Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


[Біографія Т. Г. Шевченка за спогадами сучасників. — К., 1958. — С. 7-22.]

Попередня     Головна     Наступна





ДИТИНСТВО



Дед Шевченка (со стороны отца) 1 по ремеслу был швець; отсюда произошла и фамилия его. Родители его были крепостные крестьяне помещика Энгельгардта; отец 2 родом из с. Кирилловки, а мать 3 — из с. Моринцов (оба села Звенигородского уезда).

Женившись, отец Т. Гр., по распоряжению помещика, переселялся на короткое время (года на полтора *) из Кирилловки в Моринцы. Вовремя этого переселения и родился наш поэт, в 1814 г. 25 февраля **. Таким образом, родиною Шевченка было с. Моринцы, а не Кирилловка, как думали до сих пор. Но подрос и стал помнить себя он уже в Кирилловке, почему и все детские воспоминания его связаны с этим селом.

Первые годы детства Т. Гр. прошли незаметно. В семье его сохранилось предание, что Шевченко в раннем своем детстве любил очень есть землю: бывало, не досмотрят за ним — животик у Тараса и вздует, точно в болезни какой; расспросят, и окажется, что он земли объелся.


Ал. Лазаревский 4, Материалы для биографии Т. Гр. Шевченка, «Основа», 1862, березень, стор. 3.



* Автор помиляється. Батьки Шевченка прожили в Моринцях п’ять років (1810 — 1815 рр.). — Ред.

** Дата подана за старим стилем. — Ред.




* * *


Тарас Шевченко родился посреди степей Днепровских, и там, с молоком матери, всосал любовь к родине, ее предания, ее поэтические песни. Грустная песнь носилась в убогой хате; качалась убогая колиска; мать прерывала пенье... и горячие, сердечные слезы капали на /8/ его лицо; мать брала его на руки, повитого в лохмотья, и плелась с ним на панщину в зной и ненастье.

Подрастая немного, он уже слушал козацкие песни и рассказы старого деда — современника, а быть может, и сподвижника гайдамак, — который выводил перед его глаза кровавые сцены, полные ужаса и отваги. Все закаливало эту душу. Жизнь его, от рождения, была наполнена то горем, то драмой, то поэзией. Все житейские бедствия были для него не слухом, а действительностью; нищета и жалкая доля преследовали по пятам и его, и все, что было ему близко. Поэтическая и действительная жизнь народа нераздельно отпечатлевались на его душе.


Л. Жемчужников 5. Воспоминание о Шевченке, «Основа», 1861, березень, стор. 1.





* * *


З своїх рідних братів і сестер Тарас більш усіх любив сестру [...] Ярину * от за що, як сам він мені говорив. Будучи ще малою дитиною, /9/ літ шести, він забажав піти туди, де «кінець світу», де «небо впирається в землю», і подивитись, як там «жінки кладуть на небо прачі». От раз після обіда знявся він і пішов прямо шляхом: йде та йде, вже й сонце починає заходити, а кінця світу не видно. Тарас розсудив, що він запізно вийшов з дому і сьогодня не дійде до «кінця світу». Він вернув додому і другого дня, ледве що почало сходить сонечко, він, не говорячи нікому й слова, рушив в дорогу. Пройшовши до села Подиновки (верстов чотири за Кирилівкою), він здивувався, що є ще села крім Кирилівки. Минувши Подиновку, він узяв в ліворуч, перейшовши через лісок, і вискочив на чумацький шлях. Тут йому захотілося і їсти і пити, і втомився він дуже, а «кінець світу» все-таки був ще далеко. Спочивши трохи, він пішов дальше; коли ж назустріч йому їде валка чумаків. Чумаки, бачучи, що так нерано (сонечко стояло вже на вечірнім упрузі) мала дитина никає попід лісом, спинили Тараса і спитали: «чий ти, хлопче?»

— Батьків та материн.

— Відкіля йдеш?

Тарас показав рукою на один бік.

— Куди ж ти йдеш?

Він вказав рукою на другий бік і промовив: «Туди».

— Чого ж ти туди йдеш?

— Хочу подивитися, де кінець світу, — одповів Тарас і попросив у чумаків води напитися. Чумаки дали йому води і хліба і, боячись щоб на дитину вночі не напала звірюка, взяли його, посадили на віз дали йому в руки батіг і повезли. На щастя, вони їхали через Кирилівку В’їхавши в Кирилівку, Тарас пізнав своє село і сказав: «Еге! так се я знов назад вернувся!.. Овва! так і не дійшов до кінця світу» Вернувшись додому, Тарас застав, що брати й сестри [...] пороли гарячку шукаючи його. Старший брат хотів його за се побити, але вступилася за Тараса сестра Ярина, не дала бити і посадила вечеряти галушки. Не вспів він з’їсти і однієї галушки, як сон ізнеміг його, і він похилився сестра взяла його на руки, положила на постіль, перехрестила і промовила, цілуючи його: «спи, приблудо». Сей случай Тарас завжди згадував з любов’ю.


