[Листи до Тараса Шевченка. — К., 1993. — С. 5-33.]

Попередня     Головна     Наступна             Коментарі

1840

1. Г. Ф. КВІТКА-ОСНОВ’ЯНЕНКО

23 жовтня 1840. Основа

23 октября [18]40 г. Основа.

Десь, я думаю, ні з одним чоловіком і ні з яким письмом не було того, що мені було з Вами, мій коханий пане, Тарас Григорьевич. Щось дуже не просто почалося і до чого то воно дійдеться — побачимо. А почалось із почину, що Вас я кріпко улюбив, знайшовши таке м’якесеньке серденько і душу чисту, мов хрусталь. Улюбив, кажу Вам, та не знаю кого, і хто він, і де він, і як його назвати. Хтось такий — а люблю кріпко; хоч би і у вічі побачив, то не пізнав би, бо зроду не бачив, і не знаю, хто такий є. Ось слухайте, батечку, як нас з самого першу зводило докупи.

Сидимо ми удвох з моєю жіночкою та де об чім базікаємо, аж ось і примчали нам книжок, знаєте, тих, которими нас, дурників, обдурюють, — грошики попереду злуплять, та й пишуть і дрюкують московську нісенітницю, як яка разляпушка вбивалася об своєму бахурові або як який живжик одурив джинджигилясту панянку, що боялася і на людей дивитись, а тут... треба колиску дбати... От таке усе пишуть, звісно — москаль: він по своїй вірі так і пише. Отаких-то книжок нам нанесли, а тут і письмечко... не відгадаю від кого. Я узяв та гарненько і розпечатав... Господи милостивий! Се ж по-нашому!.. Читаю... ну! ну! Сміємося з жінкою, як у Вас там поводилося з панею, що усе каже: pardon... А далі як почали вірші читати... так ну!.. Бодай Ви мене не злюбили, коли брешу: волосся в мене на голові, що вже його і не багацько, та і те навстопужилося, а біля серця так щось і щемить, ув очах зеленіє... Дивлюсь... жіночка моя хусточкою очиці втира... «Отсе так, — кажу, — хтось мудро написав і живо усю правду списав... хто ж такий?.. Перебендя... Вгадуй же його, що і хто воно таке є... не знаємо. Послали до мого брата, що край нас живеть, і що то за чоловік: бував не тільки у Москві, у Києві, та у самому Петенбурсі бував, і зайців добре стріля, та й лисиця не попадайся, — так і вшкварить; так і той, прочитавши, поплямкав та й сказав: «Хто такий писав — не звісно, а дуже розумно написано».

Нуте. Що ж нам робити? Як до «Перебенді» звістку подати, що його думка пала нам на душу і так полискотала її, мов чорнява дівчина з карими очицями біленькими пальчиками пошурудурила за шиєю. Як обізватись? Куди? Через кого? — Отак сумуємо, а думкою Вашою частенько потішаємося... Аж ось у одній книжці читаємо звістку, що, каже, є написаний «Кобзарь» от з такими думами і піснями, та і списав одну... а ми з жінкою так і вдарились об поли і кажемо: «Се Перебендя, непремінно Перебендя!». Ну, тепер знаємо, що списав сії думки /6/ пан Шевченко. Та хто він? Та де він? Як до нього відізватись? Невже ж зробити, як Євгеній Павлович зробив, що написав Грицьку Основ’яненку та так і пустив. Так добре ж, що поштарі наші уторопали, де мене знайти; а у Вас, кажуть, город трохи чи не більш і самих Кобеляків, і вулиць більше: де ж там знайти без імення? Отак і розсуждаємо і думаємо написати до пана Шевченка та й послати у журнал який-небудь. Так що ж бо? Треба написати по-нашому, а москаль, що журнал компонує, закопилить губу та й не схоче дрюковати. Не приходиться. А, головонька бідна! Так собі сумуємо і таки піджидаємо, чи не озоветься сам пан Шевченко до нас... і усе ждемо, не знаючи, що робити... Аж гульк! Тільки що позавчора несуть з пошти письмо і книжечку. А письмо пише Петр Иванович Мартос та й пише слово у слово так: «Посылаю «Кобзаря», сочинение такого-то. Оно было поручено автором одному из его товарищей, ехавшему в Малороссию, для доставления Вам (мне бы то), но как он ехал не через Харьков, то книга поступила ко мне (к г. Мартосу); при книге было и письмо к Вам (ко мне) от автора, но оно затеряно его товарищем».

Отака-то кумедія лучилася з Вашими письмами!

А книжку, як розгорнув, дивлюсь — «Кобзар», та вже дуже вичитаний. Дарма! Я його притулив до серця, бо дуже шаную Вас, і Ваші думки кріпко лягають на душу. А що «Катерина», то так що «Катерина»! Гарно, батечку, гарно! Більш не вмію сказати. От так-то москалики-воєнні обдурюють наших дівчаток! Списав і я «Сердешну Оксану», от точнісінько, як і Ваша «Катерина». Будете читати, як пан Гребінка видрюкує. Як то ми одно думали про бідних дівчаток та про бузовірових москалів...

Ні, вже так, що Ваші думки! Прочитаєш і по складам, і по верхам, та вп’ять спершу, а серце так і йока! Що б то, паночку-голубчику, як Ви так гарно складаєте вірші, що б то, якби Ви мою «Панну Сотниківну» (в 3 кн. «Современника» сього, 1840, года) та розказали по-своєму, своїми віршами: тогді б вона була дуже гарно розказана, і яка була добра, і як постраждала. Та ще б і змальовали її патрет, бо чую, що Ви лучче малюєте, чим Борисівський іконописець, що салдата колись списав.

Не здивуйте на моє письмо і вибачайте, що тут є. Єй, істинно! Від серця я дякую і прошу: утніть іще що. Потіште душу, мов топленого маслечка злийте на неї, а то від московських побрехеньок щось дуже вже до печінок доходить. Вірте, що шаную Вас дуже і повік Вам щирий на услугу.

Григорій Квітка

або Основ’яненко.

P. S. Коли ласка Ваша буде що написати до мене, то спишіть і те письмечко, що пропало, коли усе згадаєте. Та ще що припишіть.

/7/

2. КОМІТЕТ ТОВАРИСТВА ЗАОХОЧУВАННЯ ХУДОЖНИКІВ

25 листопада 1840. Петербург.

№ 272

25 ноября 1840 г.

Пансионеру Общества поощрения художников .

Шевченке

Известясь о том, что Вы, за первый опыт в живописи, удостоились награждения от императорской Академии художеств серебряною медалью 2-й степени Комитет Общества поощрения художников поставляет себе приятною обязанностию изъявить Вам, сколь радостны для него успехи, оказываемые Вами на избранном Вами поприще, и если в дальнейших Ваших занятиях по живописи Вы будете продолжать оказывать то же прилежание и ревность к искусству, то бессомненно всегда найдете в членах Комитета самых усердных постоянных ободрителей.

Вице-председатель Общества поощрения художников

Ф. Прянишников. /8/

1841

3. Г. Ф. КВІТКА-ОСНОВ’ЯНЕНКО

22 березня 1841. Основа.

Ой мій милий, мій любезний паночку, Тарас Григорьевич. Я ж кажу, якби в тебе та були довгі руки, щоб досягти аж сюди, то узяв би добру палюгу та попобив би мене, скільки душі завгодно, або за патли вискуб би гаразд, що я против тебе, за твою ласку, щирую душу, був такий не звичайний, не писав до тебе місяців з двадцятеро. Тривай лишень, голубчику, не сердись, а розпитай перше, а я перед тобою, друже мій, висповідаюсь, як є перед панотцем, що от люди ходють та возють його. Слухайте ж, пожалуйте, що тут було. Прочитав Ваше перше письмо та й голову повісив. Думаю собі: гай, гай! Отже справді позабував козак наших усіх! Хотів парубка змальовать, а вийшов дід, або ще півдіда, вже згорбився, на старість закандзюбився. Та й дівчина наряжена щось не по-нашому. Треба йому помочі подати, послати християнської одежі, щоб надивився на неї та щоб не обмоскалився овсі. «А нуте, — кажу, — хлопці, дівчата! Мотнітеся швиденько, зиськайте мені плахту, дівочу сорочку з ляховками, стрічки, ленти, давайте усього...» Бігають мої, повисолоплювавши язики, а я взяв та й занедужав собі гарненько, лежати не лежав, а так світом нудив, усе мені остило та опоганіло, нічого і не робив. Що спитаюсь хлопців: «А що, є?» — «Нема», — кажуть. — «Шукайте, — кажу, — щоб ви показились». Та й лаю таки. Ось-ось вже трошки очуняв у піст, іще, далебі, не було Вашого другого письма, а я принявся пильно за Вашеє діло. «Нема, — кажуть, — хоч з собаками ськать, так нема». — «Як таки нема? Адже не голі дівчата ходють, чим-небудь прикривають і се, і те, і усяке грішне тіло». — «Еге, — кажуть, — нема вже в них такой моди, щоб у плахтах ходили, понадівали ситцьові юпки (себто по-нашому спідниці) та холстинкові копоти; сорочки вже без ляховок носять, бо не подоба виставляти сорочку із-під копота; на головах лент не покладають, а, пов’язують платком, по-модному, по-дівочи, бо вже й мужичка хоче, щоб думали, що вона є панночка». — «А щоб ви, — кажу, — ошкурились з вашими модами. Нехай вже панії дуріють з модами, а то вже і наші туди ж. Де ж найду я такого добра, якого мені треба?» — «Треба, — кажуть, — посилати по селам, у глуш, де ще не чули про сії моди». Нехай і так. Так от, батечку! Бач, який наш Харків став модний собі на лихо! Так ми; поки знайдемо те, що Вам треба, ось що з жінкою моєю сконпонували. Нехай лишень отце зійде повідь, що можно буде допхатися у наш город, що й близенько від нас, і бачимо по усяк час, так вода залила, нікуди переїхати, так тоді купимо куклу та і вберемо її у плахточку, і у запасочку, і льолечку дамо, яку треба, і коси заплетемо, і скиндячки положимо та й пошлемо до Вас на женихання, поки достанемо справжню справу. А другу річ /9/ поведши, хоч і поставимо Вам настоящу плахту і усе, як треба, то чи зуміє ж хто у Вас нарядитись по-чоловічому? Еге! Глядіть, щоб плахти задом наперед не наділи! Та й голови не вбере ніхто, коли не хрещений по-нашому; а на куклі лучче буде усе видко. А ще і те скажемо: що Ви знайшли граціозного, як письменні кажуть, коли дівка Богу молиться? Вона не буде у своїм наряді молитися. Вона усе з себе позніма, гарненько посклада та у одній льолі і стане молитись. Бог, каже, простить, а так легше, та й стане знай хреститись, поки чита свої молитви, а поклона не вдарить. Як знаєте, се Ваше діло; а чи не граціозніше було б, якби наша дівка та йшла з відрами з водою, вже чи в пам’ятку Вам, як то вона манірно ійде, як вихиліться, з ноги на ногу переступа, як понурила головку, а ізпідлоб’я позира, чи дивляться на неї люди. Або стоїть біля криниці та розговорює з ким, відра поставивши, або підперлась рукою та зажурилась об чім. Ну, та Ви усе лучче знаєте. Мені Вас не учить.

