[Тарас Шевченко. Зібрання творів: У 6 т. — К., 2003. — Т. 1: Поезія 1837-1847. — С. 239-251; С. 688-691.]

Попередня     Головна     Наступна             Варіанти

1843

ТРИЗНА

На память 9-го ноября 1843 года княжне Варваре Николаевне Репниной

ПОСВЯЩЕНИЕ

Душе с прекрасным назначеньем

Должно любить, терпеть, страдать;

И дар Господний, вдохновенье,

Должно слезами поливать.

Для вас понятно это слово!..

Для вас я радостно сложил

Свои житейские оковы,

Священнодействовал я снова

И слезы в звуки перелил.

Ваш добрый ангел осенил

Меня бессмертными крылами

И тихостройными речами

Мечты о рае пробудил.

Души ваши очистивше в послушании истины духом, в братолюбии нелицемерно, от чиста сердца друг друга любите прилежно: порождени не от семени истленна, но не истленна, словом живаго Бога и пребывающаго вовеки. Зане всяка плоть яко трава и всяка слава человеча яко цвет травный: изсше трава, и цвет ея отпаде. Глагол же Господень пребывает вовеки. Се же есть глагол, благовествованный в вас.

Соборное послание первое святого апостола Петра. 1, 22 — 25.

Двенадцать приборов на круглом столе,

Двенадцать бокалов высоких стоят;

И час уж проходит,

Никто не приходит,

Должно быть, друзьями

Забыты оне. /240/

Они не забыты — в урочную пору,

Обет исполняя, друзья собрались,

И вечную память пропели собором,

Отправили тризну — и все разошлись.

Двенадцать их было; все молоды были,

Прекрасны и сильны; в прошедшем году

Найлучшего друга они схоронили

И другу поминки в тот день учредили,

Пока на свиданье к нему не сойдут.

«Счастливое братство! Единство любови

Почтили вы свято на грешной земли;

Сходитеся, други, как ныне сошлись,

Сходитеся долго и песнею новой

Воспойте свободу на рабской земли!»

Благословен твой малый путь,

Пришлец убогий, неизвестный!

Ты силой Господа чудесной

Возмог в сердца людей вдохнуть

Огонь любви, огонь небесный.

Благословен! Ты Божью волю

Короткой жизнью освятил;

В юдоли рабства радость воли

Безмолвно ты провозгласил.

Когда брат брата алчет крови —

Ты сочетал любовь в чужих;

Свободу людям — в братстве их

Ты проявил великим словом:

Ты миру мир благовестил;

И, отходя, благословил

Свободу мысли, дух любови!

Душа избранная, зачем

Ты мало так у нас гостила?

Тебе здесь тесно, трудно было!

Но ты любила здешний плен,

Ты, непорочная, взирала,

Скорбя, на суетных людей.

Но ангела недоставало

У Вечного Царя царей;

И ты на небе в вечной славе

У трона Божия стоишь,

На мир наш, темный и лукавый,

С тоской невинною глядишь. /241/

Благоговею пред тобою,

В безмолвном трепете дивлюсь;

Молюсь тоскующей душою,

Как перед ангелом молюсь!

Сниди, пошли мне исцеленье!

Внуши, навей на хладный ум

Хоть мало светлых, чистых дум;

Хоть на единое мгновенье

Темницу сердца озари

И мрак строптивых помышлений

И разгони, и усмири.

Правдиво, тихими речами,

Ты расскажи мне все свое

Земное благо-житие

И научи владеть сердцами

Людей кичливых и своим,

Уже растленным, уже злым...

Скажи мне тайное ученье

Любить гордящихся людей

И речью кроткой и смиреньем

Смягчать народных палачей,

Да провещаю гимн пророчий,

И долу правду низведу,

И погасающие очи

Без страха к небу возведу.

И в этот час последней муки

Пошли мне истинных друзей

Сложить хладеющие руки

И бескорыстия елей

Пролить из дружеских очей.

Благословлю мои страданья,

Отрадно смерти улыбнусь,

И к вечной жизни с упованьем

К тебе на небо вознесусь.