В. Г. Ш[евченко] 6, Споминки про Тараса Григоровича Шевченка, журн. «Правда» 1876 № 2, стор. 68 — 69.



* У спогадах помилково згадується Ярина. Насправді йдеться про старшу сестру Катерину.





* * *


Известно, что Тарас Григорьевич учился грамоте у местного дьячка. После изучения «азбуковника» Тарас Григорьевич перешел к чтению псалтири. Пришедши домой после уроков, Шевченко подолгу просиживал над псалмами, любуясь их поэзией, декламируя их вслух. /10/

Отношения покойного поэта к родителям, — по рассказам Бондаренко 7, — отличались искреннею нежностью. Особенно поэт любил свою мать, которая чрезвычайно его жалела, провожала из дому в школу и встречала на пороге школы, чтобы вести домой.


«Несколько новых штрихов к биографии Т. Г. Шевченко (из воспоминаний Бондаренко)», газ. «Одесский вестник», 1892, № 226.




* * *


До смерти матери Шевченко, живя под ее крылышком, не знал горя. Но со смертью ее (1823 г.) для него начался ряд тех житейских невзгод, которые преследовали поэта до самой могилы.

По смерти жены у Шевченка-отца осталось пятеро детей: Никита, Катерина, Тарас, Ирина и Осип *. Последнему было года полтора. В крестьянском быту вдовцу с таким семейством жить трудно; необходима женщина, которая бы и по хозяйству поралась и за детьми присмотрела. Поэтому очень естественно, что скоро, по смерти матери, в семью Шевченков вошла мачеха. По народным понятиям, образ мачехи постоянно соединяется с чем-то недобрым, эгоистическим; не добро внесла мачеха и в хату Шевченков...

У мачехи были дети от первого брака, и от них-то маленькие Шевченки терпели особенно много горя; больше всех доставалось неуступчивому Тарасу [...]


Ал. Лазаревский, Материалы для биографии Т. Гр. Шевченка, «Основа», 1862, березень, стор. 5.




* * *


...Сестра Ирина передавала нам один характерный факт из этого темного периода жизни поэта. У постояльца-солдата украдено было три злотых. Лишившись своего достояния, служивый поднял целую бучу — чуть не согнал всех со двора. На кого ж взвалить вину? Конечно, на ненавистного мачехе пасынка Тараса. Тот божился и клялся в своей невинности, но мачеха стояла на своем. Во избежание наказания мальчик ушел со двора и скрылся в бурьяне заброшенного огорода и просидел там четверо суток. Сестра Ирина, боясь за участь брата, старательно скрывала от домашних его убежище, украдкой носила ему есть и развлекала игрушками. В кустах калины Тарас устроил себе шалаш, проделал вокруг него дорожки и усыпал их песком. Сделав на дереве род мишени, он занялся стрельбой из бузиновой пуколки. На пятый день дети мачехи открыли убежище Тараса. Его взяли под допрос, связали по рукам и по ногам, и розги щедро посыпались на безвинно терпевше-/11/го напраслину мальчика. Главным следователем и палачом по этому делу был родной дядя Тараса Павло, «великий катюга», по словам рассказчицы. Истязание продолжалось три дня с небольшими перерывами. Не выдержав пытки, а больше по просьбе сестры, мальчик принял на себя преступление, вовсе не им содеянное; но когда его спросили, куда он девал украденные деньги, маленький мученик ответил, что зарыл их в саду, а когда его принуждали указать место, где именно зарыты деньги, мальчик отрекся от своих слов и пытка возобновилась. Ничего не добившись, его, измученного, бросили в темную комору. Продавши юпку покойной матери, солдата удовлетворили. Между тем настоящий вор открылся впоследствии: деньги украл сын мачехи Степанко, спрятав их в дупле старой вербы.


М. К. Чалый 8, Жизнь и произведения Тараса Шевченка, К., 1882, стор. 10 — 11.



* Після смерті дружини у Шевченка-батька залишилось шестеро дітей, крім: названих — дочка Марія. — Ред.





* * *


В раннем детстве расстался он с сестрой Катериной 9, которая вышла замуж в с. Зеленую за крестьянина Антона Красицкого *, высокого и стройного мужчину, бывшего соседом моего отца. По ее рассказам, не раз Тарас прибегал к ней и в Зеленую пешком, босой и полунагой, со всякой нечистью в голове, бродя из села в село, почему она называла его «приблудой».


Пр. П. Л[ебединце]в 10, Тарас Григорьевич Шевченко, «Киевская старина», 1882, сентябрь, стор. 562.



* Надруковано «Крисицького». — Ред.