«Гайдамаки» ваші добра штука буде. Читав я декому з наших. Поцмакують. А що вже Гулак-Артемовський, коли знаєте, той дуже Вас улюбив за «Кобзаря». Дрюкуйте швидше, лишень. Нехай Вам Бог помага. А що наш Евгений Павлович з своїм альманахом? Чи воно ж буде що? І швидко? Нічого до мене вже давно не пише. Коли ще не опізнюся, то от посилаю йому дві гарненькі штучки у його альманах, нехай притулить, як зна. Вони вже були раз у Петенбурсї, та пан Лобасов, що їх сконпоновав, не так написав до пана Гребінки, не у тую хату надписав, так йому і вернули, а він до мене вже прислав та й просив відіслати. Будьте ласкаві, віддайте йому, попросіть, щоб притулив де у альманасі. Коли ж вже пізно, що альманах оддрукований, то нехай ткне або в «Літературну газету», або у «Маяк». Там наше приймається. Та якого гаспида він надувся та ні словечка до мене не напише? І чому се так завередував?

Нуте, тепер ось яке діло. Александр Павлович Башуцкий друкує дуже мудру книжку. Там будуть усякії народи: і школярі, і купці, і ковалі, і усякі. Я списав нашого «Знахаря». І як треба до нього картинки, то я ваших вирізав та й послав йому, бо на виду він настояще так дивиться, як треба знахарю, що обдурює народ і мошеннича; та й вона дивиться на нього теж лукаво. Припадають вони обидва до моєї казки, тільки не знаю, щоб хто йому обділав як треба їх по-нашому, так я і указав на Вас і прохав його сеє письмо відіслати до Вас. Коли проситиме Вас об сім, то, будьте ласкаві, учешіть наших так, щоб пальці знати було, щоб наші на славу. пішли. Як знаєте, так з ним і сконпонуйте, бо й він также штука на усяке діло. Прощайте ж. Бувайте здорові з празником, з Великоднем; нехай Вас самі найлучші дівчата тричі по тричі поцілують. Ждіть від мене скоро звістки.

Щиро Вас кохаючий Гриць Квітка.

22 марта [18]41

Основа

4. Г. Ф. КВІТКА-ОСНОВ’ЯНЕНКО

22 листопада 1841. Основа

22 ноября [18]41. Основа.

Будьте з пилипівкою здорові, мій любезний паночку! Спасибі Вам за Ваше письмо і усяку добру мову, написану там. Читав у «Лит[ературной] газете», що Ваша дівчина, що через тин ворожила у циганки, /10/ придалась, та й зрадовався, бо я так і надіявся. Спасибі Вам, що не дивитесь у вічі отим дурням, кацапам, що, не вмівши нашої мови і не розібравши у неї нічого, кричать, мов жиди у шабаш: «Штьо да штьо эта навернякано? Мы не понимаем-ста ничаво!» Спасибі, що плюєте на се та не перестаєте писати. Пишіть, пишіть; нехай Вам Господь поможе. Велике спасибі скажу, коли пришлете хоч подивитись, а вже не втерплю, прочитаю. Та де ж Ваші білети? Пишете, що посилаєте єсте, та й нема. Чурхніть кете їх до нас. Може таки який-небудь десяток збудемо. Аж тричі спасибі попереду кажу за обіцянку намальовати мою сотниківну; се як змалюєте та пришлете, то ще дужче дяковати буду за добру Вашу пам’ять і, дивлячися і любуючися на неї, буду завсігда дяковати Вам.

А нуте, тепер є пильнеє діло до Вас. Глядіть же, зробіть по-нашому, а не по-кацаповському, скажіть: «Добре» та й зробіть хутенько. Знайшовся і в нас парень-друзяка, до діла штепний, та й хоче збити збірник, по-панському «альманах», і дав йому імення «Молодик», і хоче назбирати усяких штучок, і по-московському і по-нашому написаних. Московські штучки і вірші є преотменные-ста, а з правди, усі перших писачок, усі шлють йому, так наських ще трошки. Будьте ласкаві, пришліть йому яку думку Вашу або відірвіть від готового чого який шматочок та й пришліть на моє ім’я аж у самісінький Харків. Велике Вам спасибі скаже!

Об сім попросіть від мене і від усіх, люблящих читати усе добрее, нашого Евгения Павловича Гребенку, нехай утне яку приказку наську. Не будете жалковати, у чесній кампанії та між добрими людьми будете. Та коли б хутенько, бо вже скоро відошле у цензуру. Зділайте милость, іще скажіть пану Гребенке, що його білети не дуже повзуть з рук. Тільки скажеш кому, то зараз і втнуть: «Знаєм ми сю; се петербуржці. А де їх «Історія руського народу»? А де п’яте, десяте?» То й кажеш: «Та ні, батечки! Се вже не... се добра, чесна, правдива душа, не збреше». Так ні: «Подай книжку, озьму і гроші знесу». От якої співають. Та коли хоче і наш край наділити своїм «Богданом», то нехай присила, зараз збудемо. А «Ластівки» його нема тут овсі. Покланявся Вам пан Артемовський. Я йому казав, що Ви писали про нього, а він сказав: «Ні, я тільки прочитав його «Кобзаря» та й знаю, яку він має душу, і яке серце в нього, і знаю його думки». Отак казав. А пан Корсун троха сам не писав до Вас. От і усе. Бувайте здорові і не переставайте любити і не забувайте щиро Вам преданного

Григорія Квітки.

/11/

1842

5. Г. Ф. КВІТКА-ОСНОВ’ЯНЕНКО

29 квітня 1842. Основа

29 апреля [18]42. Основа.

Милий і добрий мій паночку Тарас Григорович.

Ну, вже так що порадували Ви нас своїми «Гайдамаками»! Як кажу: читаєш та й облизуєшся. Якраз к Великодню прислали Ви нам сюю писанку, а я зараз і розіслав по рукам. Пан Артемовський аж підскакує та хвалить. Як такого добра не хвалити? Пишіте ж, паничу, у усю руку; напишіте нам ще таке, дайте віддохнути від московських брехень, що читаєш-читаєш та або заснеш гарненько, або на животі затошнить, а на зуби паде оскома, що три дні не хочеться дивиться на книжку. Артемовський сам хотів до Вас писати — і не збреше, напише, бо дуже похваляє. Корсуна після того не бачив.

Білети Ваші усі цілі лежать у мене, ніхто не взяв ні одного, кажуть: «Нехай книжки пришлеть». Бісова Москва провчила: грошики зчистить, а книжки — овва! Записалося у мене душ з п’ятнадцять, що певно дадуть гроші; пришліте десятків зо два, то гроші зараз і вишлю. Білети і Вам, певно, вишлю. Писав і про «Богдана» Є. П. Гребінки. Кажуть, давай, кажуть, книжки — тоді і гроші. А де він? Вже я писав-писав до нього — мовчить, так я і годі сказав. Може, сердиться? За що? А щоб його Бог любив! Або, нехай Бог боронить, обмоскалився, у їх віру уступив. А спитайте його від мене, коли побачите: що він дума?

Послав би я, батечку, Вам і десять своїх книжок, так нема їх у мене. Усі у москалів: ні грошей, ні книжок не бачу. Обдурили добре? Коли хочете, то от писулька: по ній дадуть Вам.

Пишіте ж ще, потішайте наші душі таким смашним, та «Гайдамаків» шліть до мене, я Вам грошики вишлю. Та не розлюбляйте щиро Вас кохаючого

Григорія Квітку.

Сейчас прочитал Евгения Павловича «Сеню», и мы обое с женою хохотали очень. Чудесна штука.

«Утопленницу» Вашу і усе гарнеє получили, як треба. Буде у «Молодику», нашому альманасі.

