Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи
[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 88-92; 485-487.]
Попередня
Головна
Наступна
С произведениями Шевченка познакомил меня в Петербурге в 1841 году альманах Гребенки «Ластівка». Встретившись вскоре после этого с земляком Зеленским, я завел разговор о помещенных в альманахе неподражаемых произведениях какого-то Шевченка. «Не хочешь ли, я познакомлю тебя с автором?» Разумеется, предложение было принято с искреннею благодарностию. Через несколько дней после этого, вечером, вошел ко мне с земляком моим незнакомый господин, приветствовавший меня следующими словами: «Дай боже здравствовать! Оце той самий Тарас, що ви хотіли з ним познакомиться».
Беседа наша продлилась далеко за полночь, вращаясь около произведений и главного их предмета — дорогой обоим нам Украины.
С первой встречи поэт не мог не заметить, что думы его и в то время производили на меня глубокое впечатление, и его добрая, простая душа не могла не отозваться полным, искренним сочувствием.
В продолжение семимесячного пребывания моего в Петербурге Шевченко часто посещал меня, принося почти каждый раз что-нибудь новое из своих произведений. Местность моей родины, в середине Малороссии, отдалена от всего ей инородного... С другой стороны, с давнего времени существовало в ней учебное заведение, в которое почти из каждого уголка Украины вносились родные литературные элементы, усваивавшиеся местным наречием, что, естественно, вместе с влиянием науки должно было способствовать чистоте, богатству и художественной отделке наречия; так думал М. А. Максимович, так был убежден Шевченко, и на основании этих убеждений произведения его должны были подвергаться моей корректуре в видах очищения их от наплыва уродовавших родную ему заднепровскую речь полонизмов.
Из написанных им в то время произведений на русском языке я помню прекрасную повесть в стихах «Слепая», написанную кипучим, вдохновенным стихом, и мелодраму в прозе «Невеста», содержание которой отнесено к периоду гетманства Выговского, — образец неподражаемого, не удавшегося Основьяненку, искусства передавать местным русским языком быт Украины с полнейшим соблюдением оборотов родной речи и народного характера действующих лиц. Оба эти произведения, как кажется, потеряны. На вопрос мой в 45 году о «Слепой» Шевченко сказал, что, помнится, он отдал ее Щепкину, и советовал мне написать О. М. Бодянскому, чтобы он спросил ее у Щепкина и выслал мне, но у Щепкина ее не оказалось. О мелодраме «Невеста» автор говорил мне в Петербурге, что он представлял ее в дирекцию императорского театра и что ее соглаша-/89/лись поставить, но, по всей вероятности, она не дождалась от автора окончательной отделки, и в 45 году у него ее уже не было. Такая же судьба, должно быть, постигла прекрасную поэму «Иоанн Гус», посвященную Шафарику. Если бы он послал ее при посвящении Шафарику, то в бумагах его, последнего, после смерти, она, наверное, сохранилась бы. Расставаясь со мною в мае 42 года, Шевченко предупредил меня, что он чрезвычайно ленив писать письма, поэтому я ничего не знал о нем до 45 года. В августе этого года он неожиданно посетил меня в Переяславе, прожив у меня две недели.
Не могу не вспомнить вечер 19 августа 45 года. Общество, большею частию из молодежи, шумно вокруг стола пировало, Шевченко был в полном одушевлении; против него, на противоположном конце стола, стоял, не сводя глаз с поэта, с бокалом в руке господин почтенных лет, по происхождению немец, по вероисповеданию протестант. «Оце — батько! Єй-богу, хлопці, батько! Будь здоров, батьку!» — высоко поднимая бокал, провозгласил немец, и затем мы все называли его «батьком».
Песни украинского народа симпатичны потому, что исполнены глубокого смысла. Кроме богатства содержания, в их то живых, игривых, веселых, то грустных, но никогда не безнадежно грустных мотивах, как в изящных звуковых формах, отлилась вся Украина с ее патриархальным бытом, с исполненным простоты и героизма характером, с ее чувствами, с ее славной и вместе грустной историей, с ее привлекательной природой. Вот почему украинская песня служит для простолюдина бессознательным источником самоуважения и создает ту нравственную силу, которая всегда охраняла его народность... Вот почему немец-протестант, состарившийся на Украине, при виде народного поэта, в личности которого, в его думах олицетворилось перед ним все прекрасное второй его родины, первый провозгласил его «батьком».