* * *


Приблудою його, матушечко, звали, їй-богу. Було оце й не видно, як воно рип і ввійде тихенько до хати, сяде собі на лаві та все мовчить. Нічого в світі у його не допитаєшся: чи його прогнали відтіля, чи його били, чи їсти йому не давали. Було манівцями ходить, геть попід дібровою, та через Гарбузів яр, та через левади, та могилками. І як прийшло раз воно, то так впало грудочкою і заснуло на лаві, а я як загляну йому в голову, аж у його, пробачайте, матушечко, в голові... як у свинячому стегні... Еге, отаке було, а далі вистербало... Ніхто й не сподівався з його чоловіка.


Розповідь Катерини Красицької — матері Ф. Лободи. Ф. Лобода 11, Мимолетное знакомство, мое с Т. Гр. Шевченком и мои об нем воспоминания, «Киевская старина», 1887, ноябрь, стор. 566.




* * *


[...] Он испытал много горя. В самом нежном возрасте лишенный любви и материнских ласк, мальчик привык сосредоточиваться в себе /12/ самом, дичился людей и встречал недоверчиво всякое приветливое обхождение с ним родных и соседей. Мачеха, не взлюбившая Тараса за его скрытный и упрямый нрав, чтоб он не был на глазах, поручала ему летом пасти телят и свиней в окрестностях Кирилловки и Тарасовки. Поля, окружающие эти села, представляют не совсем ровную местность: степная даль заслоняется высокими могилами, которых вообще довольно много в Звенигородском уезде.


Високії ті могили

Стоять та сумують...


С ломтем сухого хлеба мальчик проводил целые дни в поле. Любимым его местом для отдыха в сильную жару была одна из таких могил. Он часто сидел под нею и бессознательно смотрел вдаль. Известно, как эти первые впечатления детства отозвались у поэта в период его зрелости в его лучших произведениях:


Кругом його степ, як море

Широке, синіє;

За могилою могила,

А там — тілько мріє...


Сава Ч[алый], (Новые) материалы для биографии Т. Г. Шевченка, «Основа», 1862, травень, стор. 47 — 48.




* * *


[...] Маленький Шевченко со многим не мирился в окружавшей его среде и заметно выделялся из круга своих сверстников; все это нужно приписать особенной впечатлительности его природы, которая не изменяла ему до самой смерти. С отроческих лет Т. Гр. выказывал уже замечательную пытливость ума; с особенным вниманием прислушивался он, как его дед и отец поведут бывало, в праздник какой, беседу о старине. Отец Т. Гр. был грамотный и, для своей среды, довольно начитанный; беседа его отличалась религиозным характером: он любил пересказывать жития святых и разных подвижников благочестия. Другого характера была беседа деда, живого свидетеля Коліївщини 12; все герои этого кровавого эпизода украинской истории были хорошо ему известны, и о них-то любил он по праздничным вечерам повествовать детям и внукам.

Рассказы деда и отца, бесспорно, имели большое влияние на развитие творческого дара нашего поэта и не могли не отразиться впоследствии, на его произведениях [...]

Кроме рассказов деда, в сознании «Гайдамак» имело участие, как можно думать, и путешествие маленького Шевченка в Мотронинский монастырь [...] В Мотронинский монастырь Шевченко ходил с сестрами на прóщу. Монастырь этот замечателен тем, что в цвинтаре его по-/13/ложено много коліїв, как гласят о том каменные плиты, находящиеся; на некоторых из могил. Маленький Шевченко, в это время уже грамотный, прочитывал могильные надписи, удовлетворяя тем любопытство как свое собственное, так и других богомольцев; меж последними немало нашлось хорошо помнивших покойников Мотронинского цвинтаря, и они тут же дополняли лаконические надписи своими воспоминаниями о коліях. Эти рассказы Шевченко слушал с таким вниманием, что память о них сохранилась у поэта до позднего времени.


Ал. Лазаревский, Материалы для биографии Т. Гр. Шевченка, «Основа», 1862, березень, стор. 8 — 9.




* * *


Десятилетний поэт любил слушать рассказы стариков о прошлом своей родины. Было много охотников удовлетворить любознательную! душу ребенка, навещавшего этих охотников по праздникам.

Любил также будущий поэт слушать песни. Часто прятался он в садах, чтобы слушать песни... Будущий поэт любил расспрашивать мальчиков, работавших у попов на барщине, о том, кто из них что работал, сколько заплатили за работу, как с кем обращались... Пострадавших будущий поэт приглашал к себе в ближайший праздник для детской игры и был с ними особенно любезен.


«Несколько новых штрихов к биографии Т. Г. Шевченко (из воспоминаний Бондаренко)», газ. «Одесский вестник», 1892, № 226.




* * *


Отец [...] умирая (1825 г.) высказал, между прочим, замечательное пророчество насчет будущности сына: «Синові Тарасу із мого хазяйства нічого не треба; він не буде абияким чоловіком: з його буде або щось дуже добре, або велике ледащо, для його моє наслідство або нічого не буде значить, або нічого не поможе». Слова эти очень знаменательны, чтоб видеть в них одну случайность; жаль только, что память родных Т. Гр. не сохранила данных, которые привели отца его к такому заключению.