6. П. М. КОРОЛЬОВ

2 травня 1842. Харків

Харьков, 2-го мая 1842

Брате! (Чи можна тебе так звать?). Бо я тебе полюбив, дуже полюбив — так, як брата, та ні, ще більш, — як того, хто первий заспівав про ту славу козацькую, що голосна та правдива, як господа слово, про /12/ ту волю, що минулась, про степи та про могили, що на Україні, над котрими орел чорний сторожем літає — не так, як кавун у спасівку, та хіба тільки й є, що кавуни на нашій Україні або хрін... Гай-гай! Нехай би вже москалі, а то... не найшли більш нічого, як карасів, та ще дечого, що всюди; є у нас, є таке дещо, що чи й є воно у кого другого — кожна могила, кожний байрак що-небудь скаже, була б тілько охота з ним побалакать, та скаже таке що-небудь, що довго б, довго б слухав... аж не одірвешся. От давно вже я сумував сам собі — не чуть нічого, ніхто нічого не скаже, не заспіва так, щоб серцю полегшало, заспівав би й сам... та ба, не вмію. Аж ось Кобзар заспівав. Як мені тоді було легко! Бачив я «Кобзаря» часов з чотири, а не чотири... то що й казать — і жінки, і дівчата, всім прийшовсь «Кобзар» по серцю. Душ з півдесятка вже я бачив, що вони, як прочитаєш «Мар’яну», що прислав ти Корсунові, так і слова не виговорять. Співай же, моє серце, бо гріх не співать тому, хто вміє, тільки, хай тебе Бог боронить, не по-московськи. Коли нінавіщо буде надрюковать, присилай нам білетів, а ми тобі будем гроші та ще... не багатий я чоловік — трудова у мене копійка, а, їй-богу, з тобою поділюсь послідньою. Дрюкуй «Дорошенка» і все, що у тебе є. Узяв я у Корсуна десяток білетів, роздав скільки було можно, і от тобі 30 рублів. Може б і більше, та, єй-богу, і в мене багато роботи, та ще гірше те, що мало є в мене знакомих у Харкові, а на селі й того менше. Посилаю тобі «Запорозьку старину», чим багаті, тим і раді. Прощай, твій

Пилип Корольов.

Пришли книжок, що каже Корсун, та і я прошу, бо зараз і гроші будуть, уже я за се берусь. Мій адрес: Филиппу Николаевичу Королеву в Харьков, спросить в университете. Та ще прошу виповни просьбу Корсуна, прошу одну книжку «Кобзаря».

7. О. О. КОРСУН

2 травня 1842. Харків

Харків, 2 мая 1842 року

«Хоч круть верть, хоч верть круть» — як там кажуть. Надрукував був 600 книжок, думав: от добро! Купуватимуть та читатимуть наське слово! А я іще скомпоную другий, там третій... Та ще з картинками, та з... Афю-тю-тю! — Цур дурня!!! — Надрукував 600, продав 50, роздарив 200, а 350 не знаю, куди й діти. — Пани кажуть: «Нащо нам?! Хіба ми школярі, чи що?» — А пані кажуть: «Нет, не чытаю такых кныжок. Я тэрпэть не мóжу малосерыйського языку!.. Дівчино! Подвинь лишень коць! Ледащо!»

Се одно, а отце друге: Вам ще досі не писав, бо думка була, щоб послать укупі з папером фабричним і банкового... Та бачите, що й досі, та й то, поздоров, боже, пана Короля, тільки тридцять; кажуть сучі сини: «Хай пришле книжки...»

І так-таки: пришліть, будьте ласкаві, книжок: «Гайдамаків» штук 20 та «Кобзаря» так з 15, чи що — як знаєте; а таки опріче того, — мені один такий екземпляр «Кобзаря», як ви дали старому, бо сором сказати, у мене нема ніякого!!! Та не забудьте свій та Гребінкин портрети, та й ще що-небудь таки черкніть

Вашому А. Корсуну. /13/

Кінчайте «Мар’яну». Ось-ось одправимо до Вас у Петербург другий «Сніп».

Дописка на першій сторінці:

Ради рóдини пишіть більш... Аркушів зо два, зо три: пишіть брате!

8. В. І. ШТЕРНБЕРГ

Липень 1842. Рим

Рим, 1842 г. Июля, не знаю которого.

Здравствуй, любезный Шевченко! Давно, брат, очень давно мы с тобою не видались. И время-то и не так велико — 2 года, а многое с тех пор переменилось, того уже не стало, та замужем, другой овдовел, а там дома все старая песня. Это уже в порядке вещей. Боже мой! Хоть бы заглянуть туда, что там у вас поделывается. Ты вообрази, что, кроме твоего письма, я никакого известия из Петербурга не имел, правда, я сам виноват: ленив писать, но все-таки я писал, меня более всего удивляет, что дядько мне не пишет, уж я и не знаю — писать опять, письма там, ведь, дороги. Только прошу тебя, любезный Шевченко, не думать, чтобы я мог забыть друзей моих, это было бы так же неблагодарно, как забыть человека, который мне сделал добро. Это еще более, добро можно сделать по какому-нибудь постороннему внушению, а быть другом человеку, делить с ним горе и радость, для этого надо иметь истинно добрую чувствительную душу. Да, рассуждать-то мы умеем, но ведь надо и на деле доказать; кто ж делом виноват, помилуй!

Благодарю тебя от души за письмо, которое ты мне прислал с Орловым, — оно меня очень обрадовало, я живо вспомнил нашу петербургскую жизнь и милое семейство Шми[д]та, которое ты в малых чертах так живо представил. Но жаль очень бедную Наташу, милое было дитя. Когда будешь у них, не забудь сказать им, что я их люблю по-прежнему, Иллариону Ивановичу и Фицтуму я непременно на днях напишу. Много, много хотел бы тебе сказать, да вот уже Василий Иванович сбирается итти. Прощай, любезный Шевченко, будь здоров, и дай Бог тебе успеха, чтоб скорее быть к нам. Василий Иванович тебе все расскажет. Ставассер тебе шлет поклон и все, кто тебя знает. Прощай.

Твой Штернберг.

Мокрицкий, который занимается искусством с необыкновенной яростью, хотел тебе приписать, но уже поздно теперь, надо отправиться прямо к дилижансу, едем провожать Василия Ивановича.

При первом случае напишу тебе еще.

Если увидишь Иоахима, расцелуй его.

На четвертій сторінці:

Любезному Тарасу Шевченко

от Штернберга

из Рима.

/14/

9. В. С. СЕМЕНЕНКО-КРАМАРЕВСЬКИЙ

Літо 1842. Петербург

Почтенный Тарас Григорьевич!

Вы уже, вероятно, на меня сердитесь, полагая, что я об Вас совершенно забыл, но Вы извините меня ради хлопот, которые я имел в продолжение этого времени.

Вот вам объяснение на Ваши рисунки.

1) Денис Давыдов виделся с Суворовым на поле; прилагаю книжку, которая объяснит Вам все. Старайтесь однако же, чтобы в этом рисунке фигуры не были карикатурны!

2) Портрет Репнина прилагаю.

3) Депутаты явились к Суворову без всего — с голыми руками.

Все эти рисунки должны быть готовы к 1-му числу августа непременно.

Не нужно ли Вам денег? Ежели нужно, то можете получить в понедельник.

Ваш В. Сем[ененко]-Кра[маревский].

/15/

1843

10. П. О. КУЛІШ

20 жовтня 1843. Київ

Милостивый государь Тарас Григориевич!

Писал я к Вам два раза из Украины, но, верно, Вы не получили ни одного моего письма. Я написал первую часть «Украины». Это составит отдельную малороссийскую поэму до Богдана Хмельницкого. Хмельницкий составит вторую, междоусобия третью, Мазепа и шведчина четвертую. Знающие люди восхищались первою частью и уговорили меня скорее печатать, что я и сделал. «Украина» печатается в Киеве и скоро выйдет в свет. Посылаю Вам 30 билетов. Раздайте, пожалуйста, в Петербурге, а я Вам экземпляры немедленно вышлю. Из своей поездки извлек я величайшие результаты. Вы это со временем увидите. О гайдамаках я записал прекраснейшие рассказы, которые вместе с другими составили том и будут изданы под заглавием «Малороссийские предания» etc. Вашего дідуся я не нашел в Чигирине. Напишите, пожалуйста, что хорошего видели и слышали Вы в Малороссии. Шкода, що не будете в Киев. А мне бы очень пригодилось поговорить с Вами кой о чем.

С истинным уважением имею честь быть Вашим покорнейшим слугою

П. Кулеш.

1843, окт[ября] 20, Киев.

P. S. Пишу это письмо прихватком. По получении от Вас ответа напишу Вам кой о чем подробно.

11. Р. Р. ШТРАНДМАН

14 грудня 1843. Яготин

Яготин. 14 декабря

Необыкновенные вещи, просто чудеса на свете делаются! Вообрази, Тарас Григорьевич, носятся слухи, что я еду в Петербург, а сам я о том сведущ столько, как и Вы, бачуть даже, что еду не далее, как в субботу... Впрочем, вероятно, в Ковалевке будут говорить о том обстоятельнее и внятнее. Приезжай, Бога ради, в Яготин хоть на денек, как-то больно расстаться, не простясь, при том, кто знает, когда свидимся.

Хотелось бы много, много побеседовать с Вами, удалый поэт, добрый дружище, остатний из козаков! Но время спешное, да и переписываться из Яготина в Ковалевку как-то негоже. Право, приезжайте в Яготин!

Не поминай лихом

Роман Штрандман

Если разбогател, так пришли грошей рублив 30, бо жутко приходится.

