‹‹     Головна

[Н. Тихорский. Гайдамаки. Поэма Т. Шевченка // Маяк. — 1842. — Т. IV. — Кн. 8. — Гл. 4. — С. 82-106.]

ГАЙДАМАКИ.

Поэма Т. Шевченка. Санктпетербургъ. 1841. стр. 131.

Не помню, кто первый назвалъ Рафаеля Санціо Урбинскаго «царемъ» живописцевъ; — и какъ это справедливо! Иногда приходитъ мнЂ на мысль: почему никого изъ міровыхъ поэтовъ до сихъ поръ не называли такъ же царемъ поэтовъ? Не уже ли въ поэзіи не было генія — подобнаго генію художника? (*) Положительно, не было. ЧЂмъ же Рафаель взялъ первенство? — Въ рисовкЂ и Іюлій Романъ, и де Винче, и Михель Анжъ, такъ превосходно знавшій анатомію, и другіе, болЂе или менЂе, были искуснЂе Рафаеля; въ свЂто-тЂни, групировкЂ — Рубенсъ далеко оставилъ его за собою; въ колоритЂ — нечего и говорить — Менгсъ и Тиціанъ были не подражаемы въ этомъ; въ силЂ воображенія? а Ночь Михель Анжа! о мелочахъ нечего и говорить: тщательностію отдЂлки, перспективой, околичностями....

(*) ЗдЂсь и говорю о поэзіи и живописи въ вЂкахъ озаренныхъ уже Христіанской вЂрой. Поэзія и живопись древнихъ язычниковъ — совсЂмъ особая статья. — Сочин.

 тутъ цЂлая толпа превосходитъ /83/ его: и Дюреръ, и Гранатъ и даже Теньеръ. Самъ Рафаель въ послЂдніе дни своей жизни сказалъ: «до сихъ поръ я писалъ деревянныя лица, теперь хочу писать живыя.»

Но мудрый законъ Всевышняго положилъ конецъ и генію и жизни царя живописцевъ. Господь позволилъ намъ увидЂть Божественный міръ только въ слабыхъ очеркахъ Санціо; далЂе, яснЂе не удостоились — ни великій художникъ изобразить его, ни мы, пресмыкающіеся долу, видЂть этотъ міръ въ чувственныхъ очеркахъ.... ЧЂмъ же знаменитъ Рафаель? — Именно «міромъ Божественнымъ,» который раскрылъ онъ предъ нами. — Его миθологическія картины не такъ знамениты; но его Мадоны, Святыя семейства, Божественное Преображеніе, изумляютъ людей, заставляютъ благоговЂть предъ собой и закоренЂлыхъ безбожниковъ; да, именно, Рафаель великъ, неподражаемъ — изображеніемъ Божественнаго міра. Правда, другіе знаменитые живописцы писали Мадонъ, святыя семейства и проч., но одинъ изъ нихъ хотЂлъ отличиться при этомъ колоритомъ, другой групировкой, третій трудился надъ жилами и мускулами, у нихъ была одна забота: показать свое искусство, себя показать; и мы удивляемся искусству художника, но не переносимся при созерцаніи картины въ міръ духовный, а въ лицахъ Рафаеля мы постигаемъ очерки небожителей.

Такъ и въ поэзіи: были Рубенсы, Гранаты, Гвиды, Кореджіи и проч.... но Рафаеля не было. ВсЂ поэты — изучивъ человЂка только въ двухъ его видахъ, въ двухъ мірахъ — въ мірЂ суетномъ и въ мірЂ душевномъ, не хотЂли изучать его въ мірЂ духовномъ, а не хотЂли потому, что не могли, а не могли потому, что сами не жили духовною жизнію, жизнію въ БогЂ. Чего сами не испытывали, того и живописать не могли. Плачевно, жалко, а — точно такъ; до сихъ поръ не было и нЂтъ «царя» поэтовъ, говоря вообще, не смотря что многіе усердно домогались поэтическаго первенства и даже достигали его — при жизни своей. Въ ихъ племенныхъ, живыхъ картинахъ, вездЂ — человЂкъ страстный, страждущій въ пучинЂ суеты, въ треволненіи житейскаго моря, и только. Построеніе частей и цЂлаго, изложеніе, слогъ — увлекательны. Въ ГамлетЂ, Вильгельмъ ТелЂ, Уголино, мы видимъ самихъ себя, какъ въ микроскопЂ; но этотъ, вЂрно изображенный, человЂкъ, сливаясь, по сродству, съ нашею душею — пробуждаетъ въ ней и горе, и безумную радость, и ненасытныя страсти суетной жизни; геніальное земное, какъ ураганъ, взбунтуетъ океанъ, и изъ не измЂримой глубины подыметъ на верхъ илъ и грязь.... /84/

Какое наслажденіе читать геніальнаго поэта. ТЂло отдыхаетъ: ему покойно — благо не заставляютъ работать. Душа занята! умъ, воображеніе въ работЂ — но въ работЂ легкой, пріятной.... а духъ!.... объ немъ въ это время и незаботятся, какъ въ вальсЂ или кадрили. Что же? душа, въ полнЂ ли насытилась чтеніемъ? — нЂтъ; эти картины страстей, жизни суетной, родили въ ней новыя страсти, новыя желанія, новую жажду чего то; она ищетъ опять насладиться, но еше сильнЂе, еще существеннЂе, и свои желанія передаетъ тЂлу... (и сколько несчастныхъ жертвъ было отъ упоительныхъ напЂвовъ міровыхъ сиренъ); и все таки душа, не находя нигдЂ удовлетворенія своимъ желаніямъ, утоленія жаждЂ, снова принимается за чтеніе міровыхъ поэтовъ, превознося ихъ до небесъ, потому, что они хоть на минуту усыпляютъ ее летаргическимъ сномъ, хоть на минуту устужаютъ ея жажду. А духъ? духъ забытый, томится въ бездЂйствіи; томится отъ голода и жажды.... По глубокому сознанію собственнаго своего сердца, скажу: одинъ міръ духовный есть родина истинно прекраснаго, изящнаго, и въ словесности, и въ художествахъ, міръ Божественный проявляясь въ томъ или въ другомъ, наполняетъ читателя, или созерцающаго произведеніе геніальное, истиннымъ спокойствіемъ и миромъ, силой и сладостью; все грязное, суетное тогда забыто, душа приближается къ Богу — истинному и единственному добру, истинной и единственной любви; добро и любовь — къ нимъ то безумно стремится тЂло, желая найти его на землЂ, ихъ то безъ сознанія ищетъ душа, и такъ же заблуждаясь, ищетъ ихъ напрасно въ суетЂ; а духъ, окованный и связанный земнымн цЂпами, понимая и въ слЂпотЂ своей это истинное добро и любовь, шепчетъ:

Чому менj, Боже, ти крильивъ не давъ,

Ябъ землю покинувъ, и въ небо злитавъ.

Далеко за хмары далеко вjдъ свjту.... (*)

(*) Думка Петренки.

Случалось ли вамъ читать жизнь мученниковъ? Небойсь, нЂтъ? — отгадалъ.... такъ прочтите!.... прочитайте хоть ради любопытства; но не бойтесь, эти повЂсти не разстроятъ вашего здоровья, мм. гг-ни, не навлекутъ вамъ тоски, мигреня, аневризма.... эти повЂсти не взволнуютъ васъ, не растерзаютъ сердце безотрадною грустью: нЂтъ, онЂ наполнятъ душу вашу вЂрой, надеждой и любовію: вЂрой въ ПровидЂніе, надеждой /85/ на лучшую жизнь, и любовію къ Богу истинному, непреложному Добру. Въ этихъ разсказахъ — жилы не лопаются, кости не трещатъ, предсмертныя муки не безобразятъ человЂка; нЂтъ, тамъ поразятъ васъ не муки; но твердость, восторгъ души праведника, которая и во время самой пытки возносилася выше земного, выше мукъ, праха и тлЂнія, — и въ истязаніи, воспЂвала хвалебную пЂснь Тому, за Кого страдала, молилася за своихъ мучителей, и это послЂднее, такъ сладко отзовется въ вашемъ сердцЂ, что вы сами готовы будете страдать вмЂстЂ съ нею, а въ душЂ вашей водворится спокойствіе и миръ, умиленіе и восторгъ; широко разовьется сердце ваше любовію не земною.

