Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 236-246; 519-520.]

Попередня     Головна     Наступна             Див. повний текст без купюр.





Д. Г. Клеменсов

КОЕ-ЧТО ИЗ ЖИЗНИ Т. Г. ШЕВЧЕНКО В РАИМЕ



Ровно десять лет, с 1847 по 1857 год, провел даровитый украинский поэт Тарас Григорьевич Шевченко в ссылке... 9 июня 1847 года Шевченко был уже в Оренбурге, откуда немедленно, по распоряжению генерала Обручева, отправлен в Орскую крепость для зачисления в 5-й Оренбургский линейный батальон. Здесь он пробыл почти целый год, до мая 1848 года. Как провел поэт этот год, — мы не знаем, можем указать только, что времяпрепровождение его было угодно начальству, как это видно из официальной аттеста-/237/ции командира 5 линейного батальона: «рядовой Тарас Шевченко ведет себя хорошо, службою занимается исправно, образ мыслей его не подает никакого повода к чему-либо предосудительному» («Исторический вестник», 1886 г.).

11 мая 1848 года Шевченко уже шагал по Каракумским пескам в составе прикрытия транспорта генерала Шрейбера в укрепление Раим, построенное незадолго перед этим на берегу реки Сырдарьи. служившей в ту пору естественной пограничной чертой между Россией и владениями независимых степных инородцев.

Начальником укрепления в это время был Ерофеев, личность легендарная, но как при нем, так и позже, до репрессалий, начавшихся с 1850 годом, жизнь Тараса Григорьевича была относительно сносной. Он пользовался самой широкой свободой, возможной в полудикой стране, находившейся притом на военном положении.

Жил он отдельно от солдат в особой калмыцкой юламейке, ходил и ездил когда и куда угодно, посещал даже соседних мирных киргизских старшин; его переписка с друзьями была свободна от контроля, местное начальство не возбраняло ему даже носить традиционную опушковую шапку и партикулярное платье, — в таком положении, по крайней мере, застал его в Раиме девятнадцатилетний прапорщик, ныне уважаемый земский деятель Э. В. Нудатов, со слов которого мы пишем настоящие строки.

Понятно, что о запрете на рисование не было и помина, и хотя у Тараса Григорьевича не было красок, — он невозбранно рисовал тушью и пером. Делалось это не только с ведома, но часто и по просьбе начальства, так, у нас имеется портрет Э. Нудатова, нари-/238/сованный Шевченко тушью по просьбе этого офицера. Несколько позже, когда для промера и вообще исследования берегов Аральского моря была послана особая экспедиция под начальством флота капитан-лейтенанта Бутакова и Шевченко прикомандировали к этой экспедиции «для снятия береговых видов Аральского моря», генерал Федяев, прибывший в Раим для смены гарнизона, привез Тарасу Григорьевичу набор красок. Полагать надо, что все эти краски были поглощены надобностями экспедиции, потому что в следующую зиму 1849 года Шевченко уже не имел их в руках и снова рисовал портреты и проч. просто тушью или пером...

Берега Сырдарьи и Аральского моря были в ту пору в полном смысле слова terra incognita 1 для всего цивилизованного мира. До чего смутны были представления об этих местах — видно из следующего характерного обстоятельства, рисующего, кстати, типическую исполнительность казенного чиновника.



1 Неизведанной землей.



Командир Оренбургского корпуса генерал-майор В. А. Обручев, как начальник всего Оренбургского края, к которому причислялись и берега Сырдарьи, дал некоему Шульцу, офицеру генерального штаба, официальное поручение исследовать неведомые дотоле берега Сырдарьи и отыскать на них удобные места для возведения укреплений, пристаней и всего прочего. Исполнительный немец отправился во главе солидной экспедиции, пробродил где-то несколько месяцев и, возвратившись, донес Обручеву, что берега представляют собою нечто вроде Эдема: травы там выше роста человека, растительность тропическая, климат превосходный, лазурь небес и вообще все прелести, какие только могут сниться истому немцу в Одиновой Валгалле. Прельщенный прелестью немецкого описания, Обручев отправился в экспедицию самолично, предполагая основать укрепление-порт на одном из лучших пунктов реки по указанию Шульца. То, что представилось глазам начальника края, было настолько далеко от радужных немецких описаний, что Обручев, наскоро возведя кое-какие необходимые постройки, поторопился удрать от этих мест, сделавши перед отъездом категорическое распоряжение:

 — Вот что, друг, если ты этот проклятый богом край называешь раем, так сиди же тут, пока не вырастишь пахучих трав в рост человека, не притянешь сюда лазоревых небес и всего того, что расписал в своем донесении.