На звороті:

Тарасу Григорьевичу Шевченку от Штрандмана. /16/

1844

12. О. В. КАПНІСТ

18 січня 1844. Ковалівка

18 января 1844, с. Ковалевка

Крайне сожалею, что не имел удовольствия видеться с Вами, любезный Тарас Григорьевич! 13-го поджидал Вас в Ковалевке, 15-го думал найти Вас у себя, возвратясь из Яготина. Но Вы проскользнули, як вьюн скризь вершу.

Что ближе у меня на душе, о том поведаю Вам. Мне поручено просить Вас — не заезжать, как Вы предполагали, а главное, не писать ни под каким предлогом. Я знаю Вас и совершенно уверен, что Вы свято и ненарушимо это исполните. Не огорчитесь, добрый Тарас Григорьевич, моею откровенностию. Она не из дурного источника. Ежели вспомните мои слова, то признаете меня вправе говорить Вам с искренностию. Душа способна развиваться в истинно возвышенных чувствах. Эгоизм не должен иметь места между ими. Временное увлечение исчезает, как дым, но нередко пятна остаются невыводимые и помрачают душу, отзывающуюся в совести. Я считаю на твердость Вашего характера и думаю, что Вы исполните просьбу мою не для меня. Ежели Вы приняли ее с такою же искренностию и не огорчились ею, то Вы доставите мне душевное утешение, писавши мне о всем, что относится к успехам Вашим на поприще Вашем, о всем, что встретите Вы на пути жизни; будьте уверены, что всегда и во всяком случае Вы найдете во мне искренного человека, с живым желанием Вам существенного добра.

Благодарю Вас за труд, который Вы для меня приняли; он будет мне напоминать душею уважаемого старца и вместе доброго моего земляка.

Бог да благословит путь Ваш и венчает добрым успехом начинания Ваши. Примите прилагаемое приношение и верьте искренним чувствам душею Вам преданного

Алексея Капниста.

Все мои домочадцы семейным хором свидетельствуют Вам их преданность; Ульяна Дмитриевна особенно благодарит Вас за добрую память.

Пишите из столицы.

Ежели что не помешает мне быть в Харькове, то я исполню все Ваши поручения и оттуда же буду писать Вам в Петербург.

/17/

13. М. А. МАРКЕВИЧ

Близько 22 січня 1844. Турівка

Не дуже гетьмануй,

А більше кабануй,

Мій навіжений чоловіче,

Горілочку лигай,

Да в пузо сало бгай,

Да, й годі! А як чорт підтиче

Тебе гетьмановать

Да на старшин гукать

З Мазепинською булавою,

Тогді, Тарас, не плач:

Бо не один деркач

Московськой дужою рукою

На срачецьці поб’ють

Ще й плакать не дадуть.

Смотри ж, Тарасе, схаменися:

Горілочку лигай,

Да салом заїдай,

Да як нап’єшся — спать ложися.

Н. Маркевич,

14. В. М. ЗАБІЛА

Початок лютого 1844. Борзна

1844 по получении Записки, в тот день написано, а отправлено 21 Июня.

За що ти лаєшся, Тарасу,

Що не найшов в Борзні припасу,

Якого ти тогді бажав?

Сам ти такий, як мене лаєш.

За що? ти, може, попитаєш:

За те, що в хутор не забіг.

Який же ти земляк? Який же ти писака?

Неначе гнав тебе собака,

Боявся день подаровать,

Щоб побувать у мене в хаті,

Щоб пісень вмісті заспівати,

Якії серце нам гризуть.

Ми б на бандурці забринчали,

А циганчата б танцьовали,

Хоч би вже з лихом пополам.

Я б рад би був тобі, як брату,

Якби забіг до мене в хату,

Неначе б сваху шановав!!!

В мене худоби дуже мало,

Да ще б найшов горілку, сало!

Із’їли б трошки й запили!

Да розказав би дещо гарне:

Про земляків, не іностранне, /18/

Бо я до язиків невдавсь.

Дак ні!.. Зазнався, бач, з панами,

А земляка дак і забув.

Бодай тобі за сюю штуку

Послали відьми отцю муку,

Послухай, зараз іскажу:

Борщу, вареників, ковбас, литівки,

Сеньгі, чахоні і скумбрійки,

З півгоду щоб не коштував.

Щоб цілий день не пив горілки,

Не довелось щоб і наливки

Хоч раз один ковтнуть насміх,

Да щоб приснилось: бужанина,

В’юни, лоскірка і свинина

З сметанкою, да із хрінком!!!

Отії щі щоб їв ти руські!

Отії совуси хранцюзькі!!!

Що тільки в животі бурчать.

Лютую я на тебе дуже,

Тобі ж дак, може, і байдуже,

Мене ж за серце зачепив!!!

. . . . . . . . . . .

Іще скажу словце, Тарасу,

Біда жить в світі без запасу,

Грошима люде що зовуть.

Я б ще побув у Петенбурсі

І побував би в вашій бурсі,

Що, Академієй зовуть.

Побачив би тебе, Тараса,

Того, що написав Торквато Тасса,

Того, що славний медальєр!??

Там Григорович є, добряга,

Да ще б найшовся б чолов’яга,

І серце б трохи пожило.

Там Глинка, той, що добре грає,

Що пісень всяких він співає,

Як би весною всі птахи.

Дак що ж робить, не маю долі,

Живу у світі, як в неволі,

Як пташка в клітці, так і я!

Співають пташки і в неволі,

Да все не так, як би на волі,

Що аж звірі танцюють їм.

Прощай! Не хочу більш писати,

Паперу більш щоб не псовати,

Нехай судовики псують!!!

Віктор За[біла].

Прошу покорнейше ответа, а лицам, здесь помянутым, мой усерднейший поклон, равно и себе прошу засвидетельствовать.

Довольно трудное обстоятельство, но надо исполнить.

Погано без грошей.

/19/

15. В. М. РЄПНІНА

2 лютого 1844. Яготин

Шевченке.

Сестра моя, умирая, произнесла трижды слова: «Выше, выше, выше!» О, возьмите себе девизом эти таинственные слова; я Вам их приношу в дар как избранному брату души моей. Выше душою, выше гением, выше сердцем. Вот цели, которые Вы должны достичь. Свобода, родина, самоотвержение, любовь воспеты Вами! Воспойте их вновь и выше! Пойте неутомимо, чувства вечно новы! Не выпускайте лиры из рук Ваших, не кладите ее на ступенях, ведущ[их] к обману, к лести, к предательству. С лирою молитесь, ударьте в струны ее величавыми аккордами, воспойте славу творца, милосердие Спасителя, прикоснитесь к ней с смиренным воплем, оросите струны дивной лиры Вашей слезами раскаяния, ибо все грешны, Вы и все, ударьте еще в них восторженным гимном благодарности за все, за все — за слезы и милости, за страдания и за озолоченные дни, за гений и за доброту, с лирою любите, с лирою гласите правду, с лирою будьте заступником бедности, страдания, невинности, с лирою будьте благотворителем впавших в ошибку, зовите всех и счастливых и терпящих, богатых и убогих, и семейных и сирых, и вельмож и малых, и чистых и уронивших в грязь разврата свою белую одежду, зовите всех на простор, на свободу, на чистый воздух, на солнце, на радость для услышания великой и славной песни. Пойте, пойте выше, выше, выше.

Яготин, 2-е февраля 1844 года.

16. В. М. РЄПНІНА

17 травня 1844. Яготин

Яготин, 17-го мая 1844.

Благодарю Вас за поручение Ваше. Оно доказывает мне, что Вы нас не вовсе забыли. Душевно приятно мне было читать, что Вы занимаетесь, и то с успехом. Я надеюсь со всеми, читавшими Ваши произведения, что и перо не лежит у Вас в бездействии: это было бы ужасное преступление. Вашим же стихом я выскажу Вам добрый совет: «Не погасай твое светило».

Никто из нас не едет за границу; мы все это лето на старом месте, а что будет? Бог один знает. Я на него единого уповаю и для себя и для других. Лишь письменно передать могу поклон Ваш нашему другу, которого имя Вы уже забыли!!! Вы его назвали Василием Алексеевичем!!! Он неделю тому назад оставил Яготин, отправляясь уже за границу. Да благословит Господь путь его и да возвратит он всем нам этого редкого человека! Он ожидал от Вас ответа и не дождался.

Родители мои и Глафира шлют Вам душевный поклон. Прощайте, Тарас Григорьевич; Вам также желаю от искреннего сердца счастия и успеха и благодати!

Варвара Репнина.

На четвертій сторінці:

Милостивому государю

Тарасу Григорьевичу

Шевченке

в Академию художеств

в Петербург. /20/

17. П. О. КУЛІШ

5 червня 1844. Київ

Коханий земляче!

Спасибі за книжечку — «Тризну». Дещо в їй промовляє до самого серця. Ще жду «Гамалії», «Кобзаря» і «Гайдамак». Де хоч бери, а не пришлеш, то й на очі міні не показуйсь. Ой як же я зрадів, довідавшись з твоєї супліки, що ти не мариш дармо часу у тій Петровій бурсі! Нехай тобі, приятелю, Господь помагає на все добре, а об мені будь певен, що вже я не грітимусь даром коло твого куреня; чи дровець, то й дровець принесу; чи пшона на кашу, то й пшона придбаю; сказано — що Бог послав! Аже ж недурно ведеться поміж людьми та гуторка, що колись Бог посаджав людей кругом ваганка з кашею, да й подавав такії ложки, що держа[л]но довше руки (а треба за самий кінець держати); то премудрий Салимін і сказав: «Будете, — каже, — ви всі голодні, як кожен об собі тільки промишлятиме; а годуйте один одного сими ложками, то не загинете з голоду» *. Розумні були стародавні люде! Багацько в їх було таких приказок, що буцім так собі, витребенька, а розмізкуй лиш, до чого воно йде, так ой, ой, ой! Отак же й нам, що взялись протирать очі своїм землякам, треба один одному пособляти, один одному радити; а то не буде добра з нашого писання. І латини добре знали, що робиться од конкордії **, а що од дискордії; да й батько козацький, старий Хмельницький, не згірше того латиша Саллюстія промовив, умираючи:

«Тим і сталась, каже, страшенная козацькая сила,

Що у вас, панове молодці, була воля й дума єдина!».