Благословен твой малый путь,

Пришлец неславленный, чудесный!

В семье убогой, неизвестной

Он вырастал; и жизни труд,

Как сирота, он встретил рано;

Упреки злые встретил он

За хлеб насущный... В сердце рану

Змея прогрызла... Детский сон /242/

Исчез, как голубь боязливый;

Тоска, как вор, нетерпеливо,

В разбитом сердце притаясь,

Губами жадными впилась

И кровь невинную сосала...

Душа рвалась, душа рыдала,

Просила воли... Ум горел,

В крови гордыня клокотала...

Он трепетал... Он цепенел...

Рука, сжимаяся, дрожала...

О, если б мог он шар земной

Схватить озлобленной рукой,

Со всеми гадами земными;

Схватить, измять и бросить в ад!..

Он был бы счастлив, был бы рад.

Он хохотал, как демон лютый,

И длилась страшная минута,

И мир пылал со всех сторон;

Рыдал, немел он в исступленьи,

Душа терзалась страшным сном,

Душа мертвела, а кругом

Земля, Господнєє творенье,

В зеленой ризе и цветах,

Весну встречая, ликовала.

Душа отрадно пробуждалась,

И пробудилась... Он в слезах

Упал и землю лобызает,

Как перси матери родной!..

Он снова чистый ангел Рая,

И на земле он всем чужой.

Взглянул на небо: «О, как ясно,

Как упоительно-прекрасно!

О, как там вольно будет мне!..»

И очи в чудном полусне

На свод небесный устремляет

И в беспредельной глубине

Душой невинной утопает.

По высоте святой, широкой,

Платочком белым, одинока,

Прозрачна тучка вдаль плывет.

«Ах, тучка, тучка, кто несет

Тебя так плавно, так высоко?

Ты что такое? И зачем /243/

Так пышно, мило нарядилась?

Куда ты послана и кем?..»

И тучка тихо растопилась

На небе светлом. Взор унылый

Он опустил на темный лес...

«А где край света, край небес,

Концы земли?..» И вздох глубокий,

Недетский вздох, он испустил;

Как будто в сердце одиноком

Надежду он похоронил.

В ком веры нет — надежды нет!

Надежда — Бог, а вера — свет.

«Не погасай, мое светило!

Туман душевный разгоняй,

Живи меня Твоею силой,

И путь тернистый, путь унылый

Небесным светом озаряй.

Пошли на ум Твою святыню,

Святым наитием напой,

Да провещаю благостыню,

Что заповедана Тобой!..»

Надежды он не схоронил,

Воспрянул дух, как голубь горний,

И мрак сердечный, мрак юдольный

Небесным светом озарил;

Пошел искать он жизни, доли,

Уже прошел родное поле,

Уже скрывалося село...

Чего-то жаль внезапно стало,

Слеза ресницы пробивала,

Сжималось сердце и рвалось.

Чего-то жаль нам в прошлом нашем,

И что-то есть в земле родной...

Но он, бедняк, он всем не свой,

И тут и там. Планета наша,

Прекрасный мир наш, рай земной,

Во всех концах ему чужой.

Припал он молча к персти милой

И, как родную, лобызал,

Рыдая, тихо и уныло

На путь молитву прочитал... /244/

И твердой, вольною стопою

Пошел... И скрылся за горою.

За рубежом родной земли

Скитаясь нищим, сиротою,

Какие слезы не лились!

Какой ужасною ценою

Уму познания купил,

И девство сердца сохранил.

Без малодушной укоризны

Пройти мытарства трудной жизни,

Измерять пропасти страстей,

Понять на деле жизнь людей,

Прочесть все черные страницы,

Все беззаконные дела...

И сохранить полет орла

И сердце чистой голубицы!

Се человек!.. Без крова жить

(Сирот и солнышко не греет),

Людей изведать — и любить!

Незлобным сердцем сожалея

О недостойных их делах

И не кощунствуя впотьмах,

Как царь ума. Убогим, нищим,

Из-за куска насущной пищи,

Глупцу могучему годить

И мыслить, чувствовать и жить!..