Действительно, как видно из рассказов г. Нудатова, край этот представлялся чем-то ужасным. Весь путь, почти от Орской крепости, тянулся по необозримым сыпучим пескам, при малейшем ветерке менявшим весь профиль местности. Вьюки, снятые с лошадей и верблюдов на привале, оказывались к утру целиком занесенными волнами зыбучего песка. Берега же Сырдарьи представляли собою беспрерывные болота, поросшие огромными, до трех саженей в вышину, зарослями камыша, ютившими в своих дебрях бесчисленные стаи диких гусей, уток, двухаршинных клыкастых кабанов, змей и тигров.

Немудрено, что эта сторонка, с легкой руки Обручева сделавшаяся местом военно-административной ссылки, чем-то вроде дисциплинарного батальона, не тянула к себе никого и пополнялась /239/ исключительно выпусками из «палочной академии». Если же туда и попадали воспитанники других академий, то это являлось просто случайностью, основанной на пословице «от тюрьмы да от сумы не отказывайся». Вот, например, как попал туда г. Нудатов, воспитанник оренбургского Неплюевского корпуса.

1848 год был одним из самых тяжелых в последнем столетии жизни русского народа. Азиатская холера божьим бичом прошла тогда чуть ли не по всей России.

...Одним из наиболее пострадавших от холеры городов был Оренбург. Жертвы этой страшной, тогда совершенно еще не исследованной болезни валились без счета, точно колосья под лезвием острой литовки, их не успевали хоронить. Во время эпидемии из Оренбурга по всем окрестностям, на десятки верст рассылались казачьи разъезды для погребения гнивших под открытым небом трупов...

Для предания трупов земле в караван-сарай ежедневно приводились из замка большие партии арестантов, целые дни занимавшихся только рытьем братских могил да сваливанием туда очередных трупов из штабеля. Многие из невольных могильщиков рыли могилы буквально для самих себя, так как тут же падали, пораженные ужасною болезнью. И вот, в один из таких страшных дней девять арестантов не выдержали и бежали из партии, возвращавшейся в замок. Так как караул в тот день занимал г. Нудатов, то ответственность за побег падала на него. Военно-судная комиссия, наряженная по этому поводу, вне всякого сомнения оправдала бы невольного виновника, но, на свою беду, напуганный каким-то арестантом, офицером из поляков, прапорщик вздумал оправдываться непосильностью лежавших на нем и на всех низших офицерах обязанностей, и в этом духе дал письменные ответы на такие же запросы военно-судной комиссии.

Это сочли за жалобу на начальство, что в ту суровую пору считалось более чем непростительным, и прапорщика, кое-как замявши дело, отправили в ссылку на край света в укрепление Раим, незадолго перед тем построенное, как мы уже говорили, Обручевым при посредстве Шульца. Впоследствии уже, вероятно, желая как-нибудь завершить дело, комиссия вновь затребовала от г. Нудатова ответов на свои запросы уже из Раима,

Шевченко, к которому Нудатов обратился как к «опытному, компетентному» с вопросом, как поступить, посоветовал ответить: «На сие имею честь уведомить военно-судную комиссию, что ответы на требуемые оной комиссией вопросы мною уже даны такого-то числа в бытность мою в Оренбурге», то есть посоветовал сослаться на оправдательную отповедь, собственно-то и вызвавшую ссылку г. Нудатова в Раим.

 — Пускай-ка они там почухаются! — добавил советчик. Расчет Тараса Григорьевича оправдался, и Нудатова больше не тревожили запросами.

Первая встреча г. Нудатова с поэтом, находившимся в укреплении уже около полугода, произошла на параде у церковной палатки в день прибытия г. Нудатова во главе большого транспорта, доставившего в Раим жалованье, провиант и оружие. Передаем словами рассказчика о впечатлении встречи.