Тепер не така вже година настала, щоб брязкотать шаблюками. Ляхів і татарву мов дідько злизав, усе втихомирилось; прийшла пора поорудовать ще головою. Нуте ж, робіть усе так, щоб і Богу була хвала зате, що дав нам розум, і людям темним було видно кругом, як од свічки, що стоїть на високому ліхтарі. Не протів чого ж то й читається в Євангелії: «Тако да просветится свет Ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, иже на небесех».

Їду знов на три місяці на Вкраїну. Присилайте Ваші картинки в Чигирин з надписом: «Михаилу Грабовскому». Я в його буду, і він знатиме, куди міні їх переслать, да розтолкуйте міні хорошенько, що і як Ви хочете робить; а то не второпаю, що для Вас компоновати. Бувайте ж здорові!

Щирий земляк П. Куліш.

Рука власна.

«Р. Б. 1844, Іюня 5 дня,

зъ Кієва.»

Їду через три дні.

* Се вже опісля перевернули його старосвітську гуторку на запорожців, що буцім їх так годувала матушка.

** Згоди.

/21/

18. В. М. РЄПНІНА

19 червня 1844. Яготин

19 июня 1844. Яготин

Да, да, мой добрый Тарас Григорьевич, я, бу[дучи] родною сестрою, я не хотела Вас огорчать... не могла не удивиться молчанию Вашему... папенькой, к которому Вы непременно хотели... с Алексеем Васильевичем, от которого... получили, я уверена, дружеские отзывы... не взялась за перо, чтобы бранить Вас, а, напротив, чтобы стараться утешить Вас хоть сколько-нибудь; от грустного Вашего письма навернулись слезы у меня на глазах. Я так понимаю, [что] в Вас происходит, я так много думала о том, что Вас так теперь болезненно занимает... переносите ужасные испытания — да поможет Вам Господь! Никто, я думаю, как я, так горячо не присоединяет своих желаний к Вашим, дабы Вам во всем был успех! О, не откажите уведомить меня, когда Вы совершенно будете спокойны насчет братьев Ваших; я ник[огда] не смела Вас о них спрашивать, [хоть не] раз собиралась, но всегда слова з[амирали] на устах моих. Я хотела... благодаря доказательст[вам] веры Вашей в моей дружбе, я могу... о скором совершении такого ... доля Ваша плачевна, но вместе так восхи[ти]тельна! Оставьте людей, живите и действуйте [для] друзей Ваших и для возвышенных сердец, [ко]торые всегда Вас поймут!

И здесь мало кто [о]ценил, как должно, «Тризну». Один экземпляр я [по]слала в Одессу Стурдзе, умному, благочестивому, с восточным [во]ображением человеку; с нетерпением ожидаю ответ его; надеюсь вскоре переслать к Вам итог моей продажи. Николай Андреевич Маркевич, которому я отправила 10 экзем[пляров], вскоре послал мне должные деньги и написал мне насчет Вас и поэмы так миленько, что я ожидаю его с удовольствием. От других комиссионеров нет еще отзывов. Сама же я отдавала «Тризну», где только могла. В моем экземпляре, в котором вы мне писали, я возобновила все то, что было пропущено, также и в том, который послан в Одессу, дабы Стурдза Вас бы узнал всего.

Недавно я была в Полтаве, ровно десять лет после последнего моего в ней пребы[вания]. В Полтаве... мы с Глафирой восхищались прекрасными [видами], стоящими внимания художников. [Жаль, что она] доселе не может никуда [двинуться]; не в моей [власти] расторгнуть препоны, препятствующие [ей переселиться] в такое место, где бы она могла [заняться] обрабатыванием драгоценного дара своего, но я не унываю и все надеюсь.

О, если я когда-нибудь желала пламенно, богатства, [то это] теперь, мой добрый поэт, теперь, что я... прочла еще раз унылое Ваше письмо. С какою чистою радостию я воспользова[лась бы] правом сестры предложить Вам мое, чт[обы окончить это] ужасное дело, Вас ныне занимающее; [но] нет моего, нет ничего драгоценного, и [что] продала, все было бы Ваше. Помните, я говорила однажды, что одно из ужа[сных испытаний] сердца — это немощь дружбы. Рад бы [помочь другу] — и должен стоять на равне с... Остается одна молитва, средство в[сего более] действительное, если только будет ... гореть истинная вера! Прибегните [к ней], добрый брат, не называйте судьбу... Что такое судьба? — Вы сами ск[азали], что все в руках Божиих: самые строгие... имеют свою благую цель, которую мы [можем] всегда понять, но зная, что сие зависит от [все]благого отца, который дал нам сына во-/22/злюбленного, чтобы мы были живы, подк[репляя] себя его мыслью в судоргах страдания воз[звал] к нему, дабы не допустить сердец наших к ропоту и со смирением носить крест наш. Вам тяжело до нельзя, если бы Вам носить одному, обратитесь к Богу, он простер Вам руку свою святую и сильную, Вы [к нему] пойдите, он Вас благословит что... настанут дни отрадные, настанут часы прохлады и вдохновения!

Итак, Вы решаетесь печатать «Слепую», — как я рада! [По]лагаю, что Вы кое-что изменили: я нахожу, [что] там, где говорится о любви атаманского сына... есть какая-то темнота. В начале [Оксана] как будто бы не знает, что такое любовь, [мать] предсказывает ей, выслушав сон ее, что [приходит] пора любить и страдать — а когда [она жила] у пана-отца, то упоминается о какой-то [прежней] любви, о которой она вспоминает? Потом [не совсем] кажется ясно и то, отчего стреляют... и тут тоже как бы дело идет о каком-[то] прошедшем, неизвестном читателю. [Когда] Вы были у нас, я еще не хорошо разобрала [своего] впечатления, и сочувствие, возбужденное красотами [чувством], драматическим концом прекрасной поэмы Вашей, помешало мне ясно отдать себе отчет в том, что казалось недоступно понятиям моим; теперь же передаю Вам мои замечания довольно запутано, но я полагаю, что Вы меня поймете.

Посвящение прекрасно и гармонирует с содержанием милой Оксаночки; я непременно примусь за малороссийский язык; я хочу наслаждаться всеми Вашими цветами; я представляю себе, как будет грудь болеть от чтения «Совы». Вы избрали один из тех случаев, из [которого] поэт, и такой как Вы, может извлечь... глубокое, раздирающее, что от... таких...

Дописка на полях третьої сторінки:

...там, в вечности, будет царство радости, а здесь блаженные плачущие. Но пора мне, добрый брат, оставить это послание; от нашего друга я ничего не получила, но он из Кракова писал к папеньке, что путешествие их благополучно совершается. Всю зиму папенька был болен, много ночей я провела у него в кабинете — именно в день Вашего рождения я записала к Вам письмо, которое после не послала.

19. В. М. РЄПНІНА

3 липня 1844. Яготин

При сем посылаю Вам, любезный Тарас Григорьевич, 25 целк[овых] за 50 экз[емпляров] «Тризны», и с радостию пользуюсь этим случаем, чтобы немного покалякать с Вами. По получении письма Вашего я часто молилась за Вас или, лучше сказать, за успех Вашего дела. С каким нетерпением буду ожидать известия от Вас; я надеюсь на дружбу Вашу и уверена, что Вы поспешите обрадовать меня письмом, коль скоро только Вы сами будете покойны.

Что сказать Вам про нас всех? Папа уехал в Седнев с Глафирой на прошлой неделе. Мы здесь все здоровы, исключая бедной Тани, которая ужасно страдала: сегодня первый день, что ей легче; она Вам кланяется. Мы живем уединенно, никого не видим, ни о ком ничего не слышим. Когда увижусь с Мариею Даниловною Селецкой, спрошу у нее, все ли проданы эк[земпляры]; если нет, то предложу их взять под свое крыло; может быть, в Петра и Павла день она у Тат[ьяны] Густ[авовны] успела поместить довольно большое количество их. Мосевка напо/23/минает мне грустные минуты, в которые искренняя моя к Вам привязанность давала мне и желание и даже право говорить Вам правду, — что я, однако, не приводила в исполнение, потому что я Вас большею частию в те именно минуты находила и неискренним и не настроенным на мой лад, но больше показывающим вид, что я Вам надоела, как горькая редька, и что роль совести Вашей, которую я себе присвоила, Вам казалась непозволенным завоеванием или просто присваиванием. И сколько раз святая истина, которую я никак не могу согласиться назвать суровою, хотя б и была очень строгою, сколько раз она рвалась из души моей на уста, желая, надеясь иногда, что будет доступна душе Вашей, что будет принята как лучшее доказательство сестриной попечительности, что несмотря на орудие, напоминающее Вам о цели жизни нашей и о надеждах вечных, орудие слабое и грешное, Вы бы с молитвою в сердце и с сильною волею принялись за перевоспитание свое, — улучшив, освятив с помощию благодати Господней все прекрасное, все святое, все высокое, дарованное Вам столь щедро, и искоренив пагубный порок, который клонит Вас к долу! О, не говорите, что на Вас нападают люди: здесь не завистники, не подлецы, обвинители Ваши — я, я сестра Ваша, Ваш искреннейший друг, Ваша обвинительница. Я не сужу а Вас по рассказам; я не осуждаю Вас, но я с смелостию, которую должна бы иметь гораздо прежде, ибо давно уже Вы в числе друзей моих, говорю Вам, как брату, что не раз, что слишком часто я Вас видела таким, как не желала бы видеть никогда. О, сколько раз часовня освещалась грешным огнем; простите моей искренности, простите моей докучливости и поймите бескорыстное чувство, которое водит моим пером. Но довольно.