Вот драма страшная, святая!..

И он прошел ее, рыдая,

Ее он строго разыграл

Без слова; он не толковал

Своих вседневных приключений

Как назидательный роман;

Не раскрывал сердечных ран

И тьму различных сновидений,

И байронический туман

Он не пускал; толпой ничтожной

Своих друзей не поносил;

Чинов и власти не казнил,

Как N, глашатай осторожный,

И тот, кто мыслит без конца

О мыслях Канта, Галилея,

Космополита-мудреца,

И судит люди, не жалея /245/

Родного брата и отца;

Тот лжепророк! Его сужденья —

Полуидеи, полувздор!..

Провидя жизни назначенье,

Великий Божий приговор,

В самопытливом размышленьи

Он подымал слезящий взор

На красоты святой природы.

«Как все согласно!» — он шептал

И край родной воспоминал;

У Бога правды и свободы

Всему живущему молил,

И кроткой мыслию следил

Дела минувшие народов,

Дела страны своей родной,

И горько плакал... «О святая!

Святая родина моя!

Чем помогу тебе, рыдая?

И ты закована, и я.

Великим словом Божью волю

Сказать тиранам — не поймут!

И на родном прекрасном поле

Пророка каменьем побьют!

Сотрут высокие могилы

И понесут их словом зла!

Тебя убили, раздавили;

И славословить запретили

Твои великие дела!

О Боже! Сильный и правдивый,

Тебе возможны чудеса.

Исполни славой небеса

И сотвори святое диво:

Воспрянуть мертвым повели,

Благослови всесильным словом

На подвиг новый и суровый,

На искупление земли,

Земли поруганной, забытой,

Чистейшей кровию политой,

Когда-то счастливой земли».

Как тучи, мысли расходились,

И слезы капали, как дождь!.. /246/

Блажен тот на свете, кто малую долю,

Кроху от трапезы волен уделить

Голодному брату и злобного волю

Хоть властью суровой возмог укротить!

Блажен и свободен!.. Но тот, кто не оком,

А смотрит душою на козни людей,

И может лишь плакать в тоске одинокой —

О Боже правдивый, лиши Ты очей!..

Твои горы, Твое море,

Все красы природы

Не искупят его горя,

Не дадут свободы.

И он, страдалец жизни краткой,

Все видел, чувствовал и жил,

Людей, изведавши, любил

И тосковал о них украдкой.

Его и люди полюбили *, [* Как цветок, процвевший на их болоте.]

И он их братиями звал;

Нашел друзей и тайной силой

К себе друзей причаровал;

Между друзьями молодыми

Порой задумчивый... порой,

Как волхв, вещатель молодой

Речами звучными, живыми

Друзей внезапно изумлял;

И силу дружбы между ними,

Благословляя, укреплял.

Он говорил, что обще благо

Должно любовию купить

И с благородною отвагой

Стать за народ и зло казнить.

Он говорил, что праздник жизни,

Великий праздник, Божий дар,

Должно пожертвовать отчизне,

Должно поставить под удар.

Он говорил о страсти нежной,

Он тихо, грустно говорил,

И умолкал!.. В тоске мятежной

Из-за стола он выходил

И горько плакал. Грусти тайной,

Тоски глубокой, не случайной

Ни с кем страдалец не делил. /247/

Друзья любили всей душою

Его, как кровного; но он

Непостижимою тоскою

Был постоянно удручен,

И между ними вольной речью

Он пламенел. Но меж гостей,

Когда при тысяче огней

Мелькали мраморные плечи,

О чем-то тяжко он вздыхал

И думой мрачною летал

В стране родной, в стране прекрасной,

Там, где никто его не ждал,

Никто об нем не вспоминал,

Ни о судьбе его неясной.

И думал он: «Зачем я тут?

И что мне делать между ними?

Они все пляшут и поют,

Они родня между родными,

Они все равны меж собой,

А я!..» — И тихо он выходит,

Идет задумавшись домой;

Никто из дому не выходит

Его встречать; никто не ждет,

Везде один... Тоска, томленье!..