«Меня поразила, — говорит г. Нудатов, — какая-то странная /240/ неуклюжая фигура, разгуливавшая по церковной площади. Кругом все военный народ — солдаты, офицеры, а он в мерлушковой шапке, в широких шароварах, в какой-то странной поддевке (свитка?) и с бородой. Он так вольно похаживал, заговаривал с офицерами, смеялся».

На вопрос г. Нудатова один из офицеров укрепления ответил, что это знаменитый поэт Шевченко, сданный в солдаты по какомуто политическому делу.

 — В солдаты? Почему же он не в форме? И с бородой?

 — Ну, что вы, ему и без того горько!

Вот как смотрели на Шевченко сотоварищи по службе.

Начальником укрепления в то время был уже казачий полковник Ефим Матвеевич Матвеев, построивший свои отношения к поэту-солдату на той же мерке участия и сожаления.

Прибыл Шевченко в Раим, как мы уже сказали, несколько ранее назначения туда Матвеева, при Ерофееве, об отношениях которого к поэту мы уже сообщили. Таких добрых отношений держались все, так или иначе сталкивавшиеся с ним. Вообще ему дозволялось многое, о чем и не мечтали его петербургские друзья. Надо, впрочем, заметить, что удаленность Раима от всех административных центров России влекла за собою такие последствия, что за судьбу ссыльного трепетали, и небезосновательно.

...Вообще вся жизнь поэта в Раимском укреплении рисуется нам, со слов г. Нудатова, крайне печальными красками. Редко Шевченко увлекался рисованьем какого-нибудь портрета, еще реже стихами, которые он тут же, прочтя кому-либо из приятелей, уничтожал.

Чтения у него почти не было, если не считать двух-трех книжонок, имевшихся у крепостных офицеров.

Денежные средства Тараса Григорьевича были крайне скудны; не получая помощи решительно ниоткуда, он крайне нуждался в деньгах. Единственным денежным ресурсом его были портреты с сотоварищей, за которые он получал обыкновенно по червонцу за каждый, но так как офицеров в укреплении было очень немного *, то и весь годовой бюджет Тараса Григорьевича был крайне скуден. Положим, что казна давала ему все необходимое для поддержания существования, но ведь не единым хлебом, сказано, жив будет человек, и Тарас Григорьевич должен был строго ограничивать свои потребности.



* Кроме упомянутых в настоящей статье и кроме казачьих офицеров, в Раиме были: Ковальский — начальник артиллерии, Васильев — инженер, Селецкий — штаб-офицер, Шкуль — ротный командир и Богданович — субалтерн.



Квартируя в особой от солдат юламейке, вместе с таким же безденежным солдатом из поляков (Нудатов не припомнил его фамилии), Тарас Григорьевич, поочередно с соквартирантом, приносил себе туда же пищу из общего солдатского котла.

Не для характеристики раимского, бывшего вообще очень хорошим, а для определения общего солдатского пайка, мы приведем следующий характерный рассказ г. Нудатова.

Над консервированием пищевых веществ хлопотали и в ту пору, так что бисмарковская гороховая колбаса является в этом деле не первинкой; не немец выдумал консервы. Генерал Обручев не отста-/241/вал от других и выдумал сушеную капусту. Насушили целые горы капустных листов и разослали в разные подведомственные изобретателю места для наполнения выносливого солдатского брюха. В число объектов наблюдения попал и раимский гарнизон с Тарасом Григорьевичем. Из консервированной капусты наварили какой-то бурды и торжественно, в присутствии всего крепостного начальства, дали солдатам испробовать. Солдатики поморщились, хлебнули раз, другой и позасовывали ложки, по обычаю, за голенище.

 — Хорошо? — спрашивает Матвеев.

 — Так точно, вашскобродие!

 — Почему же не едите, или не вкусно?

 — Так точно, вашскобродие!

 — Ну, что ж, выбросить, что ли?

 — Рады стараться, вашскобродие! — обрадовались солдатики.

 — Я знаю, что вы рады бы, да казенное добро бросать зря не годится.

 — Что ж делать с ней? — задумался Матвеев.

 — Киргизам заместо табаку сбудем, вашскобродие! — предложил чей-то изобретательный голос, и весь транспорт капусты действительно ушел к киргизам, охотно выменивавшим и курившим это зелье *.



* Торговля с киргизами в то время была только меновая. Киргизы вовсе не принимали денег, и если в киргизских становищах иногда и встречались монеты, то только в виде серег, ожерелий и тому подобных женских украшений.



