Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи
[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 205-209; 506.]
Попередня
Головна
Наступна
Шевченко был в Киеве два раза: в середине 40-х годов и в конце пятидесятых. И в первый, и во второй раз тут он пробыл довольно продолжительно, и многие знали его лично, другие видели только его, но воспоминания об этом событии совершенно /206/ ясно сохранилось в их памяти. Я не без основания возвел на высокую степень события давнюю, а не раз и моментальную только встречу природного киевлянина с родным и близким сердцу его Тарасом. В глазах малороссов не так давно находившийся еще среди нас батько Тарас нынче стал уже чем-то великим, неземным, как бы освященным — источником любви, добра, света, и если кто видел Шевченко, говорил с ним, то это озарило его надолго лучезарным лучом, и этот свет и ныне еще в глазах малороссов как бы отражается на счастливце и окружает его ореолом...
Образованный, а равно и еле-еле грамотный малоросс ровно знает и благоговеет пред батьком Шевченкой. Заговорите-ка с порядочным малороссом, разумеется, когда он на досуге, а при том и в духе, об его Тарасе и вы неминуемо услышите дрожание голоса, увидите особенный блеск в глазах, а не раз — слезы. Это возбужденное душевное состояние наводит на разные думы и навевает поэтические мечты, которые часто выражаются в определенных, сильных, ярких, а иногда и не лишенных грации формах. Мне не раз доводилось призадуматься над этой трогательной особенностью наших южных собратий...
Отец одного из моих знакомых Г-а был в дружеских отношениях с покойным Шевченком, а сам Г., хотя был тогда, как знал Шевченка, четырнадцатилетним мальчиком, но не раз говорил с ним и хорошо помнит как его самого, так многое, к нему относящееся. Это происходило в Киеве в 1844 и в 45 годах. По словам Г-и, Шевченко был учителем рисовальной школы в Киеве, об чем, однако ж, не вспоминает никто из писавших свои воспоминания о Шевченке. Отец Г. состоял в те времена бессменным дежурным полицейским чиновником при бывшем тогда Киевском генерал-губернаторе Дмитрие Гавриловиче Бибикове. Главными поводами, послужившими сближению между Шевченко и Г., было то, что последний очень любил Малороссию, знал много народных песен и хорошо пел их...
Иногда Шевченко уезжал из Киева за Днепр в Полтавскую губернию, и эти поездки свидетельствуют об том, что уже и в эти времена Шевченко пользовался у своих родичей повсеместною популярностью и глубоким сочувствием.
Я тоже жил в это время в Киеве и хорошо помню, что стихи Шевченко читались в многих кружках, в особенности кровными малороссами и студентами разных национальностей, с особенным увлечением. Некоторые тогда учились малорусскому языку собственно только для того, чтобы в состоянии быть читать и понимать Шевченку. Кроме напечатанной книжки, ходили по рукам рукописные тетрадки, которые списывались почитателями Шевченко наперерыв друг перед другом. Я и сам провел не один вечер над перепискою стихов для себя и для своих знакомых, которым высылал тетрадки в провинцию. Помню, как арестованы были Шевченко, Костомаров и некоторые другие, как об этом говорили постоянно и везде, но шепотом, и как после одного вечера у товарища, где проговорили всю ночь об интересной и таинственной истории ареста и поводах к нему, я попал в пренеприятную историю, и меня, раба божьего, на следующее утро потащили к тогдашнему киевскому генерал-губернатору, суровому Дмитрию Гавриловичу Бибикову, в канцелярии которого я числился. Дело было так: зна-/207/менитый тогда во всем юго-западном крае Писарев управлял канцелярией генерал-губернатора и правил самовластно целым краем. Не то что местные помещики-поляки, разные заседатели, пристава и исправники, но даже советники, прокуроры и председатели палат трепетали перед ним. Дамы генеральского ранга, хлопоча о поступлении своих дочерей в институт, ожидали в приемной по несколько часов выхода, а потом стояли перед грозным правителем навытяжку. К вице-губернаторам и к самим губернаторам Писарев относился тоже очень свысока. Я очень хорошо помню, как когда назначен был волынским губернатором князь Васильчиков, то Писарев, опасаясь его как сына бывшего председателя государственного совета, а следовательно, лица, близко известного государю, распорядился по канцелярии о смягчении тона бумаг к нему, т. к. прочим губернаторам писалось в форме предписаний. В канцелярии генерал-губернатора числились тогда, хотя ничего и не делали, сыновья многих достаточных помещиков-малороссов, поляков, русских, это было в моде, а в числе их также и я. Всем служащим следовало дежурить по канцелярии, но Писарев разрешил барчукам нанимать вместо себя находившихся по авдиторской части военных писарей; те, которые были побогаче, пользовались этим дозволением, и я тоже платил, кажется, по три рубля за сутки моего дежурства одному из писарей, фамилии которого не помню. На следующее утро после упоминаемого мною вечера, который приходился в день моего дежурства, не заходя к себе на дом, полусонный, неумытый, растрепанный захожу в канцелярию и узнаю, что ночью была эстафета, но так как мой писарь был пьян, то почтальон отнес пакет в дом генерал-губернатора и объяснил там, что дежурный по канцелярии и лыка не вяжет. Дошло это до Бибикова, и он потребовал дежурного к себе. Так как по списку дежурным числился я, следовательно, мне и следовало отправиться для объяснений. Пред Бибиковым мы все трепетали, и я хорошо знал, что с ним не разговоришься, а потому кинулся к Писареву, чтобы попросить объяснить его, что я не виноват. Но, на мою беду, лишь только я вошел в кабинет, из кармана моего вылетела небольшая истрепанная тетрадка и покатилась к ногам Писарева.
