Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи
[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 316-322; 540-541.]
Попередня
Головна
Наступна
Известно, что в 1850 году Тарас Григорьевич Шевченко сделался невольным защитником отечества и в качестве рядового 1 Оренбургского линейного батальона был отправлен на далекую, неприветливую окраину России — форт Александровский; укрепление, основанное в 1846 году на Мангышлакском полуострове (восточный берег Каспийского моря). Этот обездоленный край представляет песчано-каменистую, безводную пустыню. Нетрудно себе представить, как жилось тут Шевченко после цветущего родного края...
В форте Александровском и теперь еще есть «сад Шевченки» — несколько деревьев, посаженных руками поэта; в этом садике и до настоящего времени сохранился «домик Шевченки» — крошечная землянка, в которой покойный Тарас Григорьевич коротал тяжелые годы своей ссылки; [теперь этот «домик Шевченки» служит дамской уборной (!) в летнем здании местного клуба]...
В 1857 году последовало высочайшее повеление об увольнении Шевченки из военной службы. Но тут произошел эпизод, который не имел для несчастного поэта печальных и роковых последствий только благодаря нижегородскому губернатору Муравьеву. Дело в том, что в первоначальном сообщении об увольнении по высочайшему повелению Шевченки, полученном в форте Александровском, ничего не говорилось о том, где именно последний имеет право жить и в какие города воспрещен ему въезд; точно так же, в силу какого-то рокового недоразумения, в этом сообщении ничего не говорилось о том, что Шевченко должен явиться прежде всего в батальонный штаб в Уральск, чтобы исполнить кое-какие формальности. Пользуясь таким положением дел, Шевченко заявил коменданту, что он, Шевченко, желает отправиться в Петербург; желание его было исполнено. Получив билет, Тарас Григорьевич направился Каспийским морем в Астрахань, откуда на парог ходе «Пожарский» продолжал свой путь до Нижнего Новгорода, куда прибыл 20 сентября 1857 года. Между тем, по отъезде Шевченки из места ссылки, там получили следующий приказ:
«По высочайшему повелению, сообщенному в предписании его сиятельства господина генерал-адъютанта графа Перовского, от 28 мая сего года за № 543, господину начальнику 23-й пехотной дивизии, а мне (майору Ускову, как ближайшему начальству Шевченки) объявленному 23 числа сего августа, рядовой, бывший художник, Тарас Шевченко уволен от службы с воспрещением въезда в обе столицы и жительства в них, с тем, чтобы он имел жительство, впредь до окончательного увольнения его на родину, в г. Оренбурге...»
Поняв ошибку, власти разослали по всем направлениям экс-/317/тренные бумаги, а прежде всего по пути, по которому ехал Шевченко, — в Астрахань, в Нижний и т. д. Нижегородская администрация получила эту бумагу как раз в то время, как приехал туда Шевченко. Вероятно, как мы увидим впоследствии, это случилось к счастью последнего; не случись так, пришлось бы несчастному поэту совершить далекий обратный путь в Уральск и Оренбург, где он должен был оставаться неопределенное время.
На «экстренную бумагу» нижегородский полицмейстер Лаппо-Старженецкий отвечал следующее:
«Вследствие отношения вашего высокоблагородия от 29 августа сего года за № 1674, имею честь при сем препроводить выданный вами (полицмейстер обращался к майору Ускову) билет за № 1403, отобранный от служившего в укреплении рядового из бывших художников Тараса Шевченки, и уведомить, что он прибыл в Нижний Новгород 20 сентября в расстроенном состоянии здоровья, который был освидетельствован вместе с городовым врачом, и по освидетельствовании он оказался не могущим следовать в обратный путь впредь до совершенного выздоровления. Акт медицинского свидетельствования мной представлен г. нижегородскому военному губернатору».
Подлинник этого документа хранится в архиве штаба войск Закаспийской области и был напечатан в «Русской старине» 1891 г., в майской книжке, А. И. Родзевичем.