Правда, раимский гарнизон не нуждался ни в каких консервах; сырдарьинские дебри камыша давали ему так много всякого довольствия, что весь так называемый порционный скот оставался все время нетронутым. Солдаты ходили целыми командами в камыши, и каждая охота давала такое обилие дичины — кабанов, уток, гусей, фазанов, что весь гарнизон питался только этим. Весною добывалась такая масса яиц дикой птицы, что их возили к Раиму полнехонькими лодками. Понятно, что Тарас Григорьевич не нуждался в пище, но в то время, когда ему почему-либо не хотелось есть солдатское варево из смеси кабаньего, гусиного и иных мяс, он свободно шел обедать к кому-нибудь из офицеров, и последние всегда охотно принимали Тараса Григорьевича в число сотрапезников.

Сам Тарас Григорьевич охоты не любил и никогда не ходил на нее, но г. Нудатов помнит один случай, где Шевченко принимал деятельное участие в убийстве тигра. Тигров в непролазных камышах Сырдарьи было довольно изрядное количество, но солдаты и казаки избегали этой охоты; поколачивали леопардов, но тигров боялись. Однажды, плывя в баркасе с большой партией — человек в 70, г. Нудатов услышал в камышах страшный треск. Кабан так не ходит, у него есть готовые проторенные дорожки, а это шло, видно, напролом, не разбирая дороги. Казаки догадались, что это был тигр, и попросили разрешения пристать к берегу поохотиться, но еще нос баркаса не успел уткнуться в берег, как охотники пошли на попятный, несмотря на то. что за шкуру убитого зверя казна платила тогда по 10 руб.

Вообще за все пребывание г. Нудатова в Раиме (Раим-Кала, получившая свое имя от местного богатыря Раима, похороненного внутри крепости на небольшом пригорке. Могила его — каменный /242/ полумесяц — уцелела, кажется, и по сей час) в укреплении не утраивалось ни одной охоты на тигра; убит был только один при деятельном участии Тараса Григорьевича, но об этом дальше, а пока скажем, что в ту пору, при плохих кремневых ружьях, тигровая охота едва ли кому могла казаться заманчивою.

В 1849 году был такой случай: какой-то лакомка-тигр облюоовал себе становище киргизов, состоявшее из 50 или 60 юламеек. В первое время он только потаскивал скотину и втихомолку съедал ее где-нибудь в камышах, а в конце дошел до такой наглости, что, ничуть не стесняясь человеческим обществом, забирался всредину становища (последние устраиваются обыкновенно так, что юламейки ставятся кругом, оставляя всредине обширный двор) и, закусивши верблюжонком, преспокойно растягивался тут же на ночлег. Выспавшись, он уходил, вероятно, для моциона в камыши, а потом снова возвращался.

Пока дело шло о верблюдах, киргизы не беспокоились особенно «Кушай мала-мала», — спокойно говорили они, хотя несколько раз меняли место становища, — тигр, однако, очень скоро находил его, вовсе, по-видимому, не намереваясь оставить своих привычек но скоро непрошеный гость начал добираться и до человеческого мяса Стоило какому-нибудь неразумному киргизенку высунуть нос из своей норы не в урочное время, тигр уже тут как тут и кушает молодого каракалпака. Этого снести было уже нельзя; киргизы столковались и решили отвадить гостя.

Человек сто вооруженных пиками, саблями, кинжалами, луками (ружьями русское правительство их не баловало, а англичане еще не знали этих мест) разом высыпали из юламеек и двинулись плечо с плечом на удивленного хищника. Тигр поднялся, расправил спину и стал выжидать приближения непокорных данников. Произошла страшная рукопашная схватка целой сотни на одного, и дело кончилось тем, что тигр ушел, правда, весь израненный, но на месте схватки осталось 6 человеческих трупов да человек 20, страшно изуродованных, привезли в укрепление на попечение военных докторов.