В октябре того же года Шевченко приехал ко мне опять, больной, и прожил у меня около двух месяцев. Утром он обыкновенно писал, не нуждаясь нисколько в уединении. Он писал как бы шутя. По делам, которые я тогда имел с евреями, иногда наполнялась ими гостиная моя, в которой Шевченко обыкновенно занимался, но этот шумный кагал не только не мешал ему (хотя бы он мог удалиться в кабинет), напротив, продолжая писать, он вслушивался в разговоры евреев, вмешивался в них и, рассмешив чем-нибудь кагал, сам хохотал, продолжая быстро и безостановочно свое дело, без всяких поправок. Вечер проходил в разговоре, продолжавшемся обыкновенно часов до двух. Соображая его очень недавний выход из состояния простого работника, я удивлялся его развитию и многосторонности его знаний, дававших каждый вечер новую пищу для разговора. Иногда он занимался чтением библии, отмечая места, поражавшие особенным величием мысли; к сожалению, библия эта в пожар сгорела. Из тогдашних предположений его помню два неосуществившиеся: первое — большая картина «Видение Иезекииля в пустыне, полной сухих костей» и 2-е — путешествие по Днепру (с обозрением окрестностей его) в обществе нескольких личностей, к участию в котором он приглашал меня с целью изучения края в археологическом, историческом и этнографическом отношениях.
По случаю переделки в моем доме он переехал в с. Вьюнище к помещику С. Н. Самойлову, где прожил около месяца. В это время /90/ он предложил мне снять с меня портрет; вместо этого я просил написать мне его портрет. Он принялся за работу и окончил ее, оставалась незначительная отделка, из-за которой, уезжая в Яготин к князю Репнину, он взял портрет, обещав мне в скором времени выслать его; это был портрет, далеко не похожий на все существующие теперь, это был портрет не Т. Г. Шевченка, но портрет народного поэта, бойко схваченный в минуту его поэтического вдохновения; к сожалению, я не получил его, и он потерян безвозвратно; в Яготине он затеряться не мог, княжна Репнина, глубоко уважавшая талант поэта, наверное, сберегла бы его и поделилась со светом.
В разговорах со мною Шевченко рассказывал случаи из его школьной жизни у дьячка. Кроме уже известных, помню рассказ его о тогдашней его профессии, доставлявшей ему скудные средства к существованию: это чтение псалтыри над покойниками. Чтобы ускорить эту утомительную работу, он иногда на половине псалма начинал «приидите, поклонимся» и, пользуясь отвлечением внимания посетительниц к поклонам, перевертывал несколько листов, чего не замечая, они, поражаясь внятностью и вместе быстротою его чтения, считали его лучшим чтецом и охотнее других его приглашали. Голод нередко заставлял его посягать на чужую курицу или чужого поросенка, из которых он обыкновенно в ночную пору стряпал ужин в пещере, находившейся за селом; обыватели, видя по ночам огонь в пещере, порешили, что там должна быть нечистая сила, и обратились к батюшке, чтобы он изгнал ее оттуда; священник в сопровождении народа, окропив вход в пещеру святой водой, предложил освидетельствовать ее. Так как никто не соглашался на такой смелый подвиг, то порешили в видах поощрения сделать складчину. Когда собралось порядочное количество медных монет и смельчака ни одного не оказалось, то Шевченко, выступив вперед, изъявил желание войти в пещеру. Некоторые не хотели подвергать мальчика опасному риску, другие возразили: «Воно мале, до него нечистая сила не коснется». Чтобы более отдалить всякое подозрение, он просил, чтобы к нему привязали веревку, которою, в случае опасности, могли бы вытащить его. Отправясь на веревке в пещеру и убравши в сторону все остатки стряпни своей, он вышел, объявив, что в пещере ничего не оказалось, за что и получил порядочный куш складчины от удивленной его смелостью толпы.