В 1857 году, как известно, в Нижнем Новгороде был военным губернатором Муравьев, давно уже сошедший в могилу. Мы не будем касаться его нравственных качеств, так как это не входит в программу настоящего очерка, а ограничимся указанием на одну симпатичную черту его характера: это был в высшей степени добрый человек; ко всем без различия он относился гуманно и сердечно; с особенной силой это чувство проявлялось тогда, когда вопрос касался помощи в горе или беде, которые посещают человечество гораздо чаще, чем радости.
В конце сентября 1857 года Муравьев посылает собственноручно записку к К. А. Шрейдерсу и просит его приехать как можно скорее во дворец. К. А. Шрейдерс, и доныне здравствующий и пользующийся всеобщим уважением, каким он пользовался и в 1857 году, в то время состоял секретарем губернского комитета (благотворительного). Получив записку, он немедленно явился к губернатору, принимавшему его всегда запросто. Переступив порог кабинета, К. А. был изумлен, увидя, что в кресле против Муравьева сидит сутуловатая фигура мужчины, одетого в какую-то рваную шубейку и длинные сапоги. Бросив пристальный взгляд на незнакомца, К. А. заметил, что он был среднего роста, лет 40 — 44: на его лице лежала печать глубокого страдания, большие серые глаза светились необыкновенной добротой; темно-русые жидкие волосы были зачесаны на одну сторону; длинные большие усы своеобразно были опущены вниз. Вообще незнакомец олицетворял настоящий тип хохла.
После обычного приветствия, Муравьев сказал, обращаясь к Шрейдерсу с приветливой улыбкой:
— Вот, — при этом он указал на сидевшего мужчину, — рекомендую вам нашего знаменитого поэта Тараса Григорьевича Шевченку... /318/
Затем губернатор начал рассказывать о том, что при увольнении Шевченки из службы произошла ошибка, которую, вероятно, допустил «пьяный писарь»...
— Словом, — продолжал Муравьев, — в билете ему написали вместо «в Оренбург» «в Петербург», и эта ошибка была открыта только теперь, когда Тарас. Григорьевич приехал в Нижний Новгород. Во всяком случае, сделаем в пользу его все, что в силах сделать. С божьей помощью я надеюсь испросить милости у государя... А теперь, Константин Антонович, я убедительно прошу вас приютить у себя Тараса Григорьевича, которому я говорил так много о вас хорошего.
Нечего говорить о том, что К. А. с радостью принял предложение губернатора, и с этого дня Шевченко поселился в радушной семье К. А-ча. В описываемое время последний жил в здании, где теперь помещается управление государственных имуществ; тогда это здание принадлежало министерству финансов.
Можно с уверенностью сказать, что после одиннадцатилетнего невольного служения рядовым в далекой, неприветливой окраине России, в Нижнем Новгороде, под гостеприимной кровлей, Шевченко отдыхал душою, хотя, правда, тоска по родине и чувство томительного ожидания, в каком смысле разрешится вопрос, имевший своим источником описанную выше ошибку, нередко посещали его и здесь.
Однако этот роковой для Шевченки вопрос затянулся надолго; он продолжал жить в Нижнем, где имел возможность свободно переписываться с друзьями и посвящать свои досуги служению поэзии и любимому искусству. Под стихотворением «Неофиты» значится следующая надпись: «г. Нижний Новгород, 8 декабря 1857 года», а не 1856 года, как говорит в «Русской старине» г. Родзевич. Вообще, кроме уже замеченных выше неточностей в его статье, мы должны указать еще на одну весьма крупную неточность: г. Родзевич, например, говорит, что Шевченко в начале января 1858 года был уже в Петербурге; лица, провожавшие поэта из Нижнего Новгорода, передавали пишущему эти строки, что он уехал около пасхи; затем на портрете, нарисованном Тарасом Григорьевичем, совершенно ясно сохранилась следующая надпись: «1858 года, Т. Шевченко»; этот портрет, принадлежащий К. А., я видел не дальше как на этих днях; портрет нарисован карандашом и исполнен необыкновенно художественно. После уже отъезда Шевченки из Нижнего Новгорода К. А-ч, уступая усиленным просьбам г. Лазаревского, о котором скажем ниже, прислал ему стихотворения, написанные поэтом в Нижнем Новгороде; эти стихотворения, если мы не ошибаемся, были изданы Гребенкой; между прочим, в этих стихотворениях кое-где проскальзывает имя К. А., который, видимо, оставался для Шевченки предметом дорогих воспоминаний. Одно из этих стихотворений случайно сохранилось у К. А. и до настоящего времени; последний уверен, что оно не появлялось в печати.