А «охота» Шевченко происходила при следующих условиях: однажды четверо казаков ухлопали огромнейшего кабана. Тушу вытащили кое-как из камышей и бросили на берегу, предполагая на следующее утро прислать за нею телегу, но на утро половина двадцатипудовой туши оказалась съеденною, причем на песке остались несомненные следы присутствия тигра. На собранном по этому поводу солдатском совете Тарас Григорьевич предложил оставить тушу на месте, но прямо к ней насторожить несколько ружей. К последним от туши провести бечевки и приспособить их так, чтобы тигр, зацепивши свой ужин, непременно спустил все курки. Тарас Григорьевич тут же устроил модель приспособлении на особых рожках и охотники уставили свою засаду. На следующее утро, к великому удовольствию Тараса Григорьевича, тигра нашли убитым, но на расстоянии полуверсты от места катастрофы! Шесть ружей выпустили свои заряды, шесть пуль всадили в зверя, но он имел еще силы отойти почти на полверсты. Шкура этого царя камышей, не считая хвоста, была не менее четырех аршин в длину.

Как было не бояться такого зверя!

Итак, в пище Тарас Григорьевич не нуждался, но в деньгах — /243/ очень, и потому попросту сам напрашивался, предлагая свои услуги снять портрет с кого-либо. Один из таких случаев напомнил г. Нудатову интересный разговор с поэтом, который мы считаем нелишним привести здесь.

Пользуясь в Раиме относительной свободой, Шевченко часто уезжал из крепости гостить в соседние стоянки мирных киргизов. В одну из таких поездок к бию (калмыцкий князь), лежа на разостланной у биевой палатки кошме — за кирпичным чаем, Шевченко предложил г. Нудатову снять с него портрет в настоящей его позе и обстановке.

 — Бросьте, Тарас Григорьевич, — ответил Нудатов, — если бы из того червонца, что вы заработаете, толк вышел, а то ведь опять пропьете, а в этом что хорошего? И на вас больно смотреть, да и вам самим нехорошо.

Тарас Григорьевич опустил голову.

 — Что об этом толковать! — через минуту сказал он. — Вы вот тоже, как и я, за вину сюда попали, да знаете, что скоро выйдете и опять станете вольной птицей, а я? Я не только не знаю, когда и куда, а не знаю даже, выйду ли из этой каторги.

Портрет все-таки был снят. Вот до чего бы унижен человек, а петербургские друзья его занимались в это время платоническими соболезнованиями о судьбе гонимого поэта. Впрочем, иначе на свете и не бывает. Все друзья В. Белинского негодовали на издателя, закрепостившего себе труд гениального критика, но никому и в голову не пришло помочь нуждающемуся сотоварищу выбиться изпод тяжелой руки эксплуататора...

Кроме портретов, Шевченко делал иногда снимки местностей /244/ и легкие жанры, а один раз изобразил большую карикатуру на местное общество.

Женское общество укрепления состояло, если не считать попадьи, из одного только семейства провиантского чиновника Цыбисова (Дамис, новый начальник Раима, сменивший Матвеева, прибыл в укрепление с женою (кажется, морганатическою) и дочерью несколько позже). Дочь Цыбисова, хорошенькая девятнадцатилетняя брюнетка, влекла к себе все сердца укрепления. Наиболее сильно такая любовная горячка сказывалась в первых числах каждого месяца, когда головы офицеров еще не успевали прийти в норму после непрерывных возлияний Бахусу. Бедная девушка в эти числа /245/ выслушивала по десятку предложений, забывавшихся, однако, виновниками на другой же день по вытрезвлении. Вот на этот-то наплыв матримониальных чувств в пьяные сердца Шевченко нарисовал карикатуру. Он изобразил всех ухаживателей направляющимися к дому Цыбисова прямо из палатки маркитанта. Тут среди других офицеров Тарас Григорьевич изобразил и четырех наиболее близких своих приятелей — поручиков Эйсмонта и Нудатова и двух докторов — Лаврова и Килькевича. Виновница демонстрации сидела в объятиях матери у входа в юламейку, а над ними в позе боксера высилась фигура негодующего отца семейства, лопатою угрожающего наступающим женихам. Эта большая, около аршина в длину, карикатура была набросана пером на большой чистой доске обыкновенного деревянного некрашеного стола, стоявшего в палатке. Вот в какой обстановке прожил поэт лучшую пору своей жизни, ту, в которую наиболее проявляется сила и творчество человека... Да и какую иную жизнь могли создать остальные сотоварищи его — пионеры заселения «степной России», Руси каракалпаков, тигров, зыбучих песков и страшных зимних буранов, вплотную заносивших снегом незатейливые глинобитные мазанки полудеревни-полукрепости? Не говоря уже о книгах или газетах, в дальних степных укреплениях зачастую не хватало даже провианта. Однажды офицеры Раима получили «циркулярное» приглашение от одного из сотоварищей «пить чай с сахаром». Полюбоваться на вышедший из обихода уже около месяца сахар собралось все офицерство, здесь же был и Шевченко. Оказалось, что шутник-хозяин, разыскавши где-то в тайниках чемодана случайно застрявший там кусочек сахара, повесил его на веревочку над столом и предложил собравшимся пить чай, поглядывая время от времени на единственно уцелевший в укреплении кусочек сахара.