Вамъ, взросшимъ на паркетЂ, упитаннымъ духами Герке и Марса, восхищеннымъ произведеніями Геліо и Сихры, очарованнымъ звуками Германа и отчасти звЂздами Гордона.... вамъ, быть можетъ, и не понять меня; вамъ міръ духовный и не можетъ быть понятенъ: ваши «міровые» вожатаи не приводили васъ къ нему. Но, сознайтесь, всЂ ваши наслажденія, пресыщенія, мало по малу становятся въ тягость вамъ; и конечно, не разъ, возвращаясь съ бала, и вообще, со всякаго поприща вашей утЂхи, вашей славы, блеска, честолюбія, вы повторяли, съ тяжкимъ вздохомъ — суета суетъ!.... въ гостяхъ хорошо, а дома лучше — дома лучше потому, что вы успокоившись, отдыхали душой и тЂломъ отъ суеты: а духъ?.... припомните, въ пылу наслажденія, когда исполняются всЂ ваши страсти и желанія, вы чувствуете пустоту въ душЂ: а гдЂ то глубоко въ сердцЂ вашемъ слышится укорительный, болЂзненный голосъ — это стонъ забытаго, несчастнаго узника — духа!

Да; вы саму невольно ищете спокойствія и мира, и по ошибкЂ, ищите тамъ, гдЂ его нЂтъ; — два тЂла не могутъ бытъ въ одно и тоже время на одномъ мЂстЂ — это законъ физическій, онъ же и нравственный. Какъ же можетъ существовать миръ — тамъ гдЂ суета, и на оборотъ? истинная родина мира — небо. Въ мірЂ духовномъ все любовь и миръ, миръ, котораго ни что не можетъ взволновать, нарушить... ни желанія, ни страсти. Бываютъ для человЂка драгоцЂнныя минуты, когда Божественная благодать осЂнитъ его; тогда страсти замираютъ мгновенно; духъ восторженъ; душа въ умаленіи.... и изъ глазъ вашихъ катится благодатная, сладкая слеза, которую нельзя купить милліонами, слеза — залогъ будущаго блаженства человЂка.....

ПослЂ этого, согласитеся со мною, что родина истинно прекраснаго, изящнаго, — міръ духовный; его узнаетъ, хоть ощупью, слЂпецъ разумъ, и радъ его роднымъ напЂвамъ, /86/ какъ грудной ребенокъ голосу матери; проявленіямъ міра духовнаго въ живописи удивляется, безсознательно, гордый умъ, и не постигая ничего выше, въ невольномъ изумленіи, смиряется и благоговЂетъ; а во всемъ человЂкЂ водворяется истинный миръ, и душЂ такъ легко, легко!

И такъ, еще не было «царя» поэтовъ. Ни кто изъ нихъ не пропЂлъ намъ родныхъ Божественныхъ напЂвовъ, — равно прекрасныхъ, равносильныхъ МадонЂ, Преображенію Рафаеля. Месіада, Божественная комедія, Потерянный рай — это, если хотите — Рождество Кореджіо, страшный судъ Михель Анжа и т. п.; но все таки не Мадона, не Преображение Рафаеля; о другихъ попыткахъ въ этомъ родЂ и говорить нечего.

Скоро ли дождемся царя поэтовъ? Богъ вЂсть — а онъ долженъ явиться скоро. Вглядитесь, вся наша поэзія (міровая поэзія) колеблется уже между суетой романтизма, и чЂмъ то высшимъ — духовнымъ. Не достаетъ лишь встрЂчи великаго, дарованія съ душею глубокаго, опытнаго Христіянина. Требованія всеобщи, зовъ повсемЂстный, хотя еще не ясный, безсознательный.... будемъ ждать!

Я не отнимаю славы отъ другихъ художниковъ, я люблю ихъ и удивляюсь ихъ произведеніямъ. Какъ я бываю радъ, въ какомъ я восторгЂ, если гдЂ нибудь въ гостинной увижу картину Клодъ-Лорена или Дидриха, или Остада.... Долго, долго стою передъ ними а не могу налюбоваться.

Тоже и въ поэзіи. Если до сихъ поръ не было поэта Рафаеля, если въ ней рЂдки Гвидо, Кореджіо и другіе.... полюбуемся хоть ландшафтами или картинами изъ обыкновенной жизни.

У насъ теперь такъ много (*) выходитъ книгъ, и книгъ, говорятъ, хорошихъ, что, конечно есть чЂмъ заняться, есть что критиковать. Критиковать! не думайте, что подъ этимъ словомъ я разумЂю искусство, ядовитою, острою эпиграмой, въ трехъ строчкахъ, убивать юное дарованіе, или ронять сочиненіе заслуженнаго писателя, или критику, — написанную только для того, что бы сказали:

Ай моська, знать она сильна,

Что лаетъ на слона !

(*) Почтенный критикъ, вЂроятно, забылъ подчеркнуть эти слова: «такъ много,» для сего прилагаю здісь черту ________ Издат. /87/

НЂтъ, Боже меня упаси отъ подобной критики!

Вотъ видите ли какъ я думаю и дЂлаю въ этомъ случаЂ:

Если книга мнЂ понравилась, чтеніе оной доставило мнЂ удовольствіе, — я этимъ удовольствіемъ радъ подЂлиться съ каждымъ, и указать на прекрасныя мЂста въ книгЂ. Если же въ этой книгЂ замЂчу ошибки писателя, произшедшія отъ не опытнаго, или не вЂрнаго взгляда на вещи, или просто отъ недосмотра, я радъ подЂлиться съ сочинителемъ добрымъ совЂтомъ. Короче, цЂль моей критики та, что бы и читатели и сочинитель разбираемой книги, сказали мнЂ спасибо.

Начнемте же. Вотъ Гайдамаки.

Странныя бываютъ привычки у людей! Вотъ хоть бы одинъ мои знакомый — чудесно играетъ на скрыпкЂ, да такая у него привычка: что ни заиграеть, а ужъ вЂрно сведетъ на пЂсню;

Била жjнка мужика,

Пjшла позивати.....

Вотъ такъ то и я, о чемъ бы ни началъ говорить, а ужъ вЂрно сведу на Украину.

Что у кого болитъ, тотъ о томъ и говоритъ....

А у меня болитъ, болитъ сердце по моей родной УкраинЂ — люблю ее какъ свою мать! и день и ночь думаю о ней, и душей лечу туда.

Де въ перше я почувъ вечернjй дзвjнъ:

Рjдна моя Украjна,

Чj тебе побачу?

Твоj гори, твоj доли,

Та темни дjброви?

Ту хатину де родився,

Той садокъ де грався?

Все те мили, все те рjдне,

Чjмъ я тамъ кохався?

Помолюся ли въ тjй церквj,

Де мене хрестили?

Побуваюль на цвинтарj

Де спочили мили?

Спjте съ Богомъ! не побачусь

Бjльше въ свjтj зъ вами,

Хоть бы давъ Богь окропити

Могилки слезами.

Не бувати въ Украjнj, /88/

Хоть сердцемъ бажаю

Полетjти, подивитись,

Та волj не маю.....

Такъ спjвайтежъ менj, братцj,

Про ту Украjну!

Заслухаюсь, задумаюсь

Й забуду кручину.

Отъ тобj й на! и самъ розспjвався!... Не сдивуйте, пани добродjи, може й не до чмихи!....

Извините за отступленіе; такая ужъ привычка у меня, только вспомню про Украину — готовъ и плакать и пЂть и говорить объ ней хоть цЂлой день. Къ дЂлу, къ дЂлу. Гайдамакивъ на сцену!