Веруй глубокоразумно, писал он мне в одном письме из Новопетровского укрепления, утешая меня в постигшем тогда семейном горе. Я был свидетелем, когда он, слушая кощунство хозяина, у которого он жил, сказал: «Издеваться над теми нравственно-религиозными убеждениями, которые освящены веками и миллионами людей, неразумно и преступно».
Несправедливо некоторые предполагали в нем безусловную ненависть к лицам высшего слоя общества; в каждом человеке, без различия состояния и общественного положения, он ценил прежде всего достоинство человека, во всех слоях общества у него было много ценителей его таланта и друзей. Он глубоко, искренно предан был, например, радушно принимавшему его семейству Репниных. Не сочувствуя монашеству, он с чувством глубокого уважения говорил и о неоднократно высказывавшемся покойным киевским митрополитом Филаретом сочувствии и смелой, горячей христианской любви к меньшей братии. Каждый раз, по словам одного из /91/ друзей его, с восторженно глубоким уважением рассказывал он о благодушном приеме, оказанном ему преосвященным митрополитом Исидором, к которому он обратился с просьбой о пропуске его букваря духовной цензурой. Описанная им самим в дневнике его неожиданная встреча его в Москве с сыновьями бывшего его владельца служит самым сильным опровержением несправедливого укора Шевченку в озлобленности.
Некоторые укоряли его в пьянстве. Два раза, в день его именин и на свадьбе, где мы были шаферами, я видел его пьяным в такой степени, в какой приходится быть, к случаю, и трезвым людям...
Насколько Шевченко способен был увлекать даже незнакомое общество, доказательством может служить следующий случай, рассказанный мне двумя его знакомыми: в самом начале приезда его в Малороссию один из его приятелей завез его к генеральше Т. Г. Волховской. Кажется, это был день ее именин, на который, кроме местного общества из нескольких уездов, съезжались к ней знакомые из Петербурга и Москвы — около двести особ. В это блестящее собрание Шевченко явился почти никому не известный. Не прошло часа после его приезда, как среди русского и французского говора слышалась уже украинская речь, а через несколько часов остановились танцы, и хозяйка, почтенная, за 60 лет старуха, увлеченная почти всеобщим настроением гостей, исполнила с Шевченком народную украинскую «метелицю». Вскоре после этого я как-то потерял было след его, но в 1852 году неожиданно получил от него письмо из Новопетровского укрепления. Поводом к этому посланию была болезнь, по мнению его, сходная с тою, которая была у него в 45 году, и просьба врачебного совета; таким образом завязалась у нас переписка, ограничившаяся, впрочем, только 4-мя письмами; первые три письма напечатаны были в «Основе», последнее затеряно было одним моим знакомым, к большому моему сожалению. В письме этом подробно был описан поход его к Аралу в экспедиции, начальством которой он принят был с гуманным, радушным сочувствием. Это же письмо могло служить комментарием к посвященному мне поэтом посланию, в котором неизвестный автор статьи, помещенной не помню в котором журнале, находит гораздо более горячего чувства, чем в прочих посвященных его друзьям посланиях.
В июне 59 года, утром, на двор квартиры моей въехала почтовая телега. Сидевший в ней показался мне похожим на Шевченка. Я не ошибся; молча мы поздоровались, молча он приветствовал мою семью, молча несколько раз с заметным волнением прошел по комнате, потом посмотрел в окно на ярмарочное движение и высказал желание посмотреть ярмарку; мы отправились. Дорогой он объяснил, что вошел ко мне как угорелый, потому что по пути из Петербурга до моей квартиры почти не вставал с телеги: с таким нетерпением он летел в свою родную старину. Зашла речь об ожидаемой тогда воле. В то время у нас уже совершалось по требованию правительства обсуждение об улучшении быта крестьян, в котором я принимал письменно деятельное участие. Не стесняясь его симпатиями, я откровенно высказывал свой взгляд на ожидаемую реформу, указывая на некоторые, по моему мнению, практические неудобства и затруднения.