После смерти отца Шевченко отдан был в школу к сельскому дьяку Бугорскому 13, где выучил часослов и псалтырь. Потом перешел он к священнику Нестеровскому, у которого выучился писать, и затем почему-то снова возвратился к Бугорскому [...]

У Бугорского, как и Губского 14, Шевченко, по преданию, учился хорошо, но учитель никак не мог помириться с его непосидчивостью, — чему, впрочем, и сам бывал причиною, по своей непомерной с ним строгости. Тарас очень часто бросал школу и, обыкновенно, в это время /14/ скитался по разным пустырям. Любимым убежищем его в таких случаях был сад односелянина Шевченков — Жениха *. Здесь, в калиновом кустарнике, беглый школяр устроил себе уютное убежище от школьной розги: очистив площадку и высыпав ее песком, он сложил себе из дерну нечто вроде постели и уединялся сюда, когда становилось ему не под силу терпеть школьные муки. В этом убежище Шевченко оставался иногда по нескольку дней, при помощи своих сестер, которые снабжали его в таких случаях съестным и вообще покрывали проказы брата, чтоб избавить его от лишних пинков дьяка и мачехи [...]

В это же время Шевченко перестал стричься, стал носить волосы вкружок, как у больших; сам сшил себе шапку, вроде конфедератки, и всеми этими «странностями» обращал на себя внимание не только товарищей своих, но и старших...


Ал. Лазаревский, Материалы для биографии Т. Гр. Шевченка, «Основа», 1852, березень, стор. 68.



* Сусід Шевченка; в його саду ховався Тарас від мачухи. — Ред.






* * *


[...] Учитель Тараса Г. Шевченка, стихарный дьячек с. Кирилловки, Петр Федорович Богорский, был сын священника с. Верещак, учился в бывшей киевской академии до среднего класса риторики, а, по изучению при архиерейском хоре церковного устава и нотного пения, в 1824 г. определен дьячком в с. Кирилловку; в 1827 г. он имел отроду 27 лет. Он-то приютил и просветил книжною мудростию блуждавшего по селу Тараса и ввел в связь с дияконом м. Лысянки, маляром, дьячком с. Тарасовки, маляром с. Хлипновки и другим грамотным людом, стоявшим выше крестьянской среды.


Пр. П. Л[ебединце]в, Тарас Григорьевич Шевченко, «Киевская старина», 1882, сентябрь, стор. 562.




* * *


В разговорах со мною Шевченко рассказывал случай из его школьной жизни у дьячка. Кроме уже известных, помню рассказ его о тогдашней его профессии, доставлявшей ему скудные средства к существованию; это — чтение псалтыри над покойниками. Чтобы ускорить эту утомительную работу, он иногда на половине псалма начинал «прийдите поклонимся» и, пользуясь отвлечением внимания посетительниц к поклонам, перевертывал несколько листов, чего не замечая, они, поражаясь внятностью и вместе быстротою его чтения, считали его лучшим чтецом и охотнее других его приглашали. Голод нередко заставлял его [посягать на чужую курицу или чужого поросенка, из которых он] обыкновенно в ночную пору стряпал ужин в пещере, находив /15/шейся за селом; обыватели, видя по ночам огонь в пещере, порешили, что там должна быть нечистая сила, и обратились к батюшке, чтобы он изгнал ее оттуда; священник в сопровождении народа, окропив вход в пещеру святой водой, предложил освидетельствовать ее. Так как никто не соглашался на такой смелый подвиг, то порешили в видах поощрения сделать складчину. Когда собралось порядочное количество медных монет и смельчака ни одного не оказалось, то Шевченко, выступив вперед, изъявил желание войти в пещеру. Некоторые не хотели подвергать мальчика опасному риску, другие возразили «воно мале, до нього нечистая сила не коснется». Чтобы более отдалить всякое подозрение, он просил, чтобы к нему привязали веревку, которою, в случае опасности, могли бы вытащить его. Отправясь на веревке в пещеру и убравши в сторону все остатки стряпни своей, он вышел, объявив, что в пещере ничего не оказалось, за что и получил порядочный куш складчины от удивленной его смелостью толпы.


А. Козачковский 16, Из воспоминаний о Т. Г. Шевченко, газ. «Киевский телеграф», 1875, № 25.



* * *


С раннего детства у Т. Гр. особенно была заметна страсть к рисованию: где только можно было, на стенах, дверях, воротах, Шевченко постоянно малевал, углем или мелом. В школе, когда уже он мог достать бумагу и карандаш, страсть эта развилась в нем еще сильнее. Поддерживаемый этой страстью и в то же время потеряв терпение сносить долее школьную жизнь, Шевченко бежал в м. Лисянку к диакону-маляру, но и тут ему трудно было ужиться, как видно из автобиографического письма к редактору «Народного Чтения». В том же письме Шевченко говорит, что из Лисянки он перешел в Тарасовку, где думал было приютиться у другого маляра-дьячка; последний нашел Шевченка неспособным к малярству и тем заставил его возвратиться домой, в Кирилловку.