И светлый праздник Воскресенья

Тоску сторичную несет.

И вянет он, вянет, как в поле былина,

Тоскою томимый в чужой стороне;

И вянет он молча... Какая кручина

Запала в сердечной его глубине?

«О горе мне, горе! Зачем я покинул

Невинности счастье, родную страну?

Зачем я скитался, чего я достигнул?

Утехи познаний?.. Кляну их, кляну!

Они-то мне, черви, мой ум источили,

С моим тихим счастьем они разлучили!

Кому я тоску и любовь расскажу?

Кому сердца раны в слезах покажу?

Здесь нету мне пары, я нищий меж ними,

Я бедный поденщик, работник простой;

Что дам я подруге моими мечтами?

Любовь... Ах, любови, любови одной!

С нее на три века, на вечность бы стало!

В своих бы объятьях ее растопил! /248/

О, как бы я нежно, как нежно любил!»

И крупные слезы, как искры, низались,

И бледные щеки, и слабую грудь

Росили и сохли. «О дайте вздохнуть,

Разбейте мне череп и грудь разорвите, —

Там черви, там змеи, — на волю пустите!

О дайте мне тихо, навеки заснуть!»

Страдал несчастный сирота

Вдали от родины счастливой,

И ждал конца нетерпеливо.

Его любимая мечта —

Полезным быть родному краю, —

Как цвет, с ним вместе увядает!

Страдал он. Жизни пустота

Пред ним могилой раскрывалась:

Приязни братской было мало,

Не грела теплота друзей —

Небесных солнечных лучей

Душа парящая алкала.

Огня любви, что Бог зажег

В стыдливом сердце голубином

Невинной женщины, где б мог

Полет превыспренний, орлиный

Остановить и съединить

Пожар любви, любви невинной;

Кого бы мог он приютить

В светлице сердца и рассудка,

Как беззащитную голубку,

От жизни горестей укрыть;

И к персям юным, изнывая,

Главой усталою прильнуть;

И, цепенея и рыдая,

На лоне жизни, лоне рая

Хотя минуту отдохнуть.

В ее очах, в ее томленьи

И ум, и душу утопить,

И сердце в сердце растопить,

И утонуть в самозабвеньи.

Но было некого любить;

Сочетаваться не с кем было;

А сердце плакало, и ныло,

И замирало в пустоте. /249/

Его тоскующей мечте

В грядущем что-то открывалось,

И в беспредельной высоте

Святое небо улыбалось.

Как воску ярого свеча,

Он таял тихо, молчаливо,

И на задумчивых очах

Туман ложился. Взор стыдливый

На нем красавица порой

Покоя, тайно волновалась

И симпатической красой

Украдкой долго любовалась.

И, может, многие грустили

Сердца девичие о нем,

Но тайной волей, высшей силой

Путь одинокий до могилы

На камнях острых проведен.

Изнемогал он, грудь болела,

Темнели очи, за крестом

Граница вечности чернела

В пространстве мрачном и пустом.

Уже в постели предмогильной

Лежит он тих, и гаснет свет.

Друзей тоскующий совет

Тревожит дух его бессильный.

Поочередно ночевали

У друга верные друзья;

И всякой вечер собиралась

Его прекрасная семья.

В последний вечер собралися

Вокруг предсмертного одра

И просидели до утра.

Уже рассвет смыкал ресницы,

Друзей унылых сон клонил,

И он внезапно оживил

Их грустный сон огнем бывалым

Последних пламенных речей;

И други друга утешали,

Что через семь иль восемь дней

Он будет петь между друзей.

«Не пропою вам песни новой

О славе родины моей.

Сложите вы псалом суровый

Про сонм народных палачей; /250/

И вольным гимном помяните

Предтечу, друга своего.

И за грехи... грехи его

Усердно Богу помолитесь...

И Со святыми упокой

Пропойте, други, надо мной!»

Друзья вокруг его стояли,

Он отходил, они рыдали,

Как дети... Тихо он вздыхал,

Вздохнул, вздохнул... Его не стало!