Грустное впечатление производил на него взгляд мой. Возвра-/92/тившись с ярмарки, он рассеялся, разговорился, вспомнил о грустном пребывании его в Новопетровске, хотя ему там было легче, нежели в Орской крепости. Зашла речь о Гоголе. Он не сочувствовал ему: по его словам, неудавшиеся честолюбивые мечты стали причиною умственного его расстройства. Я напомнил Шевченку несколько коротких его произведений, забытых им, он записал их. Вообще из разговора оказалось, что из написанных до 46 года его произведений многие потеряны безвозвратно.
После обеда отправились в Козинцы, в 2 верстах от Днепра. Нетерпение скорее увидеть «Дніпро широкополий, і гори, і кручі» заставило его, не дожидаясь запряжки лошадей, отправиться пешком. Мы застали его на половине пути на траве в раздумье по случаю разделения дороги на две ветви и отправились вместе. Вечером устроили на Днепре рыбную ловлю. Она вышла не совсем удачна, зато тихая украинская ночь с мириадами звезд на чистом своде неба как будто нарочно, во всем чарующем ее величии, приветствовала так давно знакомого ей поэта. Глядя на окружающие его родные ему картины природы, поэт сказал: «Как хорош быт поэта, если бы он мог быть только поэтом и не гражданином». Лежа на берегу, мы несколько часов провели в беседе. Закончив прогулку вкусной ухой, отправились на ночлег в Козинцы. На другой день утром он на дубе отправился к М. А. Максимовичу в Прохоровку. На пути из Киева Шевченко заехал ко мне, пробыл у меня около двух суток. Заметно мрачное настроение духа было следствием известного неприятного случая с ним в Киевской губернии; особенно резко оно отразилось в фотографическом его портрете, снятом в Киеве, которого экземпляр он оставил мне; в нем, впрочем, я нахожу гораздо более сходства, чем в литографированном.
В это последнее свидание он высказал мне намерение через два года взять в арендное содержание небольшое пространство земли на днепровских горах против Прохоровки, построить небольшой домик и там провести остаток жизни. Скоро после отъезда в Петербург он прислал мне «Кобзаря». На письмо мое к нему в Петербург он не ответил, и меня тяготила мысль, что, может быть, взгляды мои на ожидаемую крестьянскую реформу не согласовались с его взглядами, но друг его, М. М. Лазаревский, бывший у меня после его смерти, заверил меня, что это не имело никакого влияния на то глубокое чувство привязанности ко мне, которое он сохранил до самой смерти.
М. М. Лазаревский в непродолжительное свидание со мною успел только в общих чертах представить грустную картину последних годов жизни Шевченка. Редкая человеческая натура может устоять против той нравственной борьбы и тех физических бедствий, которые достались на долю поэта. [Тоска разочарования заставила его искать облегчения в свойственной нередко самым высоким натурам слабости, и никакие усилия глубоко преданных друзей не могли своротить его с того пути, который так безвременно привел его к могиле.]
А. О. Козачковский
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О Т. Г. ШЕВЧЕНКЕ
(С. 88 — 92)
Впервые опубликовано в «Киевском телеграфе» (1875. — 26 фев. — С. 1 — 2). Перепечатано в «Зоре» (1889. — № 6 — 7. — С. 109 — 112). Печатается по первой публикации.
Козачковский Андрей Осипович (1812 — 1889) — врач. Учился в Петербургской медико-хирургической академии. Окончив курс, в августе 1835 года был зачислен в 27 флотский экипаж, плавал на бриге «Филоктет». кораблях «Березино», «Бриен». Шевченко познакомился с ним осенью 1841 года в Петербурге, после увольнения Козачковского в сентябре из Морского ведомства. С 1844 года Козачковский работал в Переяславе: сначала — городской врач, позже — преподаватель медицины в духовной семинарии (см.: Плачинда В. Тоді, в Переяславі // Літ. Україна. — 1985. — 1 січ. — С. 6). Шевченко впервые навестил его в августе 1845 года, ездил с ним в соседние села Андруши и Монастырище. В октябре 1845 года поэт снова приехал в Переяслав и пробыл у Козачковского (с перерывами) до начала января 1846 года. Козачковский лечил Шевченко, когда тот был болен. В Переяславе Шевченко написал поэмы «Наймичка», «Кавказ», посвящение «Шафарику», «Заповіт», нарисовал автопортрет (не сохранился), ряд архитектурных и исторических достопримечательностей города, пейзажей окрестных сел. В ссылке в 1847 году Шевчен-/486/ко написал стихотворения «А. О. Козачковскому». Во время последней поездки на Украину в 1859 году поэт дважды — в июне и августе — побывал в Переяславе. Козачковский сохранил значительную коллекцию живописных произведений Шевченко.