Ал. Лазаревский, Материалы для биографии Т. Гр. Шевченка, «Основа», 1862, березень, стор. 10.



* * *


После строгого приговора дьячка-хиромантика, который нашел его ни к чему негодным, ни даже «к шевству, ни бондарству», скрепя сердце, мальчик возвратился в родное село, к брату своему Миките и стал помогать ему в хозяйстве, [едва не сделавшись пастухом ex professo, в чем он находил какую-то прелесть. Но судьба готовила ему другое поприще.]


Сава Ч[алый], (Новые) материалы для биографии Т. Г. Шевченка, «Основа», 1862, травень, стор. 50.



/16/




* * *


Никита Григорьевич, старший брат поэта, попробовал было приучать его к хозяйству, но все попытки были напрасны: Т. Гр-чу скоро наскучали эти занятия, и он, не задумываясь, бросал волов в поле и уходил бродить на свободе.


Ал. Лазаревский, Материалы для биографии Т. Гр. Шевченка, «Основа», 1862, березень, стор. 8.




* * *


Имя Тараса стало известно мне с юношеских моих лет по упоминаниям об нем в нашей семье, относящимся к той, главным образом, поре его жизни, когда к его христианскому имени не прикладывалось еще никакого другого, кроме имени хлопця и погонича, когда он, не окончив учения ни в школе дьячка Петра Богорского, ни у хиромантика-диакона с. Майдановки *, жил несколько лет в неопределенном положении не то наймита, не то приемыша, у священника с. Кирилловки о. Григория Кошица **.



* Автор спогадів помилково називає с. Майданівку, там Шевченко не вчився. — Ред.

** У Григорія Кошиці Шевченко жив з 1827 до 1828 р. — Ред.



Семья этого соседа была в ближайшем знакомстве с нами, и если, например, приезжал к нам в гости о. Григорий с своею супругою Ксениею Прокопиевной, то широкохвостою буланою их кобылою по большей части правил Тарас, будущий украинский поэт, и он же продовольствовал ее в нашей конюшне и водил на водопой до Нечитайлового ставка. На той же одинокой кобыле доставлял он сына о. Григория Яся к учению в Богуслав и потом в Киев, а иногда возил сливы, яблоки или дыни на продажу в соседние местечка Бурты и Шполу, совершая каждый раз переезд через наше село. В один из таких переездов Тараса и Яся на Нечитайловом мостку «спіткала лиха година»: воз ли, или мосток подломился, не помню, но только сливы высыпались из воза в такой ставок, в котором курице утонуть было нельзя, но и вылезть из него было трудно. Прибегали они к нам просить «поратунку», как выражалась матушка Ксения Прокопиевна, и долго вытаскивали сливы из болота и полоскали их в болотной же воде. Сколько помнится, торговая эта экспедиция вышла неудачною: так называемые ранние сливы не выдержали далекого переезда и как они оказались кроме того в болоте, то и цена им была грош. Тарасу и Ясю досталось, кажется, на бублики от расчетливого, даже несколько скупого и взыскательного о. Григория [...]

Первоначально, по малому возрасту, был он [Шевченко] креденсовым (буфетчиком), как говорили в шутку, т. е. чистил и прятал в шкаф ножи и вилки, перемывал тарелки и ложки, топил «грубку в покоях», состоял на мелких посылках по селу и в поле, по вечерам повторял псал-/17/тырь и читал жития святых, в досужие часы рисовал углем на коморе и стайне петухов, людей, церковь, даже и киевскую дзвиныцю, а затем его стали употреблять и на все другие хозяйственные и полевые работы и даже на самостоятельные и ответственные поездки с Ясем в школы и на ярмарки. Получал ли Тарас за свой труд и услуги какую-либо плату, не знаю; думаю, что сначала, будучи еще хлопцем, он не имел никакого денежного вознаграждения, как сирота, которого надо было одеть и прокормить, и как не приученный еще и малоспособный к работе. И впоследствии наемная плата его не могла быть сколько-нибудь значительна: в те годы дюжий парубок на хозяйской одеже получал 15 — 20 руб. асс. в год, а мальчик лет 16-ти, с шуточным названием «креденсового», служил у нас приблизительно в то же время за три рубля асс. в год.

Зная близко священника Кошица и его жену, можно безошибочно утверждать, что [...] праздно сидеть у них не приходилось, так как хозяйство их было обширнее крестьянского и в нем заключался главный источник их содержания.



Ф. Лобода, Мимолетное знакомство мое с Т. Гр. Шевченком и мои об нем воспоминания, «Киевская старина», 1887, ноябрь, стор. 564 — 565.