И мир пророка потерял,

И слава сына потеряла.

Печально други понесли

Наутро в церковь гроб дубовый,

Рыдая, предали земли

Останки друга; и лавровый

Венок зеленый, молодой,

Слезами дружбы оросили

И на могиле положили;

И Со святыми упокой

Запели тихо и уныло.

В трактире за круглым, за братским столом

Уж под вечер други сидели кругом;

Печально и тихо двенадцать сидело:

Их сердце одною тоскою болело.

Печальная тризна, печальны друзья!..

Ах, тризну такую отправил и я.

Согласьем общим положили,

Чтоб каждый год был стол накрыт

В день смерти друга; чтоб забыт

Не мог быть друг их за могилой.

И всякой год они сходились

В день смерти друга поминать.

Уж многих стало не видать:

Приборы каждый год пустели,

Друзья все больше сиротели —

И вот один, уж сколько лет,

К пустым приборам на обед

Старик печальный приезжает; /251/

Печаль и радость юных лет

Один, грустя, воспоминает.

Сидит он долго, мрачен, тих,

И поджидает: нет ли брата

Хоть одного еще в живых?

И одинокий в путь обратный

Идет он молча... И теперь,

Где круглый стол стоит накрытый,

Тихонько отворилась дверь,

И брат, что временем забытый,

Вошел согбенный!.. Грустно он

Окинул стол потухшим взором

И молвил с дружеским укором:

«Лентяи! Видишь, как закон

Священный братский исполняют!

Вот и сегодня не пришли,

Как будто за море ушли! —

И слезы молча утирает,

Садясь за братский круглый стол. —

Хоть бы один тебе пришел!»

Старик сидит и поджидает...

Проходит час, прошел другой,

Уж старику пора домой.

Старик встает: «Да, изменили!

Послушай, выпей, брат, вино, —

Сказал слуге он, — все равно,

Я не могу; прошло, что было, —

Да поминай за упокой;

А мне пора уже домой!»

И слезы снова покатились.

Слуга вино, дивяся, выпил.

«Дай шляпу мне... Какая лень

Идти домой!..» — и тихо вышел.

И через год в урочный день

Двенадцать приборов на круглом столе,

Двенадцать бокалов высоких стоят,

И день уж проходит,

Никто не приходит,

Навеки, навеки забыты оне.

ТРИЗНА

Джерела тексту:

першодрук у журналі «Маяк» (1844. — № 4. — С. 17 — 30);

першодрук окремою книжкою: Тризна/ Т. Шевченка. — СПб., 1844;

рукописний список в окремому зошиті середини 40-х років XIX ст. з виправленнями Шевченка (ІЛ, ф. 1, № 63);

факсиміле рядків 33, 41, 56 — 59, 82, 246 — 249, 251, 254 — 269, 443, вписаних на місці цензурних купюр В. М. Рєпніною у ЇЇ примірнику книжки «Тризна» (СПб., 1844) (Русские пропилен. — М., 1916. — Т. 2. — С. 262 — 263).

Подається за виданням: Тризна. — [СПб.], 1844. Рядки 33, 41, 56 — 59, 82, 246 — 249, 251, 254 — 269, 443 відновлюються за факсимільною копією вставок В. М. Рєпніної у примірнику цього самого видання (Русские пропилеи. — Т. 2. — С. 262 — 263).

Дата присвяти: «Яготин, 11 ноября 1843 г.».

Датується орієнтовно: 11 — 27 листопада 1843 р., Яготин.

Автограф не зберігся. Поему написано в листопаді 1843 р., під час перебування Шевченка в Яготині, де поет гостював у родині Рєпніних. Посвяту В. М. Рєпніній, за її свідченням у листі до Ш. Ейнара від 27 січня 1844 р., створено експромтом 11 листопада 1843 р. «Когда убрали чай,... и мы остались вчетвером; он стал болтать вздор, и я сказала ему, как жаль, что он оставил своє уединение, потому что он говорит столько глупостей; после этого водворилось полное молчание, никто не проронил слова. „Тихий ангел пролетел“, — сказал Шевченко. — ... „Вы умеете разговаривать с ангелами, — сказала я; — расскажите же нам, что они вам говорят“. Он вскочил с места, побежал за чернильницей, схватил лист бумаги, лежавший на столе, и стал писать, потом подал мне эту бумагу, говоря, что это — посвящение к одному произведению, которое он вручит мне позже» (Русские пропилен. — Т. 2. — С. 208 — 209). Це була поетична присвята В. М. Рєпніній. Імовірно, що протягом минулих двох днів Шевченко думав над твором чи й розпочав його.