[Это стихотворение приводим целиком.
«Нащо мені чорні брови,
Нащо карі очі,
Нащо літа молодії,
Веселіє дівочі?
Літа ж мої молодії
Марно пропадаютъ,
Очі в’януть, чорні брови
От вітри линяють.
Сірдце в’яне, нудитъ світом
Мов пташка в неволі, —
Нащо ж мені краса моя,
Коди нема долі?
Тяжко мені, сиротині,
На сім світі жити,
Свої люди, як чужії,
Ні з ким говорити...
Нема кому розпитати,
Чого плачуть очі;
Нема кому розказати,
Чого сірдце хоче.
Плач же, сірдце, плачте, очі,
Пока не заснули,
Галостайте, жалобнійте,
Щоб вітри подули,
Щоб понесли буйнесенькі
За синіє море
Черноглазу, врочливому
На лютоє горе».
Слова, напечатанные в разрядку, написаны крайне неразборчиво.
Мы слагаем с себя вину за ошибки, могущие встретиться в этом стихотворении; автографа не существует; стихотворение было переписано с оригинала лицом, совершенно незнакомым с малороссийским языком.]
Судя по отзывам людей, близко знавших Шевченку в Нижнем Новгороде, характер и вообще весь нравственный мир поэта нисколько не противоречил тем описаниям, которые мы не раз встречали в разных биографических очерках. Т. Г. Шевченко и в этом крае оставил о себе память как о человеке отзывчивом и /319/ сердечном, человеке, олицетворяющем доброту... Он живет в воспоминаниях идеалом кроткости и правды; его доброта не знала границ; об этой доброте существует немало рассказов, в большинстве случаев аналогичных.
Так, например, однажды К. А. Шрейдерс неотступно просил Шевченку принять на память кошелек с 25 рублями, при этом мотивировал свою просьбу тем, что он, Тарас Григорьевич, очень нуждаясь в деньгах, рисовал портреты и раздаривал их на память, отказываясь от всякого вознаграждения. Шевченко принял деньги и горячо благодарил, но на другой день из 25 рублей у него не осталось ни копейки... Оказалось, что он раздал деньги «тем, кто в них нуждался больше, чем он, Шевченко»...
В Нижнем Новгороде Тарас Григорьевич часто болел, казался беспомощным и разбитым... Нервность нередко у него проявлялась в болезненных формах; иногда самый ничтожный случай заставлял его волноваться и плакать самыми неутешными слезами, как ребенка. Если случайно в обществе, где был Шевченко, разговор касался отношений помещиков к крестьянам, причем в разговоре фигурировали и тяжелая крестьянская доля, и неприглядные картины, связанные с крепостной зависимостью, трудно было описать, что тогда происходило в больной душе поэта, готового принести в жертву всю свою жизнь за идею свободы, правды и любви к человечеству.
Как-то раз несколько человек, в том числе и Шевченко, сидели за столом у К. А. Шрейдерса; обед подходил к концу. Вдруг в столовую неожиданно входит горбатовский исправник N., к слову сказать, редкой доброты человек; хозяин представил его Шевченке. Последний почему-то сразу переменился, нахмурился, опустил голову вниз и несколько минут сидел молча.
— А позвольте вас спросить, — вдруг неожиданно обратился он к исправнику, — чи вы и вправду исправник?
Тот растерянно посмотрел на него и ответил:
— Да, исправник...
— Эге-е-е... А що ж, господин исправник, вы часто имеете діло с христьянами?..