Забыла в предыдущем письме сказать Вам, что я очень обрадовалась Вашему доброму расположению к моей «Девочке». Если будете весною к нам, я, может быть, дам ее продолжение. Не пугайтесь частым моим письмам; вперед я, может быть, очень долго не буду к Вам писать. Завтра надобно к Вам послать деньги, и этот случай — причина моему письму, которое будет, я надеюсь, принято Вами, как оно написано, т. е. с чувством братского радушия. Прощайте, да будет благодать святая над Вами.

Вам искренно преданная

Варвара Репнина.

3-го июля

1844-го года,

Яготин.

20. О. М. БОДЯНСЬКИЙ

9 липня 1844. Москва

Не сердився та, здається, і не сердитимусь на такого щирого козака, як пан Шевченко. І за що ж, і про що ж? А що я й досі мовчав на Ваше письмо, котре достав ще аж в половині мая, то, бачите, на те були деякії причини, між которими найбільша і найгірша — збори на Україну. От, думав собі, не сьогодні-завтра можна буде полинути на свою землю. Уже і свитка у мішку, і чобіт лишня пара на вірьовочці, і кобеняк витрушений, бриль вивітрений, а кийок з новим набалдашником. Тільки й діла стало, щоб то сісти та дмухнути: ан ба! Не можна да не можна, хоч собі трісни, як кажуть то, а все завізні. Ну, коли не можна, то ми й не турбуємся. Зістанемся до другого літочка, а між тим, /24/ пока воно надійде (бо, бачите, ще сьогорічне не сховалось), напишемо дещо тому завзятому Петембурцю, як якого дразнять, Кобзарю, чи поводарю усіх нас. От вже й година відложена після обіда у неділю щонайближчу. Аж ось вам, як з неба впало, Ваше друге письмо. От тобі й на, думаю собі, і хлоста з Петембурга! Читаю — ні, нема, а тільки збираються ще дати. Швидчіше ж за каламар та одписуйсь, поки сонце не закотилось, а березова каша не зварилась... Дякую дуже Вам, добрий мій земляче, козаче, за Вашу ласку, і гостинець «Гамалію» і «Тризну». Жаль, що первий вийшов таким чумарзою: бодай вже тому москалю легенько тикнулось, як він його нам нарядив у свій армячок. Ну, та не вічно ж бути йому під москалем; прийде час, що він вивернеться і сизим соколоньком зів’ється да стане їх козакам-орлам братом їх рідним, запорожцем щирим. Друга («Тризна») — нестеметна тризна: так і тягне тебе на могилки та на гробки. Москалям тутейшим дуже по нутру; але нелегкий їх знає, що ні один з їх досі нічого не скаже об їй. Може, ніколи за косовицею та за жницею; підождемо ж до осені, що вона нам скаже. Книжки я всі, що Ви їх мені ни послали, дістав справно і зараз одніс першого цілу дюжину, а другої дві у контору москаля, і казав продавати їх хрещеному миру по тій ціні, що Ви написали мені. Коли випродаються, зараз дам і вдруге стільки ж, а там, коли знову дасть Біг теж, і втретє, аж до остатньої. Тепер же оддати разом усі не радять бувальці; може, кажуть, усе статься, а там шукай вітра в полі. Чи, може, лучче буде, щоб я переслав Вам оттеє все, що у мене мається Вам? Тільки напишіте, і не стямитесь, як його зуздрите у себе під боком.

Теперечки об Ваших кунштах. Ні, Ви мені нічого об їх не розказували ніколи. Лучче придумати і, як бачу з першого куншту, що його Ви послали мені, кращого не можна й придумати, як оце теє, що Ви робите. Помагай Вам, Боже, на щастя і на славу нашому козацтву! Та й хто ж найздольніший зробить сеє нам, як не Ви, що й пером і палітрою однако[во] вертите? Щасти ж Вам, Господи, на все добрее! Робітників, здається, матимете досить; я теж не цураюсь зусім, тільки і не зусім віддаюсь. Бо Ви самі здорові знаєте, кільки праці у мене, неборака, на в’язях. Воно б то і не багацько, три листочки на рік, але їх треба вичитати, може, з тридцяти книжок або літописей, для чого тільки подавай часу. А його-то у мене найменше всього! Дак, як бачите, не відхиляюсь, і не піддаюся зусім; але буде так, як Біг святий дасть, а час укаже. Найлучче буде воно, як почну печатати Українські літописи по налозі нашого Товариства Історії, або свій запас наських пісень. Тоді, коли що вичитаю гарного, прикметного з батьківщини, зараз напишу і після того перешлю Вам. Щоб же нарочне риться де, далебі, як кажуть, часу не маю! А тоді воно само йтиме у голову і з голови. Отак то, пане козаче, буде теє робиться, коли Біг дасть!..

Дякую Вам за «Судню Раду». Нестеметна вона, от як буває на святій Україні! Дивлюсь разів по п’яти, по десяти в одну годину і не надивлюся: таке ласе і солодке, бо наше, не чужеє. Що за лиця у підсудимих! Тай от Вам кривда, що совість тягне крючком у землю глядіти, але вмісті з тим і святая покора приговору старого з ціпком: а от і правда, з прямою, одкритою, ясною головою, що не жде, а сама лізе на слова судді. Гарно, козаче-земляче, дуже гарно! Одного тільки не второпаю, де оце все робиться: чи в хаті якій, чи в хліву, чи під стріхою, чи в шинку. Біг його святий знає, а я, далебі, ж не второпаю, да й тільки! Бачся що... але ятка не така, хоч там двоє і частуються собі горілочкою тихенько, але он там пара окон... далебі ж не второпаю... /25/

Затим, бувайте живенькі-здоровенькі та не поминайте лихом щирого до Вас серцем земляка Вашого

Іська Бодянського.

9 іюля

1844 року,

Москва.

21. О. К. БОДИСКО

21 липня 1844. Ніжин

Милостивый государь,

Тарас Григорьевич!

Тетенька Марья Васильевна, уезжая в деревню, поручила мне передать ее благодарность за прекрасную вашу «Тризну» и следуемые за 20 экземпляров деньги 10 рублей серебром присоединить к этому письму, пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Вас и за свой экземпляр и вместе изъявить Вам свое сожаление, что Вы, Тарас Григорьевич, пример всем, более, чем пример всем, восхитивши меня своим прекрасным талантом малороссийской поэзии, если же разочаровала меня, то очень черта, которую я всегда считаю принадлежностью благородного малороссийского характера, это исполнение и цену, которую он придает данному раз слову; отступление от этого в Вас было без сомнения неожиданнее и удивительнее, чем от кого другого, и вынудило меня сказать вам нелюбезность, в которой, однако, Вы должны видеть новый фимиам Вашим дивным творениям, ибо они есть следствие непременного желания иметь их по обещанию от Вас и его автора; прошу же этого последнего помнить, что я все еще в ожидании, имея его слово, и поторопиться исполнить его поскорее.

При желании Вам много вдохновения только на национальном языке, а нам всем через это много часов истинного удовольствия пребудет, милостивый государь.

Готовая к услугам

Е. Бодиско.

Адрес наш все по-прежнему:

в г. Нежине.

1844, 21 июля.

22. В. М. РЄПНІНА

Серпень 1844. Яготин

Надобно непременно Вам прислать мне две программы Вашей «Живоп[исной] Укра[ины]», дабы возможно было произвесть подписки во время выборов в Полтаве и в Чернигове в сентябре и октябре. Алексея Васильевича еще нет, но я писала о намерении Вашем к Глафире, которая находится в Седневе у Лизогубов.близ Чернигова: они одобряют Вашу мысль и надеются на выборы, но программа непременно нужна. На будущей неделе, папа и Глафира воротятся, я надеюсь; соскучилась я без Глафиры; здесь у нас все больные: маменька, невестка, Таня да еще добрая и милая Василиса Егоровна Бабанина, с которою /26/ я бы очень желала Вас познакомить; я ее назвала ландышом; та же белизна, то же благоухание, та же прелесть, та же величавость, та же неизвестность, та же тенистая и уединенная жизнь. Она читала «Слепую» Вашу и оценила ее, истинно поэтическое существо. Она здесь по случаю болезни; ее лечит м. Фишер.

О, как искренно я желаю Вам успеха для Вашего святого подвига, не унывайте, трудитесь, приложите все Ваше старание, мы здесь будем стараться Вам помогать, сколько будет возможно.

Сколько недель, как это письмо начато, и все мне никак нельзя было его окончить. Яготин превратился в совершенный лазарет, в котором я, однако, не участвую и по этой причине я не имею свободного времени, потому что ночевала то у невестки, то у маменьки, последняя теперь же не на шутку больна. Слава Богу, что доктора не находят никакой опасности. На днях мы получили плачевное известие, что зять мой Кривцов скончался. Бедная моя милая сестра одна в Тамбов[ской] губер[нии], и мне нельзя к ней поехать, потому что нездоровье маменьки меня здесь приковывает.