17 або 18 листопада з В. М. Рєпніним, братом В. М. Рєпніної, Шевченко виїхав у село Андріївку, звідки повернувся через десять днів — 27 листопада (Русские пропилен. — Т. 2. — С. 209). Того ж вечора він прочитав родині Рєпніних поему, яка справила велике враження на присутніх: «О, какой чудесный дар ему дан! — писала далі в цьому ж листі до Ш. Ейнара В. М. Рєпніна. — ...Шевченко отдал мне тетрадь, всю писанную его рукою, и сказал, что к этой рукописи принадлежит еще портрет автора, который он и вручит мне завтра» (Русские пропилен. — Т. 2. — С. 210). Цей автограф поеми зберігався в яготинському архіві Рєпніних, а 1919 р. надійшов до Полтавського архіву, де у 1937 р. з нього було знято копію. Під час війни автограф загинув у пожежі. Збереглися лише частини копії — присвята та рядки 52 — 77, 79 — 81, 157 — 163 (Полтавський обласний державний архів, ф. 1505, оп. 1, № 437, арк. 89 — 91; Бородін В. С. З листування Т. Г. Шевченка // Радянське літературознавство. — 1965. — № 7. — С. 80 — 83).

З нещодавно опублікованого листа декабриста С. П. Трубецького до М. О. Бестужева, написаного 25 грудня 1848 р. з Іркутська, стало відо/689/мо, що у вузькому колі декабристи читали поеми Шевченка «Тризну» й «Кавказ», одержані від М. М. Волконської, яка, найімовірніше, одержала їх від своєї родички В. М. Рєпніної, з якою вела активне листування. Поеми захоплено зустрінуті слухачами (Руднєв Є. «Мне особенно понравились строки из „Тризны“ (декабристи про Шевченка: нові матеріали)» // Слово і час. — 1998. — № 3).

Поему вперше надруковано в журналі «Маяк» (1844. — № 4), в 28-й книжці, цензурний дозвіл на яку одержано 29 березня 1844 р. В журнальному варіанті твір мав назву «Бесталанный»; текст містив чимало цензурних купюр та переробок, частина яких належала, мабуть, редакції журналу, а частина — самому поетові. Лист Шевченка до редактора журналу С. Бурачка, написаний не раніше 26 березня і не пізніше 4 квітня (дня дозволу на випуск у світ квітневої книжки «Маяка»), свідчить про те, що хоча б частину коректури Шевченко одержав: «Та [дайте ще], коли готова коректура [«Маяка»], що для мене ...».

Майже одночасно з першодруком Шевченко підготував твір до видання окремою книжкою: Тризна / Т. Шевченка. — [СПб.], 1844. Цензурний дозвіл одержано 3 квітня, а квиток на випуск підписано 10 квітня 1844 р. У цьому виданні цензурою вилучено й замінено крапками рядки 41, 56 — 59, 82, 246 — 249, 254 — 269; у друкованому рядку 251 слово «тиранам» виправлено на «строптивым»; порівняно з журнальним варіантом точніше відтворено рядки 8, 49, 238, 275, 302, 318, 443, 454. До поширення видання багато зусиль доклала В. М. Рєпніна. В надісланому їй Шевченком примірнику з дарчим написом вона відновила цензурні купюри за автографом, який Шевченко подарував їй у листопаді 1843 р. Повідомляючи Шевченка про хід розповсюдження видання, В. М. Рєпніна писала йому в Петербург 19 червня 1844 р.: «В моем екземпляре, в котором Вы мне писали, я возобновила все то, что было пропущено, также и в том, который послан в Одессу, дабы Стурдза [публіцист, знайомий Рєпніної. — Ред.] Вас бы узнал всего» (Листи до Тараса Шевченка. — С. 21). Доля примірника О. Стурдзи не відома; примірник Рєпніної пізніше знайдено в її паперах, і М. Гершензон опублікував факсиміле відновлених Рєпніною рядків в «Русских пропилеях»; пізніше й примірник Рєпніної було втрачено.