* * *

Восторгъ произведенный во всей Малороссіи твореніями г. Шевченки, особливо послЂднею поэмою «Гайдамаки» — уже прямо свидЂтельствуетъ, что это дарованіе не поддЂльное, не маленькое, не рядовое. СлЂдовало бы больше, гораздо больше сказать; но щедрость на возгласныя хваленія такъ нынче извЂрилась всЂмъ, что я ограничусь сказаннымъ, и постараюсь лицемъ къ лицу поставить, поэта передъ читателями; тогда сами они, собственною оцЂнкою, добавятъ то, что мною съ намЂреніемъ убавлено.

Поэма «Гайдамаки» вылилась прямо изъ души поэта. Это не вязка мертвыхъ стиховъ, сочиненныхъ умомъ, и нанизанныхъ холоднымъ, гусинымъ перомъ; это глубокая, внутренняя пЂснь души, воплотившаяся въ живые звуки, долетающіе до глубины вашего сердца.

Да, въ Гайдамакахъ вся народная Малороссійская поэзія, — со всЂми ея совершенствами и недостатками: порой стихи безъ рифмъ, порой, гдЂ нужно, рифмованая проза... но вездЂ особенная пЂвучесть Малороссійскаго стиха, который, въ этомъ отношеніи къ Русскому, то же что Итальянскій къ Французскому. Многія страницы я рЂшительно не читалъ, а пЂлъ, читая въ слухъ, вовсе не будучи пЂвуномъ. И это — главное, неоцЂненное достоинство поэмы, и лучшая проба дарованія. Прочтя со вниманіемъ поэму, вы скажете: — «да это именно спивалъ кобзарь!» такъ и видЂнъ запорожскій духъ! Не многія поэмы, при всей правильности, искусст†и звучности стиховъ, могутъ похвалиться тЂмъ, что они передали такъ вЂрно родные напЂвы — свою народность, какъ Шевченко: — увидите.

Не думайте, что я хочу хвалить безъ оцЂнки «Гайдамаковъ, » — потому только что они родные мои напЂвы, /89/ или по другимъ причинамъ; нЂтъ, есть у насъ пословица: коли мати любитъ сына, то плаче, та бье ёго, якъ вjнъ нашкодить.

Для убЂжденія въ справедливости моихъ словъ, не угодно ли самимъ вамъ перебрать страницу за страницей!

Первая глава, безъ наименованія — это посвященіе. Что бы дать и незнающимъ Малороссійскаго языка понятіе о прекрасныхъ мысляхъ сочинителя, я перевожу буквально (съ потерею всей прелести подлинника) начало поэмы; если и это васъ займетъ, тогда смЂло принимайтесь, прочтите всю поэму; чего не поймете, попросите перевесть своего знакомаго Малороссіянина — у васъ вЂрно есть знакомый Малороссіянинъ; въ ПетербургЂ столько Малороссіянъ.

Я хотЂлъ было перевесть на Русскій языкъ и другія лучшія мЂста, здЂсь приводимыя; но обдумавъ, испугался, чтобь и со мной не случилось того же, что съ однимъ Москалемъ. Идетъ Москаль дорогою, а рядомъ съ нимъ Ђдетъ хохолъ, и поетъ:

Jхавъ козакъ зъ Дону;

Присjвъ середъ гречj; Дере полы, та рукава,

И латае плечj......

Волы шарахнулись въ сторону, испугавшись чего-то, пЂвецъ остановилъ ихъ за налыгачь, усЂлся на возъ, и запЂлъ веселЂе:

Ой бувъ, та нема,

Та поjхавъ до двора,

Бjдна моя головонька сама спати лягла.....

Понравилась Москалю пЂсня. Приходитъ домой и говоритъ женЂ:

 — Знаешь ли, встрЂтилъ я хохла, да какія, братъ, важныя пЂсни распЂвалъ онъ.

 — Ну!.....

Да вотъ, какъ-то такъ:

Ђіхалъ казакъ изъ Дону,

ПрисЂлъ хорошенько;

Дереть полы и рукава,

Да чинитъ наплеки!....

Вотъ какъ-то такъ; — а ужъ, какъ хорошо; а другая пЂсня, еще лучше: /90/

Ой былъ-ти, да нЂту-ти, Да поЂхалъ-ти до мельницы,

А я бЂдная головушка

Спать-ти и легла.

 — НЂтъ, не клеится! а ужъ какъ хохолъ знатно пЂлъ.

Да, это анекдотъ, а какъ близокъ къ истинЂ: ни чего. нЂтъ труднЂе, какъ перевесть на Русскій языкъ Малороссійское стихотвореніе.

Отъ чего такъ труденъ переводъ съ Малороссійскаго языка на Русскій языкъ — объ этомъ послЂ, и безъ того дЂла много.

ГдЂ можно будетъ перевесть мЂста изъ Гайдамаковъ, переведу, а гдЂ нельзя, тамъ, какъ я сказалъ уже, просите знакомаго вамъ Малороссіянина пояснитъ или перевесть.

Поэтъ начинаетъ свое вступленіе такъ. (Я перевожу прозой).

«Все идетъ, все минаетъ и не имЂеть конца. Куда же оно дЂвалось?.., Отъ куда оно началось? И дуренъ мудрый — ничего не знаютъ. Живетъ... умираетъ.... Одно зацвЂло, другое заняло — навЂки завяло, и поблеклые листья вЂтры разнесли! А солнышко взойдетъ, какъ прежде всходило; и звЂзды, какъ прежде плыли — поплывуть.... а тамъ и ты бjлолицый выйдешь по синему небу погулять; выйдешь посмотрЂть въ криницю (*) и въ безграничное море, и будешь свЂтить, какъ свЂтилъ надъ Вавилономъ и надъ его садами, какъ будешь свЂтить надъ нашими сынами. Люблю я говорить съ тобою, какъ съ братомъ, сестрою, высказывать тебЂ думу, что ты же наведешь. ПрисовЂтуй мнЂ, чЂмъ помочь моей тоскЂ. — Я не одинъ, у меня есть дЂти... »

(*) Колодезь.

Эти дЂти — его «Гайдамаки.»

Тутъ нашъ поэтъ сошелъ на свой любимый, столь сродный Малороссійскому языку размЂръ, прекрасный размЂръ, пЂвучій, музыкальный, который, какъ я сказалъ, не читаешь а поешь, и этотъ размЂръ преобладаетъ въ поэмЂ. Только въ мЂстахъ, гдЂ выказывается болЂе страстей, или отчасти проза жизни, или веселой разгулъ Гайдамака, тамъ только измЂняется этотъ родимой размЂръ Малороссійскаго языка. Надобно знать, что безпрестанныя привязки къ пЂвцамъ Малороссіи: «зачЂмъ-де пишете по хохлацки, вЂдь это не особый языкъ, а нарЂчіе Русскаго языка! кто будетъ васъ читать!» — пришли на мысль поэту: онъ боится за своихъ дЂтокъ, что ихъ ни кто не призритъ, не приголубитъ на чужбинЂ! и говоритъ имъ, какъ /91/ нЂкогда Хемницеръ говаривалъ своимъ баснямъ; а мимоходомъ спЂлъ таки пЂсенку и людямъ письмéннымъ да дрюкованнымъ (печатаннымъ).

Сыны мои Гайдамаки!

Свjтъ широкій, воля,

Идить сыны, погуляйте

Пошукайте долj.

Сыны мои не велики

Не розумни дjты,

Хто васъ щиро безъ матери

Привитае въ свjтj??

Сыны мои! орлы мои!

Летить въ Украину,

Хочъ и лыхо зострынеця

Такъ не на чужинj.

Тамъ знайдеця душа щира

Не дасть погибаты,

А тутъ.... а тутъ.... тяжко, дjты!