— Что это у вас?
— Ничего... тетрадка... — сконфуженно ответил я и кинулся подобрать контрабанду, но по неловкости выронил ее из рук, и, уж сам не знаю как, она сделала рикошет и очутилась на столе пред самым носом Писарева. И тут я еще надеялся спастись и протянул руку за тетрадкой, черт дернул Писарева, и он стал глядеть: увы! это были стихи Шевченка, того Шевченка, имени которого в то время никто не смел в Киеве произнести без трепета.
— Отправляйтесь к генерал-губернатору, — отрывисто и зловещим тоном приказал мне грозный правитель, и я не посмел уже даже подумать об том, чтобы просить о заступничестве.
Однако ж к генерал-губернатору нельзя было явиться в куцем пиджаке, в котором я был одет, и мне дал вицмундир один из моих товарищей *.
* Ныне действительный статский советник И. М. Б-в, который и теперь живет в Киеве в собственном доме. Еще недавно мы вспоминали с ним старые времена и мою историю, с Бибиковым. /208/
На беду, товарищ мой был повыше и гораздо плотнее, и я выглядел, как корова в седле, в его вицмундире. Представьте себе мальчишку лет семнадцати, бледного, худого, каким я был, взъерошенного, с скудлыченными волосами, в грязноватом белье, а вдобавок — мешковатой, хвостатой хламиде с медными пуговицами, и вы будете иметь понятие о том, в каком виде я предстал пред грозные очи разгневанного начальника.
— Так вот что! Пьянствовать! Беспутствовать! Либеральничать! Мальчишка! Дрянь! — сурово встретил меня Дмитрий Гаврилович.
— Ваше высокопре... — заикаясь, хотел было я оправдаться.
— Молчать! Без оправданий! — перебил меня грозный голос, и опять посыпался град упреков и брани.
— Ваше высокопрево... — в отчаянии опять было попытался я, но опять раздалось повелительное «Молчать!», и я, конечно, умолк.
— В солдаты! — решил наконец Дмитрий Гаврилович.
Только благодаря ходатайству Всеволода Гавриловича Политковского, который был товарищем по службе моего отца, — оба служили в артиллерии еще при Александре I, — а в сороковых годах состоял при Д. Г. Бибикове и был у него в большой милости, меня помиловали, а только велели уволиться из канцелярии генерал-губернатора.
Какою известностью и сочувствием еще в 40-х годах пользовался Шевченко в Малороссии, можно видеть из следующего рассказа г. Г-ы. Во время одной из своих поездок в Полтавскую губернию по пути Шевченко заехал к одному помещику. Обрадованный хозяин дома угостил прежде на славу своего гостя, а потом предложил вместе с ним поехать к соседу. Тут съехалось много окрестных помещиков, попировали и отправились еще к одному соседу. По дороге общество еще прибавилось, и стали целой большой компанией ездить из дома в дом. Возили с собой кобзарей, музыку, и пошли беспрерывные угощения, попойки, балы... В одном доме случилась презабавная история. Хозяйка, богатая помещица, была восьмидесятилетней старухой, а по обычаю при открытии бала ей как хозяйке следовало первой проплясать с самым именитым гостем, конечно с Шевченком. Старушка, конечно, отказывалась, оправдываясь своими летами, но Шевченко, увидев в этом барскую спесь, вломался в амбицию и потребовал во что бы то ни стало, чтобы старая пани проплясала козачка. Напрасно просила сама старушка, напрасно родные ее убеждали, что бабусеньке не то что плясать, но двинуться трудно, а подкутивший Шевченко и знать ничего не хотел и грозил, что совсем оставит веселую компанию и тем расстроит ее, ежели старая будет продолжать чваниться и не пойдет в присюды. Долго просили его, умоляли и наконец он пошел на сделку и согласился на уступку: решено было, что он пустится трепака, а старуха визави его в кресле, но, однако ж, позируя, будет притопывать под такт ножкой. И притопывала бедная старушенция, чем Шевченко остался вполне удовлетворенным. Известное стихотворение «Тополя», как мне сообщали, написано следующим образом. Как-то Шевченко узнал, что в Киеве на Подоле возле известного всему городу фонтана «Лев», появились вновь прибывшие в город диды и поют какую-то /209/ еще незнакомую песню. Шевченко поспешил к «Льву» и, прослушав песню дидов, тут же написал свою «Тополю», а потом отправился вместе с нищими в ближайший шинок, где и угощал столь близких сердцу его кобзарей до позднего вечера.
Н. Д. Шигарин
ВОСПОМИНАНИЯ КИЕВЛЯН О ШЕВЧЕНКЕ И ЕГО ВРЕМЕНИ
(Отрывок)
(С. 205 — 209)
Впервые опубликовано в ж. «Библиотека западной полосы России» (1880. — Т. 1. — С. 1 — 18). Отрывки печатаются по первой публикации.
Шигарин Николай Д. (род. в 1830 г.) — чиновник канцелярии киевского генерал-губернатора. Издатель журнала «Библиотека западной полосы России».