Текст поеми, опублікований в журналі «Маяк», передруковано в журналі «Киевская старина» (1887. — № 11. — С. 456 — 470), а також у збірці творів, виданій редакцією «Киевской старины» наступного року, — «Поэмы, повести и рассказы Т. Г. Шевченка, писанные на русском языке» (Киев, 1888. — С. 575 — 589). Упорядники зробили спробу подати в передмові вилучені цензурою рядки 246 — 269 за списком середини 40-х років XIX ст. з виправленнями Шевченка, у який пізніше вмонтовано аркуш з цими рядками, переписаними невідомою рукою (ІЛ, ф. 1, № 63); але царська цензура їх вилучила. Цей самий текст уперше було введено до зібрання поезій у виданні: Шевченко Т. Г. Твори: Кобзар / За ред. І. Франка. — Львів, 1908. — Т. 1. — С. 209 — 223.

Повний текст поеми з відновленими В. М. Рєпніною цензурними купюрами вперше надруковано у виданні: Шевченко Т. Повне зібрання творів / За ред. В. П. Затонського та А. А. Хвилі. — К., 1935. — Т. 1. — С. 327 — 341.

Уривки поеми від рядка 159 «Не погасай, мое светило» до рядка 167 «Что заповедана Тобой» та від рядка 196 «Без малодушной укоризны» до рядка 203 «Се человек!» включно поширювалися в рукописних списках. /690/ Зокрема, ці два уривки записано невідомою рукою на Євангелії, що належало П. О. Кулішу (з написом переписувача: «Надпись на Евангелии, подаренной Шевч[енком] Кулишу» (ІР НБУВ, I, 28712); 203-й рядок у цьому списку виглядав так: «Ecce homo!» У рядку 459 зроблено редакторську кон’єктуру: слово «остатки» виправляється на «останки» за контекстом.

На мотивах, стилі й фразеології «Тризны» виразно позначилися особливості російської романтичної («байронічної») поеми 20 — 30-х років XIX ст.: «вершинність» і уривчастість композиції, патетична манера розповіді, експресивна тропіка, серпанок загадковості й недомовленості в змалюванні образу героя твору. Публікацію поеми було помічено критикою (рецензії П. О. Плетньова в журналі «Современник». — 1844. — № 6. — С. 295 — 296; невідомого автора в газеті «Русский инвалид». — 1844. — 14 мая; М. О. Полевого в газеті «Северная пчела». — 1844. — 22 июня; невідомого автора в журналі «Отечественные записки». — 1844. — № 5/6. — С. 49 — 50); відгуки були дуже стримані — ймовірно, через те, що на той час жанр байронічної поеми вже пережив себе.

На творі позначилися настрої Шевченка, викликані його перебуванням у родині Рєпніних і взаєминами з В. М. Рєпніною. Зміст твору й образ його героя визначені настроями протесту, на формування яких справила величезний вплив його подорож в Україну 1843 р. Поема засвідчила перехід поета до нового періоду творчості — періоду «трьох літ».

Хоч сюжет поеми безпосередньо не пов’язаний з декабристською темою, очевидним є літературно-генетичний та ідейний зв’язок поеми з традиціями декабристської поезії, особливо віршів і поем К. Ф. Рилєєва: близький до рилєєвського громадянський пафос, мотиви саможертовної боротьби за свободу, служіння «родному краю», «общему благу», зненависті до тиранів скорельовані з біблійними мотивами пророцтва й самопожертви за «правду», з автобіографічними мотивами сирітства й бідності й романтичними — відчуження від панського оточення й приреченості на загибель.