Колы пустятъ въ хату,

То зострившы насміюця,

Таки, бачте, люды,

Все письменни, дрюкованы,

Сонце на вить гудять.

«Не видтиля, каже, сходыть.

«Та не такъ и свитыть,

«О такъ, каже, було бъ треба....а

Що маешъ робиты?

Треба слухать, може й справдj

Не такъ сонце сходыть,

Якъ письменни начиталы....

Розумни та й годи!

А що жъ на васъ воны скажуть?

Знаю вашу славу!

Поглузують, покепкують,

Тай кинуть пидъ лаву.

Нехай, скажуть, спочивають,

Поки батько встане,

Та роскаже по нашому

Про свои Гетьманы.

А то, дурень, росказуе

Мертвыми словами;

Та якого сь то Ярему

Веде передъ намы

У постолахъ! дурень! дурень!

Отъ сежъ бо й не такъ, Тарасъ Григорьевичъ! далибj /92/ не такъ: не всj же письменни, та дрюковани Москалj сбились съ глузду вjдъ нjмцjвъ, та пранцюзивъ, ê багатсько и мижъ ними розумныхъ, та вже такъ я вамъ мовлю правду, и вони коли прочитаютъ, та пjймутъ Гандамакивъ, то й скажуть: «спасибо, молъ, землякъ, славно ты поешь! право слово, хорошо.» — А земляки: «отъ се такъ, отъ се по нашиньскj! Ай, та запорожецъ! Добре, дуже добре! пане-брате!....»

Грай Кобзарю!.....

Та що й казати? Я ось такъ безъ мала всю книжку вивчивъ наизустъ. Коли хочете, такъ такъ навманья и зачну съ першу.

Подтрунивъ съ легка надъ письменными та дрюковаными, поэтъ высказываетъ свои поэтическія чувства, и предавшись любимой думЂ, видитъ передъ собою чернЂющую степь, слышитъ какъ вЂтеръ разговариваетъ съ могилой. Могилы развернулись, и Запорожцы покрыли степь до моря.... А ДнЂпровскіе пороги между очеретами (*) ревутъ, стонутъ и что-то страшное поютъ. Что они поютъ....

Послухаю, пожурюся,

У старыхъ спытаю,

Чого, батьки, сумуете?

«Не весело сыну

Днjпро на насъ росердывся

Плаче Украjна....»

И я плачу; а тымъ часомъ

Пышными рядами

Выступають отаманы,

Сотныки съ панами

И Гетманы; — вси въ золотj

У мою хатыну.

Прыйшлы, сjлы коло мене,

И про Украjну

Розмовляють, росказують:

Якъ Сjчъ будовалы:

Якъ казаки на байдакахъ

Пороги миналы,

Якъ гуляли по сынёму,

Грjлыся въ Скутари,

Та якъ люльки закурившы

Въ Польши на пожарj

Въ Украjну верталыся,

Якъ бенкетовалы....

(*) Камышами. /93/

Вся эта глава прекрасна; но я не стану ее выписывать всю, въ переди еще много гораздо лучшаго.

Сочинитель избралъ содержаніемъ для своей поэмы, какъ вы можете догадаться по самому заглавію, кровавыя произшествія 1768 и 69 годовъ.

Запорожцы, Казаки и Гайдамаки, воспользовались того времени безпорядками въ ПольшЂ, рЂшились на Конфедератахъ вымЂстить за веЂ прежнія насилія и жестокости къ нимъ Поляковъ, особенно усплившіяся съ тЂхъ поръ, какъ Іезуитъ Посевинъ, легатъ папскій, первый затЂялъ унію въ УкрайнЂ. И Гонта, полковникъ Черниговскій, предводитель Казаковъ въ тайнЂ собралъ шайку Гайдамакъ, но что бы еше больше возбудить въ нихъ ожесточеніе, въ ночи на 1 Августа, въ ЧигиринЂ, освятилъ и роздалъ Гайдамакамъ ножи, на гибель Поляковъ и Жидовъ. И эта ночь въ ЧигиринЂ и его окрестностяхъ была ни чЂмъ не хуже и не лучше ВарθоломЂевской. Историкъ-Христіянинъ смотритъ на такія событія, какъ на кару Божію, какъ на знаменіе гнЂва Божія, равно изливаемаго и на караемыхъ и на карателей. Караемые гибнутъ и въ свою очередь губять; каратели губятъ и въ свою очередь гибнутъ. ОстервЂненіе, свирЂпость и звЂрскія чувства превращаютъ людей въ воплощенныхъ демоновъ, опустошаютъ въ душахъ миръ, любовь и всЂ дары благодати, составляющіе истинную жизнь и благо души, и это — величаишая казнь гнЂва Божія! А гнЂвъ и казнь за что? — За наши грЂхи!

Правда, языческая исторія не такъ учитъ. Но намъ Христіянамъ, какое дЂло до слЂпцовъ язычниковъ! намъ зачЂмъ добровольно жмурить глаза и добровольно брать въ свои вожатаи слЂпцовъ.

Господь попускаетъ кары народныя. Исторія не можетъ ихъ выпустить изъ своихъ лЂтописей; поэзія можетъ брать ихъ предметомъ своихъ пЂснопЂній; но Христіанская поэзія должна смотрЂть на нихъ очами Историка-Христіянина, а не язычника.

Къ сожаленію, поэты Христіянскихъ народовъ, въ теченіе восемнадцати столЂтій рабски слЂдовали язычникамъ, — даже еще хуже язычниковъ; тЂ, по крайней мЂрЂ, въ народныхъ бЂдствіяхъ видЂли вмЂшательство и распоряженіе своихъ боговъ, и видимыя дЂйствія не отдЂляли отъ невидимой причины; а мы? отстранили отъ историческихъ событій Промыслъ небесный, и далЂе самихъ себя не видимъ въ въ нихъ ни цЂлей, ни средствъ, ни законовъ, ни причинъ.

Такъ въ кровавой, звЂрской исторіи Гайдамаковъ, мы /94/ видимъ: цЂль Гайдамачины — истребить Поляковъ и Жидовъ; средства ихъ — коварство, скрытность и остервЂненіе; законъ ихъ — месть непощадная до послЂдней капли крови вражіей, до послЂдней пепелинки ихъ жилищъ; причина всего этого — давнишнія озлобленія со стороны Поляковъ и Жидовъ, озлобленія, посыланныя Богомъ за невЂріе и ожесточеніе сердецъ. Праведны суды Божіи! грЂхъ на называется, истребляется, врачуется грЂхомъ. Охлажденіе и ожесточеніе сердецъ къ Богу наказывается и врачуется ожесточеніемъ сердецъ къ людямъ, которое разрЂшается взаимною пагубою. Раны, смерти, опустошенія на полЂ битвы въ рядахъ воинскихъ, стократно отдаются ранами, смертями, опустошеніями въ семействахъ, во всемъ народЂ; умершіе напоминаютъ о смерти, о БогЂ-карателЂ живымъ, и слезы горести, превратясь въ слезы покаянія, приводятъ ихъ къ Богу-Спасителю, и цЂль искупленія достигается, — гдЂ не берутъ безкровными, тамъ кровавыми средствами.

Такъ ли смотрЂлъ на эти вещи нашъ поэтъ?

 — НЂтъ, и вотъ почему.