Летом 1849 года Шевченко ездил в Аральскую экспедицию с Бутаковым. Какова была эта экспедиция, что вынес из нее поэт, — г. Нудатов, остававшийся в Раиме, не знает, да многое даже из виденного и слышанного им, за долгий 40-летний промежуток с 1848 по 1889 год, улетучилось из его памяти. И немудрено. Слава Тараса Григорьевича, эта прихотливая любовница, венчающая своих избранников обыкновенно после конца всех их житейских треволнений, слава поэта сверкнула много позже описываемого нами времени, и тогда только Нудатов узнал, с кем сталкивала его судьба.

И теперь в воспоминаниях его, уже подернувшихся туманом былого, симпатичный образ изгнанника-поэта рисуется далеко неясными штрихами. Время пощадило только отдельные эпизоды, да и то выдающиеся, детальная же сторона столкновений Нудатова с поэтом закрылась непроницаемым флером минувшего.

Шевченко часто читал нам свои стихи, говорит Нудатов, и я как теперь помню его мягкий, певучий, ласкающий голос. Помню, как однажды ранней весной мы вышли с ним на солнечный припек и расположились на глинобитных скамейках у южной стены солдатских казарм. Мы были одни и сидели молча. Долго смотрел Тарас Григорьевич на ярко блестевшие желтовато-белые пески голой степи и начал читать мне на память какие-то отрывки на своем родном наречии.

Я не помню уже их содержания, но у меня осталось в памяти одно слово, как будто заглавие поэмы — «Наймичка». /246/

Да, и солдатская шапка, и тяжесть изгнания не могли выветрить из печальной души — души поэта — родных звуков его далекой родины.











Д. Г. Клеменсов

КОЕ-ЧТО ИЗ ЖИЗНИ Т. Г. ШЕВЧЕНКО В РАИМЕ

(С. 236 — 246)


Впервые опубликовано (в другой редакции) в газ. «Южный край» (1890. — 31 дек.); в пересказе, на украинском языке — в ж. «Зоря» (1891. — № 5. — С. 91 — 94). По автографу ЦНБ АН УССР опубликовано в кн.: Іофанов Д. Матеріали про життя і творчість Тараса Шевченка. — К., 1957. — С. 50-69. Печатается по автографу (Отдел рукописей ЦНБ АН УССР, ф. 1, № 316).

Д. Клеменсов — псевдоним Монтвида Дмитрия Григорьевича, русского писателя и журналиста, сотрудника периодических изданий 70 — 80-х годов, автора книги «По волнам. Рассказы и сценки» (СПб., 1887). Интересовался творчеством Шевченко; взял эпиграфом к своему рассказу «Христос воскрес» строки из поэмы «Гайдамаки» в русском переводе. Живя в Пензе, встречался там с Э. В. Нудатовым (в то время — управляющий отделением дворянского и крестьянского банка), от которого и записал воспоминания о пребывании Шевченко в Раимском укреплении. Рукопись воспоминаний была послана в журнал «Киевская старина» с письмом от 30 марта 1889 года (Отдел рукописей ЦНБ АН УССР, ф. 3, № 4019), однако в «Киевской старине» эти воспоминания напечатаны не были.

Рукопись Д. Клеменсова интересна прежде всего тем, что в ней сохранились — со слов очевидца Э. Нудатова — некоторые подробности жизни Шевченко в Раимском укреплении. Вместе с тем в тексте Д. Клеменсова имеется ряд неверных выводов (в частности о причинах ссылки Шевченко: мемуарист безосновательно считал одной из них некие «непристойные» рисунки), а также явное стремление идеализировать царя Николая I и оправдать его жестокий приговор украинскому поэту и художнику. Вследствие этого здесь перепечатывается только та часть рукописи Д. Клеменсова, в которой содержатся записанные им воспоминания Э. Нудатова.