Воспоминания Козачковского о Шевченко написаны в начале 1874 года по просьбе П. И. Житецкого. Еще ранее с подобной просьбой обращался к Козачковскому М. А. Максимович. Посылая свои воспоминания 15 февраля 1874 года П. И. Житецкому, Козачковский писал ему: «Я весьма благодарен Вам за то, что Вы дали мне возможность очистить совесть мою по крайней мере пред блаженною в род и род памятью покойного М. А. Максимовича, еще в 1866 году просившего доставить ему воспоминания мои о нашем вечно памятном народном Поэте.
Извините, что я так долго промедлил. Вечные дрязги житейские оставляли мне мало спокойных минут для того, чтобы выявить в памяти моей, во всем мировом, грандиозном ее величии личность, в которой во всей полноте олицетворились предо мною все светлейшие стороны Украйны, все прекрасное и славное, и все наболевшие, накипевшие чувства и болезненные стороны нашей родины, чтоб проникнуться теми впечатлениями и чувствами, которыми волновала меня эта прекрасная, живая, величественная Поэма.
Свято исполняя данный мною М. А. Максимовичу обет полной достоверности и безпристрастия,я высказал все, не скрывая ничего хорошего и дурного» (ЦНБ АН УССР, I, 48399).
...альманах Гребенки «Ластівка» — украинский альманах, подготовленный Е. Гребенкой и изданный в Петербурге в 1841 году. В редактировании его принимал участие Шевченко. Здесь впервые напечатано пять его произведений: «Причинна», «На вічну пам’ять Котляревському», «Тече вода в синє море», «Вітре буйний, вітре буйний» и раздел из поэмы «Гайдамаки».
Зеленский Борис Михайлович — очевидно, студент Медико-хирургической академии, в дальнейшем служил лекарем при Одесской врачебной управе.
Максимович Михаил Александрович (1804 — 1873) — украинский природовед, историк, фольклорист, поэт. В 1834 — 1835 годах — ректор, в 1836 — 1845 годах — профессор Киевского университета. Шевченко познакомился с Максимовичем в Киеве в 1843 году. Возвращаясь из ссылки, он посетил Максимовича в Москве, побывал у него в Прохоровке, Золотоношского уезда, Полтавской губернии (теперь Каневского р-на, Черкасской обл.). Тогда же нарисовал портрет Максимовича и его жены Марии Васильевны.
Щепкин Михаил Семенович (1788 — 1863) — русский актер, основоположник критического реализма в украинском и русском театральном искусстве. Бывший крепостной, выкупленный у помещика при содействии И. Котляревского, С. Волконского, Н. Репнина и др. В 1824 — 1863 гг. играл в Московском Малом театре. Шевченко восхищался игрой Щепкина, был одним из его близких друзей. Они неоднократно встречались в Москве, Петербурге, Нижнем Новгороде. Щепкин блестяще читал со сцены стихи Шевченко. Поэт посвятил ему произведения «Чигрине, Чигрине», «Заворожи меш, волхве», «Неофіти». В 1858 году Шевченко в Москве нарисовал портрет Щепкина (хранится в ГМШ).
Бодянский Осип Максимович (1808 — 1877) — филолог, историк, поэт, профессор Московского университета, один из основателей славистики в России. Познакомился с Шевченко в феврале 1844 года в Москве, встречался с ним в 1845, 1858, 1859 годах.