Поэма, романъ, повЂсть, сказка идутъ слЂдомъ за исторіей. Какова исторія такова и пЂсня и повЂсть. Если исторія смотритъ на міръ человЂческими глазами, то и пЂсня поетъ по человЂчески и повЂсть повЂствуетъ по человЂчески. Если исторія смотритъ на міръ языческими глазами, то и пЂсня поетъ и повЂсть повЂствуетъ языческимъ ладомъ. Восемнадцать столЂтій у всЂхъ западныхъ Христіянскихъ народовъ исторія и поэзія были и доселЂ суть, какъ доказываетъ Маякъ, языческія. Коль скоро историки, въ событіяхъ человЂческихъ, всемірныхъ и частныхъ, не видятъ перста Божія, не познаютъ путей, законовъ и средствъ Божественныхъ, утаенныхъ подъ человЂческою оболочкою, всесторонно раскрытыхъ и указанныхъ, въ тысячЂ образцевъ, въ исторіи Церкви Ветхой и Новой, не узнаютъ путей, законовъ и средствъ, которыми избранные въ человЂчест†ведутся къ великой цЂли — къ освященію, къ соединенію съ Богомъ, къ усыновленію Богу; а отвергшіе и поправшіе призывъ избранія — сами себя ведутъ къ отверженію и осужденію; коль скоро до сихъ поръ, и наука поэзіи и образцы поэзіи, не избЂжно слЂдуя исторіи, кружатся лишь, около оболочки человЂческой природы, и все ея бытіе и назначеніе ограничиваютъ лишь землей, то въ пра†ли мы требовать, чтобъ г. Шевченко, чтобы онъ одинъ, и первый, скинулъ съ себя двадцати вЂковыя оковы языческой исторіи и языческой поэзіи, и смотрЂлъ на дЂла народныя и человЂческія очами Христіянина? /96/

Но къ чести вашего поэта должно сказать, что онъ чистъ отъ злоупотребленій современной поэзіи, которая звЂрское удальство, выдаетъ за геройское: онъ не золотитъ порочнаго, не облагороживаетъ безчестнаго; но какъ сынъ Украины, смотритъ на давнія дЂла своихъ земляковъ съ участіемъ, онъ болитъ страданіямъ своей милой родины, а защиту родины отъ несправедливыхъ и злобныхъ притЂсненій, признаетъ вещью священною, и рисуетъ намъ картины изступленнаго мщенія, какъ онЂ есть, не принимая на себя труда ни оправдывать, ни порицать ихъ; но онъ рисуетъ такъ, что собственное чувство каждаго непремЂнно произнесетъ справедливый приговоръ дЂятелямъ той и другой изъ враждующихъ сторонъ. Въ его глазахъ, враги его родины, суть уже и враги Божіи, существа обреченныя на истребленіе, если только достанетъ на это силы у защитниковъ его родины. Ему не жаль враговъ: его герои, въ этомъ дЂлЂ, чисты и правы, и онъ воспЂваетъ ихъ подвиги, и настроиваетъ насъ на тотъ же ладъ. Мы вмЂстЂ съ нимъ ненавидимъ его враговъ, и съ участіемъ слЂдимъ за каждымъ подвигомъ его героевъ (*).

Но въ тоже время г. Шевченко поэтъ по превосходству: сердце его поетъ, болитъ, радуется, пламенЂетъ, и стихъ его такъ же поетъ, болитъ, радуется, пламенЂетъ, и въ сердцЂ вашемъ послЂдовательно отдаются и смЂняются его чувства. Чего же бы онъ не могъ сдЂлать, еслибъ поревновалъ долЂ и призванію Рафаэля поэзіи! о, создай же намъ, добрый, даровитый поэтъ, родную, чистую поэзію, достойную человЂка-Христіянина, достойную народа-Христіянина! Много было званныхъ, и пока еще — ни одного избраннаго! Почти не початое поле, и — ни одного соперника! Начните: силъ вашихъ достанетъ!

Теперь осмотримте «художественныя» красоты поэмы, и убЂдимся, что у насъ не много такихъ художниковъ.

Ярема, бЂдный Казакъ, сирота — герой поэмы, служитъ у жида въ корчмЂ, и терпитъ отъ него всЂ роды униженія. Но сирота, онъ не одинъ въ мірЂ; его любитъ Оксана дочь Вильшанскаго ктитора. Судьба Яремы и Оксаны одушевляетъ всю поэму.

(*) Т. е. однихъ людей мы ненавидимъ, другихъ готовы боготворить. Вотъ д†основныя ошибки языческой поэзіи: она вдыхаетъ въ одно и тоже время, и чувство ненависти къ человЂку и чувство боготворенія къ человЂку: и другое чувство — ложь, въ ея крайностяхъ; но ложь прикрытая личиной истины, есть принадлежность міра суеты, о чемъ /97/ такъ еще недавно и такъ хорошо говорилъ почтенный П. А. Угрюмовъ (кн. VI. гл. IV. стр. 180 — 184). Стало быть, основаніе поэмы г. Шевченко, при всей чистотЂ его настроенія, невЂрно; т. е. онъ рисуетъ людей такими, какими они тогда казались сами себЂ, какими они и теперь кажутся внЂшнимъ историкамъ и поэтамъ, но не такими, какими должна ихъ видЂть и представлять исторія и поэзія Христіянскія, озаренныя откровеніемъ недовЂдомыхъ для язычества, путей, судебъ и таинъ Божія строительства и управленія міромъ. Всякая такая поэзія непремЂнно вводитъ читателя въ міръ суеты, стало быть изводитъ изъ міра истины. Стало быть.... доканчивайте сами: а Рафаэля поэтовъ, пока еще нЂтъ какъ нЂтъ. — Издат.

«Подай патынки господыни,

Та принесы мынj воды,

Выметы хату, внесы дрова,

Посыпь индыкамъ, гусямъ дай,

Пиды до лёху, до коровы,

Та швидче, хаме! пострывай!

Пидыжъ упоравшись въ Вильшану,

И мости треба; не барысь!»

Пjшовъ Ярема похjлывсь.

Такъ каверзовалъ жидъ надъ бЂднымъ сиротой Яремою, который выросъ у порога его грязной корчмы, терпЂлъ нужду и голодъ, и не ропталъ на людей. А этотъ сирота былъ съ прекрасною, возвышенною душею. И не зная лучшаго направленія своихъ дарованій, трудился, работалъ, и только иногда порою отиралъ слезу.... но:

Сирота Ярема, сирота багатый...

Бо е съ кjмъ заплакать, е съ кjмъ заспjвать;

Е каріи очи,

Якъ зjроньки сяіоть,

Бjли ручинята

Мліють обнимають.

Е сердце едыне,

Серденько дjвоче,

Що плаче сміеця,

Якъ винъ того хоче.

Мимоходомъ замЂчу сочинителю, что въ Малороссійскомъ языкЂ глаголы залоговъ дЂйствительнаго и средняго кончаются всегда на ти (*),

(*) По орθографіи г. Корсуна.

на примЂръ: виливати, /97/ закопати, шукати, невтирати, спати, а не выливать, закопать, невтирать, шукать, спать, какъ онъ пишетъ — это чисто по Русски.

Между тЂмъ, пока мы разсуждали о залогахъ и наклоненіяхъ. (это было именно въ 10 часовъ вечера) Ярема брелъ въ Вильшану. Жидъ, согнувшись передъ ночникомъ считалъ деньги, а дочь его красавица — въ это время спала, разбросавшись въ постелЂ.

Вдругъ слышенъ стукъ у дверей! Конфедераты. Двери вышиблены и Поляки начинаютъ распоряжаться въ корчмЂ по своему.

Должно догадываться, что жидъ, пока незванные гости стучались, успЂлъ спрятать и деньги и дочку, хотя поэтъ объ этомъ и не говоритъ, но это видно изъ разговоровъ арендатора съ Поляками.

Гости допрашиваютъ хозяина, гдЂ его деньги и дочка — тотъ отвЂчаетъ: дочка умерла, а денегъ нЂтъ.

ЗдЂсь сочинитель представляетъ картину, можетъ быть и близкую къ природЂ, но не очень поэтическую: что стихъ, то побои и брань. Но, дЂлать нечего: поэтъ по неволЂ долженъ дЂлаться историкомъ. Надо было вЂрными чертами набросать поличіе (портретъ) конфедератовъ, отъ которыхъ весь сыръ боръ загорЂлся.