Пародію на рядки 114 — 118 поеми «Тризна» опубліковано в складі жартівливої повісті «Сентиментальное путешествие Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам», написаної М. О. Некрасовим спільно з О. В. Дружиніним та В. О. Мілютіним (Современник. — 1850. — № 8. — С. 184; Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений: В 15 т. — Л., 1981. — Т. 1. — С. 452).

На память 9-го ноября 1843 года... — За листом В. М. Рєпніної до ПІ. Ейнара від 27 січня 1844 р., в цей день, даруючи Шевченкові власноручно переписану поему «Слепая», вона додала до рукопису записку, в якій висловила захоплення його поетичним талантом і турботу про його дальшу долю (Русские пропилен. — Т. 2. — С. 207 — 208).

Рєпніна Варвара Миколаївна (1808 — 1891) — дочка князя М. Г. Рєпніна, племінниця засланого декабриста С. Г. Волконського. Шевченко з середини жовтня 1843 до 10 січня 1844 р. гостював у маєтку Рєпніних у Яготині, часто відвідуючи сусідні маєтки. Розумна й освічена, Рєпніна всіляко прагнула підтримати поетичний талант Шевченка, спрямувати його розвиток у дусі релігійної патетики, допомогти поетові в розповсюдженні його видань. Вона листувалася з Шевченком, а в роки заслання клопоталася про полегшення його долі (збереглося 8 листів Шевченка і 16 — Рєпніної). Повертаючись із заслання, Шевченко двічі відвідав Рєп/691/ніну в Москві. Про свої взаємини з поетом вона розповіла в незакінченій повісті 1844 р., де вивела його під прізвищем Березовського, а себе — Радимової (Русские пропилен. — Т. 2. — С. 221 — 244).

Обет исполняя, друзья собрались И вечную память пропели собором, Отправили тризну — и все разошлись. — На обрамленні поеми про померлого друга, ймовірно, позначився вплив віршів О. С. Пушкіна «Чем чаще празднует лицей...» і почасти «19 октября», де також наявний мотив втрати друзів, яких з кожним роком все менше збирається на свято ліцейських роковин, а саме свято перетворюється на тризну:

Шесть мест упраздненных стоят,

Шести друзей не узрим боле...

(Див.: Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. — М., 1974. — Т. 2. — С. 275; Івакін Ю. О. Нотатки шевченкознавця. — К., 1986. — С. 169 — 170).

Се человек! — біблійний вислів (Іоана. Гл. 19. В. 5).

И тот, кто мыслит без конца О мыслях Канта, Галилея, Космополита-мудреца, И судиш люди, не жалея Родного брата и отца... — Йдеться про доморощених філософів-схоластів, споживачів чужих геніальних думок, але байдужих до життєвих драм.

Кант Іммануїл (1724 — 1804) — німецький філософ, зачинатель німецької класичної філософії.

Галілей Галілео (1564 — 1642) — італійський вчений-природознавець, за обстоювання геліоцентричної теорії переслідуваний інквізицією. Для Шевченка був втіленням трагедії геніального подвижника науки (див. поезію Шевченка «І Архімед, і Галілей...», т. 2 цього видання).

Он говорил, что обще благо Должно любовию купить И с благородною отвагой Стать за народ и зло казнить. — У стилі поеми відчувається відгомін нелегальної російської поезії, зокрема К. Ф. Рилєєва («К А. А. Бестужеву», «Гражданское мужество», «Волынский», «Державин»).

Его любимая мечта — Полезным быть родному краю... — Ремінісценція з поеми К. Ф. Рилєєва «Войнаровский»:

Рожденный с пылкою душой

Полезным быть родному краю...

(Рылеев К. Ф. Полное собрание сочинений. — М.; Л., 1934. — С. 214).

Ах, тризну такую отправил и я. — Можливо, Шевченко пригадав недавню смерть свого близького друга — художника П. С. Петровського, який помер у Римі 10 червня 1842 р. (Івакін Ю. О. Нотатки шевченкознавця. — С. 252 — 253).

Попередня     Головна     Наступна             Варіанти