Такая же судьба... постигла прекрасную поэму «Иоанн Гус», посвященную Шафарику. — Другое (основное) название этой поэмы — «Єретик». Единственный автограф этого произведения — в рукописном сборнике «Три літа» — после ареста Шевченко в 1847 году был оставлен осел в III отделении. После возвращения из ссылки Шевченко тщетно разыскивал эту поэму. Отыскался список лишь небольшой части произведения. Полностью поэма опубликована по автографу из архива бывшего III отде-/487/ления только в 1906 году в журнале «Былое» (№ 6. — С. 1 — 5). Поэма содержит стихотворное посвящение деятелю чешского и словацкого возрождения, выдающемуся филологу Павелу Йосефу Шафарику (1795 — 1861), о деятельности которого Шевченко знал главным образом по рассказам Бодянского и диссертации его ученика С. Н. Палаузова «Иоанн Гус и его последователи» (1845).
...большая картина «Видение Иезекииля в пустыне, полной сухих костей»... — Этот сюжет упоминается в повести Шевченко «Художник»: «Я же в то время компоновал эскиз «Иезекииль на поле, усеянном костями» (Т. 4. — С. 177). Иезекииль (около 622 г. до н. э. — год смерти неизвестен) — жрец Иерусалимского храма, один из пророков, автор одной из книжек Ветхого завета, которая названа его именем, хотя в ней и заметны следы значительных редакций.
...переехал в с. Вьюнище к помещику С. Н. Самойлову... — Самойлов Степан Никифорович (умер в 50-х годах XIX ст.), небогатый помещик, имел имение в с. Вьюнище, в 9 км от Переяслава, вблизи Днепра (теперь снесено в связи с сооружением Каневского водохранилища). Шевченко побывал у Самойлова в августе и декабре 1845 года. Здесь речь идет о втором посещении Вьюнища.
Репнин Николай Григорьевич (1778 — 1845) — русский государственный деятель, старший брат декабриста С. Г. Волконского, князь. В 1816 — 1835 годах — малороссийский военный губернатор (Полтавщины и Черниговщины). Шевченко впервые побывал в его имении Яготине, Пирятинского уезда, Полтавской губернии (теперь районный центр Киевской обл.) в 1843 году. Здесь он написал поэму «Тризна», исполнил две копии с портрета Н. Репнина работы Джозефа Горнунга и нарисовал портрет его внуков Василия и Варвары. В Яготине поэт встретился с дочерью князя Варварой Николаевной (1808 — 1891), дружеские связи поэта с которой длились многие годы.
Волховская Татьяна Густавовна (1763 — 1853) — помещица, владелица имения в селе Мосевке Пирятинского уезда, Полтавской губернии (теперь Драбовского района Черкасской обл.), куда Шевченко впервые приехал с Е. Гребенкой в июне 1843 года и где познакомился с Я. де Бальменом, А. Капнистом, Закревскими, А. Афанасьевым-Чужбинским (см. его воспоминания). Поэт приезжал сюда также в январе 1844 и в январе 1846 года. Здесь он сделал рисунок «Бал у Волховских», написал портрет помещицы А. Шостки (оба произведения не найдены).
...в 1852 году... получил от него письмо... — Письмо Шевченко к А. Козачковскому от 16 июля 1852 года.
...быть только поэтом и не гражданином». — Перефразированные строки стихотворения Н. Некрасова «Поэт и гражданин».
...следствием известного неприятного случая... — Имеется в виду арест Шевченко в июле 1859 года.
Лазаревский Михаил Матвеевич (1818 — 1867) — чиновник, близкий друг Шевченко, второй из шести братьев Лазаревских. Шевченко познакомился с ним в ссылке, в 1847 году, встречался в Орске и Оренбурге, где Лазаревский был служащим Оренбургской пограничной комиссии. В 1850 году М. Лазаревский переехал в Петербург, где служил советником Петербургского губернского правления, позже — управляющим имений графа А. С. Уварова. Вместе с семьей Толстых хлопотал об освобождении Шевченко из ссылки. Возвратившись в Петербург, поэт почти три месяца жил у Лазаревского. /488/