Наконецъ жидъ, разнЂженный непощадными нагайками, и все таки рЂшившійся не выдавать ни денегъ, ни дочки, придумалъ средство отдЂлаться отъ побоевъ и брани (про которые, по истинЂ, и читать то скучно) доноситъ Конфедератамъ: что

«У костёлj... у тытаря...

А дочка Окcана!!!!

Ховай Боже! якъ панночка

Що то за хороша...

А червоньцjвъ!!! хочъ не его,

Такъ що? — абы гроши,»

 — «Абы гроши, однаково,

Правду лейба каже!

А щобъ билше була правда,

Нехай шляхъ покаже. —

Одягайся!» Поjихалы

Ляхи у ЛВилшану.

А Ярема? Вотъ онъ, по дорогЂ въ Вильшану, ходитъ по опушкЂ рощи и поетъ при свЂтЂ мЂсяца, и какъ бы вызываетъ свою любезную; и какая пЂсня! какъ близка она къ народной Малороссійской поэзіи: /98/

«У гаю гаю,

Вjтру не мае,

Мjсяць высоко

Зjроньки сяють.

Выйди, серденько,

Я выглядаю

Хочъ на годыну,

Моя рыбчино,

Выглянь, голубко,

Та поворкуемъ,

Та посумуемъ.

Бо я далеко

Сю нjчь мандрую,

Выглянь же, пташко,

Мое серденько,

Поки близенько,

Та поворкуемъ,

Охъ тяжко! важко!»

О такъ, ходя по пидъ гаемъ,

Ярема спjвае,

Выглядае... а Оксаны

Немае, немае,

Зори сяють, середъ неба

Свjтыть бjлолицый;

Верба слуха соловейка,

Дивиця въ крыницю,

На калинj надъ водою

Такъ и вилывае,

Ныначе зна, що дjвчину

Козакъ выглядае.

Прекрасно! такъ же раздумье Яремы, его жалобы на Оксану, зачЂмъ она долго нейдетъ къ нему на прощаніе; не выписываю этого мЂста, иначе пришлось бы выписать болЂе половины книги. Я привожу только тЂ мЂста, которыя поясняютъ завязку и ходъ поэмы, а хотите насладиться ею вполнЂ — достаньте (*) сами книжку, и прочитайте со вниманіемъ! — много, много въ ней прекраснаго.

(*) Очевидно, что критикъ и здЂсь забылъ подчеркнуть слово: «достаньте,» на всякой случай опять прилагаю черту ______________ Ужъ эти; — «достаньте!....» «одолжите почитать!....» — Издат.

Для примЂра, вотъ одно мЂсто; послушайте, какъ это мило — какъ прелестно. /99/

Ярема слышитъ шелестъ — глядитъ: это его Оксана! живо изобразилъ поэтъ радость ихъ при свиданіи.

«Одпочинь, ты моя зоре,

Ты зъ неба злетіла»

Пославъ свытку, якъ ясочка.

Усмихнулась, сjла.

«Сjдай же й ты коло мене»!

Сjвъ, та й обнялыся.

«Серце моё, крыхто моя»!

Знову полыся.

«Ты сего дни забарилась... »

 — Батько занедужавъ,

Коло ёго все поралась...

«А мене байдуже?»

 — Якій бо ты, ей-же — Богу!...»

Слизоньки блеснулы,

«Не плачь, серце, я жартую»...

 — Жарты!... усмихнулась.

Прихилылась головкою,

Тай нибы заснула.

«Бачъ, Оксано, я жартую, А ты й справди плачешь,

Ну не плачъ же, глянь на мене,

Завтра не побачишь.

Завтра буду я далеко,

Далеко, Оксано...

Завтра въ ночи у Чигрыни Свяченый (*) достану.

Дасть винъ мjни срибро, злото,

Одягну тебе, обую;

Посажу мовъ паву

На дзиглыку, якъ Гетманьшу,

Тай дывиця буду... Поки не вмру — дывитымусь...»

— А може й забудешь?

Розбагатіешь, у Кіевъ

Поидешь съ панами,

Найдешь соби шляхтяночку

Забудеш. Оксану.

«Хиба крашча е за тебе?»

 — Може и е, не знаю.

«Гнивышь Бога, мое серце,

Крашчои немае

Ни на неби, ни за небомъ,

Ин за сынимъ моремъ.

Нема крашчои за тебе.»

 — Що се ты говоришь?

Схаменыся ! — «Правду, рыбко.»

Та й знову, та и знову,

Довго воны, якъ бачите,

Велы таку мову.

Миловалысь, обнималысь

Зъ усіеи силы:

То плакалы, то божилысь,

То ще разъ божилысь..

Ій Ярема росказувавъ,

Якъ жить воны будутъ,

Якъ окуе всю въ золото,

Якъ долю добуде.

Якъ вырижуть Гайдамаки

Ляхивъ въ Украини;

Якъ винъ буде пановаты,

Колы не загине.

А надто вамъ, росказать бы,

Якъ козакъ чернявый

Пидъ вербою, надъ водою

Обнявшись сумуе,

А Оксана, якъ голубка

Воркуе, цилуе:

То заплаче, то зомліе,

Головоньку схилыть:

«Серце мое, доле моя!

Соколе мой милый

Мій!!...» ажъ вербы нагинались

Слухать таку мову!

(*) Свяченый — освященный ножъ.

А между тЂмъ пока они миловались, имъ и на умъ не приходило, что конфедераты напали на домъ отца ея, нещадною пыткою доспрашиваютъ у него денегъ. Наконецъ забиваютъ ему въ темя гвоздь. Несчастный отецъ послЂ долгихъ и страшныхъ мукъ, промолвивъ только: /100/ «Оксано! дочко!» умираетъ. Въ это время въ избу вбЂжала Оксана.... «Убили!.... убили!....» вскрикнула она и упала безъ чувствъ.

Конфедераты подхватили ее, зажгли Вильшаны и ускакали.

Ярема ни чего не знаетъ.

Наконецъ вотъ и Гайдамаки. Они съ. Запорожцами въ темной рощЂ ожидаютъ пока ударятъ въ колоколъ. Лошади на привязи, пасутся; возы съ желЂзной таранью — т. е. не рыбой, а просто съ ножами, которые въ эту ночь будутъ раздавать, — стоятъ около дубравы. Гайдамаки хранятъ глубокое молчаніе, старшины шепотомъ разсказываютъ другъ другу о тогдашнемъ положеніи дЂлъ въ Малороссіи.... а кобзарь (пЂвецъ — бандуристъ тоже, что мензингеръ) поетъ.... Вся эта глава прекрасно, мастерски выполнена. Все въ ней хорошо и поэтическія картины и разговоръ (въ прозЂ) старшинъ и пЂсни кобзаря. Гудетъ колоколъ... собираются. Священникъ говоритъ рЂчь. Вотъ, ножи роздали, ударила въ набатъ.... реветъ въ дубравахъ кликъ Гайдамаковъ:

Освятилы! освятилы!

Гине! Шляхта гине!

Розибралы, заблищалы

Повсій Украини.

Въ роковую ночь, поэтъ говоритъ любимцу своей души бЂлолицому мЂсяцу:

Мисяцю мій ясный, зъ высокого неба

Сховайся за гору, бо свиту не треба,

Страшно тоби буде, хочъ ты и бачивъ Рось,

И Альту, и Сену, и тамъ розлылось,

Незнать за що, крови широкое море,

А теперь що буде? Сховайся за гору!

Сховайся, мій друже; щобъ не довелось

На старисть заплакать.

Начался кровавый пиръ — села и хутора пылаютъ, улицы завалены трупами жидовъ, и поляковъ. На площадяхъ Гайдамаки ставятъ столы, пируютъ и кобзарь поетъ, хоть бы вотъ такъ:

Оть села до села,

Таньци та музыки,

Курку яйця продала,

Маю черевыки.... /101/

ВсЂ эти кровавыя картины (хоть я и не жалую таки ихъ) подобно экскизамъ Сальватора-Розы, мрачны, суровы; но въ нихъ видна бойкая, мастерская кисть художника.