* * *


Покойная жена о. Григория передавала нам, что, находясь в ее доме, Тарас в зимние вечера всегда в кухне что-нибудь читал про себя, как грамотный мальчик, а, по словам о. Григория, Тарас в кухне его выучил две кафизмы из псалтыря.


Пр. П. Л[ебединце]в, Тарас Григорьевич Шевченко, «Киевская старина», 1882, сентябрь, стор. 563.




* * *


[...] Чувствуя страсть к рисованию, Шевченко бежал [...] в с. Хлебновку, славившуюся своими малярами. У одного из них Т. Гр. и поселился и прожил здесь недели две, на испытании. Хлебнивский маляр нашел его способным к своему мастерству, но, боясь ответственности, что держит помещичьего мальчика без вида, посоветовал Шевченку выхлопотать сначала нужное свидетельство и затем уже поселиться у него — на учение. Т. Гр. отправился в м. Вильшану, где жил Энгельгардтов управляющий — Дмитренко, и стал просить вида на проживательство у хлебнивского маляра. Дмитренко, разговорившись с мальчиком и заметив его бойкость, вместо выдачи свидетельства взял Т. Гр. в число своей прислуги.


Ал. Лазаревский, Материалы для биографии Т. Гр. Шевченка, «Основа», 1862, березень, стор. 10.


/18/




* * *


В 1828 р. мені було сім літ, як отець мій одвів мене у школу в Кирилівці (в Звенигородському повіті в Київщині). Школа була в великій хаті біля церкви на майдані: ся хата була обідрана, необмазана, шибки у вікнах розбиті. Од сусідніх хат вона різнилась тільки своєю величиною та тим, що стояла на одшибі самотою і без двору; а на кирилівський шинок не походила тільки тим, що держалася в більшім непорядку ніж він і більш ніж він була запущена. Заправляли і порядкували в школі і учили у ній кирилівські дяки: Петро Богорський * та Ондрій Знивелич **. Кожний з них мав своїх школярів: я попав до Петра через те, як говорив мій отець, що Петро краще вчить: отже у Петра я застав тільки чотирьох школярів, а в Ондрія їх було 18. Через усю школу стояв довгий стіл, за котрим і вчилися разом усі школярі Богорського і Знивелича: кому не ставало місця за столом, то сідав просто на долівці. Вчителі наші не дуже пильнували про наше вчення: бувало, що по два, а то й по три дні вони не завертали до школи. Промовчу про те, де вони проводили ті дні, а додам тілько, що як навертались вони в школу, то ми дріжали зо страху, наче листя на осиці: тремтіли ми, дожидаючи своїх наставників і не знаючи, з яким духом прибудуть вони у школу. Ми тільки кріпко держались того, щоб не виглядати учителів, бо усі ми вірили, що як будемо виглядати, то вчитель вернеться сердитим, і тоді горенько школярам!..

Кожний школяр повинен був піти в сусідній сад Грицька П’яного, нарізать там (звісно вже, крадькома, щоб господар не взрів) вишневих різок і принести їх у школу, ждучи, покіль його виб’є учитель тими різками. Били нас, і часто кріпко! не битим оставався той тільки школяр, до котрого не дійде черга через те, що вчитель утомиться б’ючи і ляже спочивати. Як же було вернеться учитель до школи в доброму дусі, вистроїть зараз усіх нас у ряд і питає: «а що, хлопці! чи страшний я вам? чи боїтесь мене?» Ми усі в один голос, по його приказу, мусіли гукнути: «ні! не боїмось!» — «І я ж вас не боюсь», — жартував учитель, розпускав нас по домівкам, а сам лягав спати.

Чимало б дечого можна розказати про ту незабутню задля мене кирилівську школу, та ледве чи було б те цікавим задля кого, окрім мене і мого товариства, з котрого може чи буде два або три чоловіки таких, що навчилися у школі читати. Усі вони з школи верталися до сохи і борони з такою ж грамотою, з якою і в перший раз приходили в школу. Річ моя не про школу; я нагадав про неї тільки через те, що там я вперше почув про Тараса Шевченка.



* Надруковано «Боюрський». — Ред.

** Андрій Знивелич — кирилівський дяк; в нього Шевченко не вчився. — Ред. /19/



Раз якось учитель був дуже злий і пересік більшу половину школярів. Положили старшого з школярів [...] Василя Крицького. Вставши з-під різок і поправляючи штани, Крицький промовив: «ех! нема на тебе Тараса!» Почувши сі слова, вчитель ще більш розжеврівся; знов положили Крицького, і знов взявся учитель періщити його!