Я не хочу более откладывать отправление этого письма, чтобы Вы спешили с высылкою программы, которая, к несчастью, опоздает к Полт[авским] выборам, но будет нам полезна на Черниговских. Капниста скоро ожидают. Если только будет свободная минута, то буду писать к Галагану насчет «Живо[писной] Украины». От Закревских ничего не получила. Ваше несчастье, что Вы связались с этими пустыми, полуобтесанными (?) людьми. Куда бы лучше для духовного Вашего человека сблизиться с Кап[нистом] и с его женою, так богато одаренных и умом, и истинным просвещением, и душою. Нельзя ли понять изречение: «вино веселит сердце человеческое» в духовном смысле? О да, малодушие есть ужасное несчастье, но и это уже много, что Вы себя знаете: остается не лелеять признанную слабость, а вооружиться против нее. Орудия: вера, полезные занятия и общество чистое, святое, изящное. Отчего Вы всегда упоминаете о Мосевке? Скажите, не называет ли Вам совесть и других мест, где Вы малодушно увлекались недостойным и недостойными? Не сердитесь на вечные мои проповеди, я Вас слишком искренно люблю, чтобы не говорить Вам правды. Но простите, вот Вам письмо от Федора, которое у меня залежалось. Да будет в душе Вашей свет, дарованный свыше. Аминь.

В. Репнина.

23. В. М. РЄПНІНА

22 вересня 1844. Яготин

22 сентября 1844 года

Несколько дней тому назад я получила от Закревских через Марию Даниловну Селецкую 3 гравюры. Честь и слава, добрый труженик, да благословит Господь Ваш подвиг.

Сегодня получила маленькое письмецо Ваше, за которое благодарю. Больно мне, что так часто покушаются люди пошатнуть в Вас веру в доброе и светлое: не дай Бог, чтобы им удалось!

На будущей неделе ожидаем Алек[сея] Вас[ильевича]. С ним буду говорить об Вас и буду писать подробно.

Прощайте, добрый поэт, не покидайте ни пера, ни кисти, идите чис/27/той, святой тропой, и да осенит Вас благодать Господа и Спасителя нашего.

Вам искренно преданная

Варвара Репнина,

На четвертій сторінці:

Милостивому государю

Тарасу Григорьевичу

Шевченке

в Академию Художеств

в Петербурге.

24. В. М. РЄПНІНА

25 вересня 1844. Яготин

Ах какие Вы несносные, Тарас Григорьевич: вот пришли две почты и не привезли мне обещанных билетов насчет Вашего дела. А все желают программы. В Полтаве взялась начальница Института сделать подписку и так как ее зять один из начальников корпуса, то есть надежда что это дело пойдет там хорошо. Об этом будут хлопотать и в Одессе где находится знакомый Вам граф де Бальмен. Сегодня же писала к одному знакомому Писаревых, чтобы он их употреблял в Киеве; то же самое поручение даю в Харькове Осинскому. Вот подъедет Алексей Васильевич, он нам поможет. Бедный Ал[ексей] Вас[ильевич], его ожидает большая горесть: брат его Семен Василь[евич] почти скоропостижно скончался в Полтаве, оста[ви]в огромное семейство! О, если бы не было будущей жизни, как горько было бы здесь! Но эта мысль что дольная жизнь лишь дверь вечной, что смерть есть начало нескончаемой жизни, мирит душу с горестями и укрепляет колеблющиеся сердца!

Прощайте, добрый Тарас Григорьевич, не медлите с высылкою билетов, если Вы их еще не отправили. Сегодня я только о том и могу к Вам писать. Поздно, пора ложиться, да будет господь с Вами!

Варвара Репнина.

25-го сентября

1844 года.

Неужели это Григорович так дурно поступил с Вами?

25. В. М. РЄПНІНА

10 жовтня 1844. Яготин

Наконец билеты и гравюры в руках моих. Сегодня же отправляю 10 в Полтаву и 3 гравюры; 10 в Чернигов и 3 гравю[ры]. С будущею почтою отправлю 10 остальных к Галагану. Но что такое 30 билетов! Надобно было прислать их сотнями. Какие Вы несносные, и что это за перемена, на место 10 экз[емпляров] только 6 и на место 10 руб[лей] — только 3 руб[ля]!!! Что это Вы сделали, а я всем писала собирать по пяти руб[лей] с выпуска. Пишите же и растолкуйте мне эту путаницу.

Нет Капниста; право, я боюсь, чтобы с ним что-нибудь бы не случилось. Нет и сестры моей и брата также нет. Маменька все больна, папа слаб и часто страдает. Мрачно, грустно у нас. Хоть бы удалось /28/ для Вас сделать что-нибудь. В Полтаве мисс Засс и Белавин, хороший мне знакомый, обещаются хлопотать; в Одессе также будут. Из других мест не имею еще ответов. В пятницу буду писать графу Головкину, любителю хорошего.

Прощайте, добрый, спешу, поздно, все спят, ветер свищет. О, если бы была поэт, написала бы Вам песнь, но так как я прозаик и плохой (кажется, женщин лишили [права] быть и тем и другим, ибо нельзя в женск[ом] роде сказать эти два слова), то я протягиваю Вам запросто дружескую руку и молю Бога о ниспослании на Вас святой благодати. Верьте неизменной дружбе к Вам

Варвары Репниной

10-го октя[бря]

1844 г.,

Яготин.

На четвертій сторінці:

Милостивому государю

Тарасу Григорьевичу

Шевченке

в Академию Художеств

в Петербурге.

26. О. М. БОДЯНСЬКИЙ

25 жовтня 1844. Москва

Еге, ж еге! То дуже погано, коли чоловік почне хату ставити, а глядь, чорт-ма матеріялу. Так і тута, пане добродію! Без грошенят та ще в Петенбурзі що-небудь робити дуже погано, а як кажуть, часто і зусім не можна. Послав би я Вам що-небудь за Ваші книжки, але ж коли б то вони продалися.

А тож сьогодні був у того книжника, котрому їх віддав на продаж, а він каже, що ніхто нічогісінько не питає по цім товару. Тільки би то і продано, що штук сім-вісім усього гуртом. Не спитав котрих: чи тих, що по копі сріблом, чи що менше. А коли й по копі, то не дуже багацько того дива. Напишіть мені, чи нічого то, щоб тілько їх вислати, чи може, підождати до Вашого приїзду сюди, як Ви то кажете. Тоді вже візьмете самі їх, кільки їх не буде, чи то з приплодом, чи без приплоду.

А щодо літописі, то її я вже не маю теперечки у себе. Навісний хазяїн взяв її ік собі, побачивши, що з нею не можна нашого брата так одурити, як би йому хотілося. Не знаю, що і як з нею започне, знаю тільки, що за дурницю ніхто нікому не стане робити, а тим більше у Московщині.

По сій мові бувайте, пане добродію, живі та здорові! До бачення зо мною, як то кажете, у Москві.

Ваш щирий земляк

І. Бодянський

25-го окт[ября]

1844 року,

Москва.

Стороженка, чую, немає у Варшаві, а там, десь на Україні блукає.

/29/

27. Я. Г. КУХАРЕНКО

2 листопада 1844. Станиця Уманська

Брате! курінний товаришу, Тарасе Григоровичу! Де ти в Бога взявся? Год цілий, як я прошу письменно своїх Черників, щоб дали мені про тебе звістку: де ти дівся, або де живеш? Але хоть би одно слово об тобі од їх получив. Тепер бачу, що ти живий і що в Пітері обритаєшся. Спасибі тобі, брате рідний! що згадав єси мене. Скажи мені про себе трохи більше: як ти тепер живеш і при чому?

Чи ви вже з’їздили з Бориспольцем на білому коневі в дріжках до чужоземців? А я між тим порадую Харківську громаду: що ти охляп, незанузданою бідою приїхав з того світа в Пітер.

Що ти, брате, думаєш, з «Побитом» — напиши мені по правді, а я не тілько «Побит», готов і душу свою послать до тебе. Ждучи од тебе письма, на дозвіллі напишу ще.

Поклонись від мене панам: Тихорському, Ельканові і Гулакові.

Напиши, де Тихорського хватер, може, прийдеться писнути й йому коли-небудь.

Прощай, брате! Смашно цілую тебе. Твій поки світ-сонця

Яцько Кухаренко.

2 ноября

1844,

с. Умань.

Пишіть до мене:

в с. Щербиновскую

Войска Черноморского.

28. В. М. РЄПНІНА

8 листопада 1844. Яготин

8-го ноября 1844 г., Яготин.

Как давно мне хочется к Вам писать, мой добрый и любезный Тарас Григорьевич, и все не удается. Днем мне никак нельзя и думать присесть к своему столу, а ночью не всегда свободна голова от одуревающей боли. Наш друг приехал, все такой же милый и добрый, он будет стараться для нашего дела. Я ожидаю с нетерпением его возвращения из Полтавы, куда он поехал по несчастному случаю смерти его старшего брата. Да присылайте же билетов побольше. Я и не хочу и думать, чтобы нам была неудача, хотя дело идет медленно. Надеемся на Бога, не станем унывать, того советует Вам через меня Алексей Васильевич, и все пойдет хорошо.