ГдЂ же былъ въ роковую ночь Ярема? При ревЂ, всЂ взволновавшагося ДнЂпра, при блескЂ молніи, при ударахъ грома, ничего не зная объ участи Оксаны и ея отца.

Иде соби нашъ Ярема

Ничого не бачить,

Одна думка усмихнеця,

А друга заплаче.

Тамъ Оксана, тамъ весело

И въ сирій свытыни,

А тутъ... а тутъ... що ще буде?

Може ще загину.

А тымъ часомъ зъ-за байраку

Пивень: кукурику.

Вотъ Ярема встрЂчается съ Зализнякомъ, и отъ него узнаетъ о мученической смерти Тытаря и о похищеніи Оксаны....

Что сталось съ бЂднымъ Яремой! Въ отчаяніи онъ говоритъ Залазняку:

......Батьку, брате!

Чомъ я не сторукій,

Дайте ножи, дайте силу!

Муки Ляхамъ, муки!....

Зализнякъ приглашаетъ его съ собою, обнадеживая, что Ярема можетъ быть отыщетъ свою Оксану. Ярема соглашается. Его записываютъ Есауломъ — Зализнякъ даетъ ему прозвище Галайда (почти тоже что бЂднякъ); отправляются.

Прочтите, какъ въ немногихъ строкахъ поэтъ рисуетъ передъ вами вЂрную съ природой — прекрасную картину.

Зализнякъ говоритъ ЯремЂ:

«Ну, Галайдо,

Поидемъ гуляты,

Найдешь долю... а не найдешь...

Рушайте хлопьята!»...

И Яреми далы коня

Зайвого зъ обозу.

Усмихнувся на воронимъ, /102/

Та й знову у слезы.

Выихали за царину, (*)

Палають Черкасы

«Чи вси дити!» — Уси батьку!

«Гайда!» — простяглася

По диброви, по надь Днипромъ

Козацька ватага,

А заными кобзаръ-волохъ

Переваги-ваги

Шкандыбае на коныку

Козакамъ спивае:

«Гайдамаки, Гайдамаки,

Зализнякъ гуляе.»

(*) Царина это вообще поле съ созрЂлою рожью или другимъ посЂвомъ, но собственно значитъ ворота въ изгородЂ, которою онесено засЂянное поле.

Чтобы не отнять занимательности у поэмы — не стану далЂе разсказывать ея содержанія, въ ней еще много, много мЂстъ также прекрасныхъ, какъ и эти. Нашелъ ли Ярема свою Оксану? чЂмъ кончился кровавый пиръ? прочтите сами и узнаете.... стоитъ и очень стоитъ, прочесть, и не разъ, всю поэму.

Что я говорю правду, пробЂгите хотя главу Лыбедынъ! (стр. 99) сколько чувствъ, сколько поэзіи!

Скажу только поэту, такъ между нами, что описанное во 2, 3, 4 и 5 строчкахъ отъ низу, на стр 130 не вЂрно. Въ монастыряхъ, а тЂмъ болЂе въ женскихъ, никогда этого не бываетъ.

И такъ теперь къ концу.

Удивительный чоловjкъ вы, Тарасъ Григорьевичъ! чи вы наворожили, чи що таке, въ своjй поэмj?... не знаю, а е щось! начнешь читати — читаешь одно мjсце по те, поки не витвердишь ёго, якъ: азъ, буки, вjди — а почнешь про неj говорити, такъ отъ такъ и хочеться навмяння всю пересказати.

НЂтъ силъ удержаться еще отъ выписки! Прочтите ужасное и вмЂстЂ трогательное мЂсто: смерть дЂтей Гонты, это чуть ли не лучшее мЂсто въ поэмЂ.

Надо сперва нЂсколько пояснить произшествія:

Гонта, главный предводитель Гайдамаковъ, былъ женатъ на католичкЂ, которая безъ его вЂдома, воспитала двоихъ сыновей въ католической вЂрЂ, въ Базиліанскомъ монастырЂ. Вотъ Гонта въ Умани: все предаетъ огню и /103/ мечу, и посреди всеобщаго разрушенія, вдругъ къ нему является ксёнзъ Іезуитъ: онъ ведетъ дЂтей Гонты.

...На базари —

Якъ по середь моря

Кровавого, стоить Гонта

Зъ Максымомъ завзятымъ,

Кричать удвохъ: «добре диты!

О такъ ихъ, проклятыхъ.»

Ажъ ось ведуть Гайдамаки

Ксёндзя Іезуіта

И двохъ хлопцивъ. «Гонто! Гонто!

О це твои диты,

Ты насъ рижишь, зарижъ и ихъ,

Воны Католыки!

Чогожъ ты ставъ, чомъ не рижешь?

Покы не велыки,

Зарижъ и ихъ! бо выростуть

То тебе зарижуть....»

 — Вбійте его! а собачатъ Своею зарижу!

Клычь громаду! Признавайтесь

Що вы — католыки?»

 — Католыки... бо насъ маты...

«Боже мій великій!

Мовчить! мовчить! знаю знаю.»

Зибралась громада.

«Мои диты Католыкн!

ПІобъ не було зрады,

Щобъ не було поговору,

Панове, громадо!

Я присягавъ, бравъ свяченый,

Ризать Католыки!

Сыни мои! сыни мои!

Чомъ вы не велыки?

Чомъ вы ляха не рижете!»

 — Будемъ ризать, тату,

«Не будете! не будете!

Будь проклята маты

Та проклята католычка,

Що васъ породыла!

Чомъ вона васъ до схидъ сонця

Була не втопила,

Меншебъ гриха, выбъ умерлы

Не католыками,

— А сёгодни, сыни мои!...

Горе мыни зъ вами!

Поцилуйте, мене диты,

Бо, не я вбиваю —

А присяга!...» Махнув ножемъ

И дитей не мае....

Попадалы заризани....

«Тату... белькоталы,

Тату... Тату!.. мы не Ляхи...

Мы...» та й замовчалы.

«Поховать хиба? не треба

Воны Католыки...

Сыни мои, сыни мои!

Чомъ вы не велыки?

Чомъ ворога не ризалы,

Чомъ матирь не вбилы?

Ту прокляту Католычку,

Що васъ породыла....»

Какь левъ устремляется Гонта на опустошеніе Умани. Монастырь разнесли по пылинкЂ. Живой души и мЂста не осталось. Гайдамаки принялись пировать.

Вси гуляють, а дежъ Гонта?

Чомъ винъ не гуляе?

Чому не пье зъ козаками,

Чому не спивае?

Нема его; теперь ёму

Мабуть не до неи

Не до спивы... А хто такый

У чорній киреи

Черезъ базаръ переходыть....

Ставъ, розрыва купу

Ляхивъ мертвыхъ, шука когось,...

Нагнувся, два трупы

Невилыкыхъ, взявъ на плечи,

И позадъ базару,

Черезъ мертвыхъ переступа,

Крыеця въ пожари,

За костёломъ... Хтожъ це такій?

Гонта, горемъ битый, /104/

Несе дитей поховаты,

Землею накриты.

Щобъ козацьке мале тило

Собаки не илы,

И темными улыцями,

Де меньше горило

Понисъ Гонта дитей своихъ,

Щобъ нихто не бачивъ

Де винъ сынивъ поховае,

И якъ Гонта плаче.

Вынисъ въ поле, геть одъ шляху,

Свяченый выймае,

И свяченымъ копа яму,

А Умань палае;

Свитыть Гонти до роботы

И на дитей свитыть;

Ныначе сплять, одягныни,

Чогожъ страшни диты?

Чого Гонта нибы краде,

Або скарбъ ховае?

Ажъ трусиця; изъ Умани

Де, де, чуть гукають

Товариши Гайдамаки,

Гонта мовъ не чуе.

Сынамъ хату середъ степу

Глыбоку будуе.