Сей случай на мене, яко на новичка ще, зробив великий вплив; дитинне моє серце забажало довідатися, що то за Тарас такий, що його не можна й споминати у школі? Йдучи разом з Крицьким з школи по улиці, я спитав його про Тараса. Крицький розказав мені, що в школі нещодавно вчився школяр Тарас Грушевський (се уличне прізвище Шевченка); раз учитель вернувся в школу вельми п’яний, Тарас зв’язав його і висік різками, а сам покинув школу і тепер десь у панському дворі. Крицький додав ще, що Тарас любив малювати і малюнки його є у Тарасового товариша шкільного Тараса Гончаренка. Незабаром я зайшов до Гончаренка і побачив поприліплювані у хаті на стінах малюнки Тараса Грушевського: то були коні і москалі, мальовані на грубому сірому папері.


В. Г. Ш[евченко], Споминки про Тараса Григоровича Шевченка, «Правда», 1876, № 1, стор. 23 — 24.







* * *


С. Кирилловка [...] принадлежало к составу ольшанского имения, доставшегося племяннику светлейшего князя Гр. А. Потемкина-Таврического действ. тайному советнику Василию Васильевичу Энгельгардту. Последние годы своей жизни В. В. Энгельгардт провел в м. Ольшаной, где у него был большой деревянный дом с тенистым парком, псовая охота и оркестр, для помещения коего построен был целый ряд домиков, выходивший на базарную площадь, против помещичьего дома. Барин жил и умер холостяком, но имел двух сыновей от некой метрессы польки или немки, которая похоронена в с. Кирилловке, с северной стороны приходской православной церкви. Ольшана с Тарасовкой, Зеленой, Вербовкой, Вороновкой и Сигидинцами перешла к В. В. Энгельгардту по наследству от Потемкина, а Кирилловка, Гнилец, Петрики, Моринцы и Пединовка им куплены. По смерти Василия Васильевича [...] ольшанское имение перешло к родной его сестре Александре В. Браницкой, а Кирилловка, Моринцы и другие благоприобретенные села вместе с капиталами покойного составили собственность незаконнорожденных его сыновей, из коих полковник гвардии Павел Васильевич Энгельгардт 16 стал владельцем Кирилловки и помещиком Тараса Шевченка.


Пр. П. Л[ебединце]в, Тарас Григорьевич Шевченко, «Киевская старина», 1882, сентябрь, стор. 560 — 561.


/20/



* * *


Новому барину потребовались разного рода дворовые, которых он, как истый аристократ, желал иметь специально приготовленными к разным надворным должностям: кучера, форейтора, повара, лакея, конторщика, комнатного живописца и т. п. Главному управляющему [...] было предписано набрать из крестьянских детей около дюжины мальчиков, годных к упомянутым должностям [...] И вот, по одному почерку пера, были взяты у родителей дети (не все же они были сироты, подобно Тарасу) и приведены в центральное имение помещика, в местечко Ольшану. В виде опыта, до отправления к барину, их распределили при господском дворе по разным должностям. Наш Тарас попал в поваренки, под команду главного повара-артиста: стал чистить кострюли, носить на кухню дрова, выливал помои и проч. В таких непоэтических занятиях, конечно, он не мог найти ничего сродного с своми природными влечениями; а между тем страсть к картинкам и книжкам не покидала мальчика ни на минуту. При всяком удобном случае он приобретал за первый попавшийся грош какое-нибудь произведение суздальской школы у бродячего коробейника, а если было не за что купить, то, из любви к искусству, иногда покушался на воровство. Приобрев довольно значительную коллекцию подобных редкостей, он прятался с нею от многочисленной дворни в саду. В густой чаще деревьев, подальше от дома, он устроил себе род галлереи, наклеив на деревьях свои картинки. Туда Тарас уходил петь песни, рассматривать и копировать какого-нибудь Соловья-розбойника или Кутузова. За такие упущения по службе он неоднократно был поколачиваем поваром.

Однажды Тарасу посчастливилось получить целый двугривенный от одного заезжего господина за вычищенные сапоги. Когда навестил его брат Микита, он ему отдал весь этот благоприобретенный капитал на дорогу. На проводах его тела в Киеве Микита со слезами на глазах вспоминал об этом: «Що то за добра душа була! Я таки його бив колись маленьким, та й здорово бив, а він, покійник, оддав мені посліднє». Когда кончилось испытание будущих дворовых, составлен был список с обозначением качеств и свойств каждого мальчика: Тарас в этом списке был записан годным «на комнатного живописца».


Сава Ч[алый], (Новые) материалы для биографии Т. Г. Шевченка, «Основа», 1862, травень, стор. 50 — 52.





* * *


Вскоре приехал на родину сам помещик, и участь поэта была решена: он поступил к барину в комнатные козачки. Это было в 1829 г.


Ал. Лазаревский, Материалы для биографии Т. Гр. Шевченка, «Основа», 1862, березень, стор. 10.


