а если оно в самом деле и существовало, то до такой степени медленное и трудно уловимое, что не могло удовлетворять требованиям скорых, плодотворных и знаменательных улучшений, какими занята была мыслящая сила общества. Стихотворство еще меньше возбуждало интереса. Буйные ветры, степовые могилы, казаки, чумаки, чорнобриви дивчата, зозули, соловейки, барвинковые веночки и прочие принадлежности малороссийской поэзии становились избитыми, типическими, опошленными призраками, подобными античным богам и пастушкам псевдоклассической литературы или сантиментальным романам двадцатых годов, наполняющим старые наши «Новейшие песенники». Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии была мысль соблазнительная, но ее несостоятельность высказалась с первого взгляда. Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нем говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, /323/ в сравнении со всею массою образованного класса, которые, ставши на степень высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей развитости русского языка пред малорусским, удобнее обращались с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский. И в самом деле, если он, по формам своим, удалялся от народного малорусского, то в то же время удалялся, хоть и в меньшей степени, от народного великорусского; то был общий недостаток его постройки, но в этой постройке участвовали также малорусы. Как бы то ни было, во всяком случае язык этот был не чужд уже малорусам, получившим образование, в равной степени, как и великорусам, и как для тех, так и для других представлял одинаково готовое средство к деятельности на поприще наук, искусств, литературы. При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно. Как бы ни любили образованные малорусы язык своего простого народа, как бы ни рвались составить с ним единое тело, все-таки, положа руку на сердце, пришлось бы сознаться, что простонародный язык Малороссии — уже не их язык, что у них уже есть другой, и собственно для них самих не нужно двух разом.

Приходя к таким выводам, малорусы, соображаясь с господствовавшим в те годы стремлением распространять всеми возможными средствами просвещение, находили, что выработанный до известной степени народный малорусский язык может послужить превосходным двигателем общенародного образования, и принялись писать по-малорусски элементарные научные книги с целью ознакомления народа с плодами образованности. Таким образом написана была книга, где давались элементарные понятия о природе, под названием «Дещо про світ Божий», издан был первый выпуск Священной истории и арифметики. Изготовлено было в разных местах два перевода святого Евангелия. Были и другие работы. Мысль эта нашла великое сочувствие во всех концах малорусского мира. Выпуск Священной истории, менее чем в продолжение полугодия, разошелся в количестве более /324/ шести тысяч экземпляров. Но тут поднялись подозрения, обличения и обвинения. Московская газета, поддерживаемая некоторыми корреспондентами из Малороссии, находила в этом предприятии умыслы на отторжение Малороссии от русской империи, сродство с польскими интригами, одним словом, преступные намерения. И вот — найдено было уместным преградить всякий дальнейший ход этому делу. То было в 1863 году; с тех пор малорусская литература перестала существовать в России *.



* Кое-какие произведения, появлявшиеся с этих пор до настоящего времени, проходили бесследно. Только опера «Запорожец за Дунаем», хотя небогатая по содержанию, но сценичная, нравилась несколько времени столичной публике, а потом была оставлена.



В глазах ревнителей государственной целости и народного единства России все, писанное по-малорусски, стало представляться признаком измены, мятежа, попыток к разложению отечества. В сущности же, на деле не было и тени ничего подобного. Малорусы, желавшие ввести малорусский язык в первоначальное образование народа, не руководились никакими другими видами, кроме убеждения, что язык природный, как говорится, всосанный с материнским молоком, был более чем легчайшим средством для передачи начатков образования, чем тот, который был чужд народному уху, как по словам и оборотам, так и по выговору. Если было сочтено уместным переводить Священное Писание с церковнославянского на русский, то тем же самым казалось вполне уместным перевести его по-малорусски, потому что на русском языке оно менее понятно, чем на славяноцерковном. Никто не думал, чтобы первоначальное образование, полученное малорусами на своем природном языке, могло изгнать и устранить из Малороссии язык общерусский; напротив, существовала уверенность, что, получив некоторые сведения на своем наречии, малорус с большею охотою пожелает читать по-русски и скорее научится русскому языку, приобревши уже до этого некоторую подготовку и развитие. Таковы были виды тех, которые проводили мысль о применении малорусского языка к делу народного образования, а не какие-либо иные. Конечно, для тех, которые не считают народного образования первою насущною потребностью, которые не видят особенной беды в том, если народ долгое время, может быть, столетия и долее, будет коснеть в невежестве, важность народного наречия в деле первоначального развития не может быть вопросом; но те, которые не менее малорусов, любителей своего народного слова, искренно, горячо желают просвещения и расходятся с последними только в том, что считают возможным делом для малорусского простолюдина легко и скоро полу-/325/чить первоначальное образование на литературном русском языке, должны не ограничиваться одними теоретическими предположениями, а познакомиться с этим вопросом в области опыта. В Малороссии есть школы, и малорусы учатся по-русски; надлежит беспристрастно и точно разрешить вопрос: как широко подвинулось просвещение в народной массе и легко ли оно достается? Разрешение этого вопроса будет ответом и на то, справедливы ли были малорусы, хотевшие употребить народное наречие орудием легчайшего распространения просвещения в массе народа, или же они ошибались?










Попередня     Головна     Наступна             Примітки


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.