Тай збудовавъ, бере сынивъ,

Кладе въ темну хату,

Ажъ трусыця, нибы чуе: —

«Мы не ляхи, тату!»

Поклавъ обохъ; изъ кишени

Китайку выймае.

ПоцЂловавъ мертвыхъ въ очи,

Хрыстить, накривае

Червоною китайкою

Головы козачи.

Роскрывъ, ще разъ подывився...

Тяжко, важко плаче:

«Сыни мои! сыни мои!

На ту Украину

Подывиця, вы за неи

Й я за неи гину.

А хто мене поховае

На чужому полю?

Хто заплаче надо мною?

Доле моя! доле!

Доле моя несчаслыва,

Що ты наробила?

На що мыни дитей дала,

Чомъ мене не вбивала?

Нехай воныбъ поховалы,

А то я ховаю.»

Поциловавъ, перехристивъ,

Покрывъ, засыпае. —

«Спочивайте, сыни мои;

Въ глибокій осени!

Сука маты, не придбала

Новои постели....

Безъ васылькивъ и безъ труны

Спочивайте диты!

Та благайте, просить Бога,

Нехай на симъ свити

Мене за васъ покарае

За грихъ сей велыкій!

Просить сыни, я прощаю

Що вы католыки.»

Зривнявъ землю, покрывъ дерномъ,

Щобъ нихто не бачивъ,

Де поляглы Гонты диты,

Головы козачи.

«Спочивайте, выглядайте,

Я швыдко прибуду!

У коротивъ я вамъ вику

И мыни те буде.

И мене вбьютъ, — колыбъ швыдче!

Та хто поховае?

Гайдамаки!... пиду ще разъ

Ще разъ погуляю...»

Пишовъ Гонта похилывшись,

Иде спотекнеця.

Пожаръ свытить, Гонта гляне,

Гляне усмихнеця....

Страшно, страшно усмихався,

На степъ оглядався,

Утеръ очи, тилько мріе

Въ дыму, та й сховався.

Не смотря на небольшіе недостатки поэмы: опечатки, недосмотры — мЂлочи, которые отыскивать, разбирать и /105/ выставлять предоставляю другимъ, должно согласиться, что поэма хороша, очень хороша! Не все лучшее, какъ я сказалъ уже, выписано мною, еше больше осталось лучшаго; но по образщикамъ можете судить и о цЂломъ. Душевно желаю, что бы нашъ родной поэтъ — раздЂлялъ и усвоилъ себЂ мысли здЂсь предложенныя объ истино изящномъ, — то, что я говорилъ о РафаелЂ въ поэзіи.

Дорогой нашъ поэтъ! у васъ прекрасный талантъ. Богъ щедро наградилъ васъ имъ, помните же что въ свою очередь и вы Ему должны возвратить и талантъ, и его ростъ — его плоды, не закапывая его въ землю!

Трудно постигнуть міръ духовный умомъ, когда онъ опытомъ не развитъ въ душЂ; но и легко; онъ такъ близокъ къ намъ, онъ внутри насъ, онъ наша родина! (*)

(*) Онъ то и есть — мы. Надо человЂку крЂпко зарыться въ землю, въ этотъ оглушительный міръ призраковъ — предверіе міра суеты, что бы дойти до невЂрія въ бытіе міра духовнаго въ насъ; потому что и въ самомъ заглохшемъ падшемь состояніи людей. — нЂтъ, нЂтъ, и пробьется живой лучь духовный. Въ каждомъ изъ поэтовъ, бывали блаженныя минуты вдохновенія чистаго, когда въ звуки его облекался внутренній голосъ духа, и эти немногія строки и страницы особенно, (хотя большею частію, безсознательно), услаждаютъ, умиряютъ, умиляютъ насъ. Но все это рЂдко, все это надо поискомъ искать, по каплЂ собирать. Грустно!

До сихъ поръ только некоторые, и то не многіе избранные, и то лишь изрЂдка, касались этого прекраснаго міра. Для постояннаго водворенія въ немъ потребны жертвы, и жертвы постоянныя, тяжкія, надо переродиться изъ плоти въ духъ. Мы охотно приносимъ плоти все въ жертву, и свой талантъ, и всего себя; но въ жертву духу, но въ жертву Богу — ничего, таки ровно ничего. Это намъ кажется совершенною тратою. СлЂпцы! слЂпцы! Воть же и нЂтъ между нами Рафаэлей. Дорогой поэтъ, слышите ли, согласны ли? — Издат.

Греки, которымъ слЂпо мы подражаемъ въ поэзіи и въ искусствахъ, Греки чутьемъ угадали этотъ духовный, верховный міръ, они чувствовали, что въ дЂлахъ людей, въ переворотахъ, событіяхъ на земномъ шарЂ — должно существовать что то выше нашего ума и нашей воли, но не озаренные истиннымъ свЂтомъ Откровенія, преданные страстямъ и языческимъ мудрствованіямъ, приняли Олимпъ за міръ духовный, и населивъ его манными богами — тЂми же людьми только въ размЂрахъ колоса Родоскаго — въ /106/ искусствахъ и въ поэзіи вводили ихъ во всЂ дЂла смертныхъ; — оть нихъ зависЂла судьба героевъ и царствъ. Видите ли, и Грекамъ, погрязшимъ въ язычествЂ, все таки духъ напоминалъ о своей родинЂ; но голосъ его, при иеистовыхъ вакханаліяхъ язычества, хотя и слышенъ былъ, не оставался безъ отвЂта, безъ плодовъ его достойныхъ, а все таки бЂдные и слЂпые язычники искали его, и бродя въ потьмахъ принимали видЂнія и призраки созданныя ихъ воображеніемъ, за жителей міра духавнаго.

Если мы слЂдовали столько вЂковъ примЂрамъ изящнаго Грековъ въ поэзіи, и слЂдуемъ теперь, не смотря, что уволили въ отставку классицизмъ, не ужели отвергнемъ.міръ лучшій, высшій, духовный? НЂтъ! но озаренные вЂрой и Божественнымъ Откровеніемъ — не обоготворимъ своихъ страстей,.подобно слЂпцамъ! Изучимъ же міръ духовный и введемъ его въ нашу словесность — этимъ дополнимъ въ ней мертвую пустоту, которую тщетно силится наполнить собою новоявляющіяся дарованія, которую всЂ давно замЂтили во всЂхъ геніальныхъ произведеніяхъ, въ нихь именно недоставало міра духовнаго, лучшаго, прекраснаго, жизненнаго начала. Живописцы постигнули этоть недостатокъ прежде поэтовъ, и отъ того далеко оставили за собой въ своихъ геніальныхъ произведеніяхъ всЂхъ Данте, Клонштоковъ, Байроновъ, Гёте.

Послушайтесь насъ, пЂвецъ Гайдамаковъ, потрудитесь опытомъ изучить прекрасный, высокій міръ, міръ духовный, полный истинной красоты, истиннаго добра, изучите, его, какъ изучили вы сердце человЂческое, и тогда съ Богомъ! поле обширное, почти не початое, ни одинъ поэтъ еще не былъ хозяиномъ въ этомъ Эльдорадо, и не списывалъ намъ его!.... Начните же вы!....

Душа радуется что вдругъ, въ одно время явилось столько поэтовъ въ родной УкраинЂ. Братjки, голубчики — послухайтесь добрыхь совjтивъ: геть-jхъ, Москаливъ, изь ихъ теоріями! спjвайте, та спjвайте такъ, щобъ, письменнимъ, дрюкованнимъ, було завидно, а добрj, розумнj Москалj почали учиться нашему языку!

НИКОЛАЙ ТИХОРСКІЙ

[Н. Тихорский. Гайдамаки. Поэма Т. Шевченка // Маяк. — 1842. — Т. IV. — Кн. 8. — Гл. 4. — С. 82-106.]

---

© Сканування та обробка: Максим, «Ізборник» (http://litopys.kiev.ua/)
23.VI.2009

---

  ‹‹     Головна