/21/




* * *


Одетый в тиковую куртку и шаровары, будущий поэт принялся за исполнение своих новых обязанностей. Он должен был сопровождать барина в разных поездках и прислуживать ему в это время, дома же находиться всегда в передней и, по первому зову барина, подавать тут же в углу стоявшую трубку, или стакан воды, или что-нибудь в этом роде, а, как известно, прежнее барство было очень лениво и не могло отказать себе в помощи в самых мелочах. Шевченко проводил время в передней, но вместо того, чтобы дремать и прислушиваться, не раздастся ли хлопанье ладони, означавшее приказание явиться, он напевал себе под нос гайдамацкие песенки и занимался срисовыванием барских картин, висевших по стенам. Шевченко сам признается, что для этого он украл карандаш у конторщика [...]

Энгельгардт часто ездил по торговым делам в Киев, в Вильно и в С.-Петербург и всегда брал с собою Тараса. Во время этих путешествий им часто приходилось останавливаться на постоялых дворах, где Тарас находил развешенные по стенам лубочные картины, и так как он не мог приобретать их и был не в состоянии устоять от искушения воспользоваться этими интересными, по его тогдашним понятиям, произведениями живописи, то он тихонько увозил их с собою, чтобы, вернувшись домой, иметь материал для подражания. Таким образом у него накопилось порядочное собрание рисунков, хотя, конечно, весьма плохих по исполнению.

Однажды в 1829 году, во время пребывания его с господами в Вильно, дворянство давало бал, по случаю тезоименитства государя Николая Павловича, куда отправилось и семейство Энгельгардт. Когда все в доме заснуло, Тарас забрался в пустую комнату, зажег свечу, развернул свои сокровища и принялся за рисование. Время летело быстро. Увлеченный своей работой, он не заметил, как его барин вернулся с бала. Вдруг растворяется дверь и в ней появляется барин, который в бешенстве бросается на Тараса, немилосердно рвет его за уши и дает несколько пощечин, внушая неосторожному художнику, что, сидя с зажженою свечой среди бумаг, он мог бы сжечь не только дом, но и весь город. Наказание этим не кончилось: на другой день приказано было кучеру хорошенько высечь козачка Тараса.


В. П. Маслов 17, Тарас Григорьевич Шевченко, Биографический очерк, М., 1874, стор. 16 — 18.





* * *


В это время [в 1830 р.] он познакомился с одной хорошенькой швеей и впервые сознал и глубоко почувствовал свое человеческое достоинство. Любовь к этой польке, принадлежавшей к другой среде — с независимым образом мыслей, имела сильное влияние на его забитую, загнанную, но глубоко впечатлительную природу. Эта первая привязанность, /22/ по сознанию самого поэта, облагородила его душу, возвысив его в собственных глазах. «Я в первый раз пришел тогда к мысли, — рассказывал он Сошенку 18, — отчего и нам, несчастным крепакам, не быть такими же людьми, как и прочие свободные сословия?» Любовь не обошлась без жертвы. Коханка Тарасова потребовала от него отречения от родного языка в пользу польской национальности: в разговоре с ним она другого языка не допускала. Уроки, видно, шли очень успешно, судя по тому, как говорил покойник по-польски. Она немало заботилась об нем: сама ему шила рубашки, гладила манишки и галстуки.

Для бедного сироты открылся новый мир. Но это мимолетное счастье, мелькнувшее волшебным призраком среди нищеты и горя, не заставило его ни на минуту забыть свое безвыходное положение. С одной стороны, его горькое прошедшее, его неволя и жестокое обращение с крестьянами управляющих и экономов, о чем он постоянно слышал от своих земляков, приезжавших из имения, а с другой стороны, вольная воля панов-счастливцев и независимость от произвола панского других сословий, к которым он не принадлежал, но к которым он мог бы принадлежать по своим способностям, — мысль эта страшно мучила его и повергала в мрачное состояние духа, близкое к самоубийству.

Но Тарас наш не погиб.

Помещик его вышел в отставку и переехал на жительство в Петербург. Вместе с другими дворовыми людьми Тарас отправлен в столицу по этапу, вслед за барином. Такой способ переселения людей, не сделавших никакого преступления, внушен помещику излишнею предосторожностью, чтобы они дорогою не разбежались.


Сава Ч[алый], (Новые) материалы для биографии Т. Г. Шевченка, «Основа», 1862, травень, стор. 52 — 53.





* * *


Шевченко, в сороковых годах, рассказывал малорусскому поэту тридцатых и сороковых годов Виктору Николаевичу Забеле 19 (жившему в хуторе около Борзны. ум. в 1869 г.), что когда его, как крепостного дворового, вели зимою по этапу [...] в Петербург, то у него порвался один сапог, так что отпадала подошва, и Шевченко, чтоб не отморозить ноги, вынужден был переменять сапоги, надевая на время целый сапог на мерзнувшую в драном сапоге ногу; эти остановки надоели этапным солдатам, и один из них ударил Шевченко по шее. Это может относиться к 1831 году [...]


Н. Белозерский 20, Тарас Григорьевич Шевченко по воспоминаниям разных лиц, «Киевская старина», 1882, октябрь, стор. 68 — 69.



/23/













Попередня     Головна     Наступна


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.