Последнее Ваше письмецо меня очень обрадовало и тронуло. Вы знаете, как я всегда расположена была радоваться всему хорошему в Вас; удесятерите же мою радость, соделавшись совершенно таким, каким Вы можете быть с помощью благодати. О, зачем Вы не были в Риме при сестре моей и при покойном ее муже. Как хорошо они жили с русскими артистами. Как бы Вашей доброй, благородной душе светло и благодатно бы было в их обществе. Сестра моя принадлежит к тем существам, которые не запятнали своей руки! Она проходит жизненный путь не с толпою и при этом так доступна для всех; она свежит и возвышает приближающихся к ней! О, она редкая женщина! /30/ Я перед нею благоговею! — Маменькина болезнь, папа расстроенное здоровье; много того и другого совершенно расстроило наше житье. Были ужасные перестройки, Глафира без рабочей, она рисует, но не пишет масляными красками, негде; но я надеюсь ей устроить рабочую, и она опять примется за кисть. Весною, если приедете, то надеюсь, что увидите чудеса, ею сотворенные.

Прощайте, мой добрый Тарас Григорьевич, да благословит Вас Бог.

Вам душею преданная

Варвара Репнина.

На четвертій сторінці:

Милостивому государю

Тарасу Григорьевичу

Шевченке

в Академию Художеств

в Петербурге.

29. ПРАВЛІННЯ ХАРКІВСЬКОГО УНІВЕРСИТЕТУ

13 листопада 1844. Харків

Министерство

Народного Просвещения

из правления

Императорского

Харьковского Университета

Господину Издателю

«Живописной Украины»,

Шевченку.

Ноября 13 дня 1844 года,

№ 2613,

Харьков.

Правление Императорского Харьковского Университета, желая приобрести для Университета издаваемую Вами в картинах «Живописную Украину», покорнейше просит Ваше Высокоблагородие, по выходе в свет сказанных картин, доставлять таковые в правление Университета в двух экземплярах, за каковое издание следующие деньги будут к Вам высылаемы за картины сего года — по получении оных, а за продолжение издания в следующие годы — по получении годового издания.

Синдик Университета Голубинов

Секретарь Иосиф Якубинский.

30. В. М. РЄПНІНА

13 грудня 1844. Яготин

13 декабря 1844 года

Бога ради, пришлите мне на первый случай хоть 100 экземпляров Вашей «Украины». Я уже получила за несколько денег, другие желают их, и время проходит без удовлетворения. Я получила вчера грустные Ваши письма; да, конечно, я не забыла 9 ноября. Грустные письма сжали мое уже сжатое сердце опасною болезнью папеньки. С будущей /31/ почтою я буду писать к Вам подробно. Пришлите «Украину», молитесь, не унывайте, верьте в меня, не увлекайтесь дурными Вашими знакомыми, да будет над Вами и в душе Вашей благодать святая.

Искренно преданная Вам

Варвара Репнина..

На четвертій сторінці:

Милостивому государю

Тарасу Григорьевичу

Шевченке

в Академию Художеств

в Петербурге

31. В. М. РЄПНІНА

20 грудня 1844. Яготин

Не знаю, удасться ли мне написать к Вам хоть немного подробно, мой добрый Тарас Григорьевич. Я сижу у папа, который все еще болен, однако ему легче. Как я уже Вам сказала в последнем моем письме, Ваши листы произвели на меня печальное впечатление: я так радовалась Вашему полету, но вот Вы уже опять сложили крылышки и упали всею тяжестию Вашего малодушия (не сердитесь, все позволено искренной дружбе) на землю. Оставьте злых, глупых, гадких в покое, отводите душу, во-первых, тем, что Бог никогда не оставляет уповающих до конца на него и призывающих его во имя Иисуса Спасителя, во-вторых, что если Вы имеете много недоброжелателей в Петербурге и, может быть, и здесь, то Вы сможете считать себя счастливым, что многие честные и теплые души желают Вам добра. Наконец, цель Ваша должна живить Вас, должна соделать Вас скупым, рассчетливым до ее достижения. У меня рублей 800! Что это такое — капля воды в море. Не спите, пришлите мне как можно скорее 100 эк[земпляров], а потом с помощию Божию можно мне будет еще и еще от Вас потребовать. Я с неудовольствием слышала от брата моего, что на днях был у него В. З[акревский], который от Вас получил письмо. Я надеялась было, что Вы уже не в переписке с ним, я этого знакомства очень боюсь для Вас: любите, сколько Вам угодно Кап[ниста], Бурковского, Галагана, Влад. Лукашевича: с ними все хорошее, благородное, находящееся в Вас, разовьется более и более, Вам будет хорошо и всем Вашим искренним друзьям радостно. С каким благоразумием и вместе с теплым сочувствием ценил Андрей Лизогуб Ваши малор[оссийские] поэмы, и как я сожалею, что Вы не знакомы лично с ним. Обрадуйте его и всех любителей малороссийского языка Вашей «Совой».

Что сказать Вам об Капнисте? Я его видела только мельком. Он по случаю смерти брата своего все жил в Полтаве и на днях приехал к нам, и хотя он пробыл здесь два дня (он сегодня уезжает), я почти что его не видела: я надеюсь, потому что надежда меня никогда не оставляет, что может быть при первом его посещении в Яготине мне удастся с ним беседовать о многом, в числе которого и Вы не будете из последних тем. Но пора мне оставить эти строки. Прощайте, не уны/32/вайте, Бога ради, и ради душевного Вашего спокойствия Вы должны достичь Вашей цели. Вперед же, и да поможет Вам Господь.

Вам душевно преданная

Варвара Репнина.

20-го декабря

1844 года.

Поздравляю с наступающим новым годом и желаю Вам от искреннего сердца все, что может только быть для Вас хорошо и благодатно.

На четвертій сторінці:

Милостивому государю

Тарасу Григорьевичу

Шевченке

в Академию Художеств

в Петербурге

32. КАНЦЕЛЯРІЯ ЧЕРНІГІВСЬКОГО, ПОЛТАВСЬКОГО І ХАРКІВСЬКОГО ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРА

29 грудня 1844. Харків

29 декабря 1844.

№ 4963

Харьков.

Господину классному художнику, состоящему,

при Императорской Академии художеств, Шевченку

Канцелярия Черниговского, Полтавского и Харьковского генерал-губернатора, препровождая при сем к Вашему высокоблагородию 18 р. сер[ебром], покорнейше просит Вас, м[илостивый] г[осударь], выслать ей 6 экземпляров издаваемых Вами эстампов под названием «Живописная Украина» для вручения оных г. г. подписчикам.

При сем канцелярия генерал-губернатора прилагает также у сего и билет, присланный от начальника Харьковской губернии, на получение от Вас второго выпуска изъясненных эстампов.

Подписал: Управляющий канцеляриею С. Танский.

Верно: Правящий должность помощника секретарь

[підпис].

33. П. О. КУЛІШ

31 грудня 1844. Київ

Милостивый государь, Тарас Григорьевич!

Вы получили бы ответ гораздо скорее, если б я не отлучался из Киева. Теперь опять выезжаю и возвращусь в Киев в первых числах февраля. Михайло Владимирович довольно охотно раздал Ваши билеты и если Вы не получили денег, то это потому, что он не знал Вашего адреса, о котором спрашивал как-то у меня, да, верно, и забыл. Вы можете прислать часть на его имя, а часть (назначенную для передачи книгопродавцам) на имя Алексея Фроловича Сенчиллы-Стефановского или лучше на имя Осипа Дмитриевича Иванишева для передачи /33/ Сенчилле. Иванишев — смотритель училища. Этот же адрес может Вам служить и для сношений со мною.

Мне досадно, что Вы, не списавшись со мною, объявили мое имя в числе сотрудников, тогда как я понятия не имею о Вашем литературном предприятии. Объявление Ваше пахнет так сильно спекуляциею, что я решился было, как только выйдет в свет Ваша «Украина», написать рецензию и указать все ошибки, каких, без сомнения, будет бездна в тексте Вашей скороспелой книжки. Но время уменьшило мое негодование. Вы, господа, принимаясь с ребяческим легкомыслием за Малороссию, без советов людей, серьезно занятых этим предметом, вредите во мнении публики самому предмету и компрометируете нас. Выбачайте за сю мову!

В Харькове предположено издавать «Записки о Южной Руси» по славянах. Издатели: Н. Костомаров (он же и I. Галка), П. Кулеш, А. Метлинский (он же и Могила) и И. Срезневский. Там будут помещаться, кроме статей ученого содержания, и статьи в прозе и в стихах по-малороссийски. Неизвестно, сколько издадим в год книжек. Если Вы имеете что-нибудь новое, просим до гурту. Ваше имя также поставим в числе издателей на заглавном листке. Присылайте в Киев на мое имя, по известному адресу.

Чи в Вас там на столиці всі такії дурні, як Подберезький? Разом з Вашим и от него получил я письмо.

С должным уважением Ваш покорнейший слуга П. К[улиш].

1844, дек[абря] 31, Ки[ев].

В Киеве обо мне можете справиться в Училище. Вместе с картинками пришлите Сенчилле для меня «Кобзаря» Вашего. Это одно из Ваших сочинений, которое я уважаю.

Не купит ли какой-нибудь книгопродавец у меня рукописи под заглавием «Повести П. Кулеша». Тут помещены напечатанные некогда в «Киевлянине» и одна нигде не напечатанная, под заглавием «Самое обыкновенное происшествие». Том этот составит около 250 страниц. in-8°. Цена рукописи 80 р. серебр. Я желал бы, чтоб эта книжка предшествовала моему новому роману, которым я, наконец, благополучно разрешаюсь от бремени. Упомянутая рукопись уже процензерована киевским цензором. /34/

Попередня     Головна     Наступна             Коментарі