Нудатов Эраст Васильевич (род. в 1828 г.) — воспитанник Неплюевского кадетского корпуса в Оренбурге, прапорщик 4 Оренбургского линейного батальона. В 1848 году попал в Раимское укрепление, где встречался с Шевченко. Впоследствии стал земским деятелем, служил в Самарско-Нижегородском банке.

...из официальной аттестации командира... — Имеется в виду ответ майора Д. Мешкова от 10 марта 1848 года на запрос вышестоящего начальства о поведении Шевченко в Орской крепости (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 163. В записи Д. Клеменсова этот документ цитирован по статье: Гаршин Е. Шевченко в ссылке // Исторический вестник. — 1886. — № 1. — С. 66 — 73).

Начальником укрепления в это время был Ерофеев... — Подполковник Ерофеев Степан Егорович командовал Раимским укреплением до конца 1848 года, когда был уволен за служебные упущения и пьянство. Шевченко был свидетелем его самодурства и жестокого обращения с подчиненными, о чем и рассказал Нудатову.

...у нас имеется портрет Э. Нудатова, нарисованный Шевченко... — Судьба упомянутого здесь портрета не известна.

...генерал Федяев... — Речь идет о генерал-майоре Федяеве Лонгине Ивановиче (род. в 1794 г.), командире 1-й бригады 23-й пехотной дивизии. Славился своей честностью и гуманностью, сочувственно относился к Шевченко, поддерживал ходатайства друзей об облегчении его положения.

Прибыл Шевченко в Раим... — в Раимском укреплении Шевченко находился трижды: с 19 июня по 25 июля 1848 года во время подготовки шхун к началу Аральской экспедиции; с января по апрель 1849 года (именно тогда с ним познакомился Э. Нудатов) и с конца сентября по 10 октября 1849 года, возвращаясь в Оренбург по окончании Аральской экспедиции. /520/

Васильев Алексей Степанович (род, в 1816 г.) — инженер-прапорщик, гарнизонный инженер Раимского укрепления.

Шкуп Владислав Адамович (1799 — 1863) — капитан, командир роты 4 Оренбургского линейного батальона. (Мемуарист по ошибке называет его «Шкуль».) Поляк по национальности, принимал участие в польском восстании 1830 года. Попав в плен, перешел на службу к русским, в 1833 году привлекался к следствию по делу о «польском заговоре» в Оренбургском крае.

Богданович Павел Иванович — поручик, субалтерн-офицер роты 4 Оренбургского линейного батальона.

Цыбисов Михаил Васильевич — губернский секретарь, смотритель Раимской лавки Оренбургской полевой провиантской комиссии. К его дочери Цыбисовой Анастасии Михайловне (род. в 1833 г), сватались офицеры, изображенные на шуточном рисунке Шевченко. В 1850 году она вышла замуж за одного из изображенных на шевченковской карикатуре — прапорщика Эйсмонта Густава Карловича.

Дамис Яков Яковлевич — майор, занял должность командира 4 Оренбургского линейного батальона в декабре 1848 года, в мае 1849 — стал начальником Раимского укрепления. Умер в Раиме в декабре 1850 года.

Лавров Арсентий Михайлович — титулярный советник, младший лекарь Раимского лазарета. Состоял в дружеских отношениях с Шевченко, вместе с ним написал из Раима письмо к А. Макшееву от 26 марта 1849 года (см.: Т. Г. Шевченко в епістолярії Відділу рукописів ЦНБ АН УРСР. — К., 1966. — С. 16 — 17. Подпись А. Лаврова в этом издании расшифрована неточно).

Килькевич Сильвестр Станиславович (род. в 1813 г.) — титулярный советник, старший лекарь Раимского укрепления, поляк по национальности. Обучался в Виленской медико-хирургической академии, за связи с польским освободительным движением в 1843 году был переведен на службу в Оренбургский корпус. Поддерживал связи с польскими политическими ссыльными, дружил с Шевченко в Раиме.











Попередня     Головна     Наступна             Див. повний текст без купюр.


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.