— Да, случается, имею...
— Эге-е-е, случается... А що, господин исправник, — продолжал он дрогнувшим голосом, — случается, що... і в пику, і в потилицю (и в глаза и в затылок), і порку задаєте?.. Хе-хе-хе... А що ж і не бити эту божую скотину, ведь вона безсловесна и беспомощна... Бийте, бийте на здоров’я...
И совершенно неожиданно Шевченко зарыдал... В страшном волнении, отодвинув от себя прибор, он быстро, с судорожными рыданиями, поднялся со стула и так же быстро направился в свою комнату. На всех присутствующих описанная сцена произвела гнетущее впечатление; долго все сидели молча, растерянные...
Немного погодя, К. А. вошел в комнату, где жил Шевченко; тот сидел, опустив голову и закрыв лицо руками; К. А. начал успокаивать его и, немного погодя, успел убедить, что он напрасно обидел N., так как последний добрый и честный человек, которого крайняя нужда заставила надеть полицейский мундир.
— О боже ж мій, боже! — воскликнул Шевченко с глубокою /320/ скорбью в голосе, — за що ж я оскорбив його, за що ж оскорбив?!
Он долго ходил в слезах, наконец, немного спустя, стремительно бросился из своей комнаты и, разыскав N.. просил у него прощения.
Исправник, прослезившись, молча горячо жал ему руки...
[В последнее время Шевченко все чаще и чаще искал случая пропустить одну-другую «калишечку горилки», что очень дурно отражалось на его болезненной натуре; обыкновенно после третьей «калишечки» он совсем слабел, почему К. А. старался всеми силами, чтобы дело не переходило за пределы третьей.]
В зиму 1857 г. К. А. Шрейдерс ездил по своим делам в Петербург. Шевченко, между прочим, передавая ему свой собственный портрет (рисовал сам Шевченко карандашом), просил передать его своему другу Лазаревскому. Действительный статский советник Лазаревский, несмотря на свои солидные годы и служебное положение, считался другом образованной молодежи, среди которой он постоянно вращался. Он очень любил Шевченку и всегда принимал в его судьбе горячее участие. К. А. разыскал Лазаревского где-то в 7-й линии Васильевского острова в пятом этаже; квартира его была полна студентов, праздновавших какое-то торжество. Когда присутствующие узнали, что в лице К. А. явился человек, приютивший у себя в Нижнем Новгороде Тараса Шевченку, то овациям не было конца; молодежь носила К. А. на руках... Перед отъездом последнего из Петербурга он получил небольшую сумму денег и кое-что из платья для передачи Шевченке. Вскоре после этого портрет последнего, рисованный масляными красками, появился в витрине известного Дациаро.
Курьезно было знакомство Шевченки с известным писателем-нижегородцем Павлом Ивановичем Мельниковым (Печерским). Познакомились они у того же К. А-а. Мельников, как известно, любил говорить; в интимном кружке, увлекаясь, он говорил с таким жаром и так красиво, что его с удовольствием слушали. При первой встрече Шевченки с Мельниковым после обычных приветствий и фраз речь зашла об истории местного края. Вскоре Павел Иванович по обыкновению завладел разговором, а так как история была его излюбленной темой, то разговор долго лился, как неудержный погок, причем оратор живо переходил с предмета на предмет, от одного события к другому, более интересному. Наконец от истории России он перешел к истории Малороссии. Не встречая никаких возражений, Мельников продолжал говорить один. Наконец, заметив пытливый взгляд Шевченки, он вдруг остановился, точно оборвал, и вопросительно посмотрел на него.
[— Що ж ти, Павел Іванович, дальше не брешеш? — спросил Шевченко Мельникова, — ти уже насрав три короба, сери і четвертий...
Затем] поэт спокойно и методично объяснил оратору, что он молчал до тех пор, пока тот не коснулся истории Малороссии, которую он, Шевченко, знает как свои пять пальцев.
[Вообще Тарас Григорьевич, выражаясь иногда далеко не деликатно, употреблял очень меткие, не лишенные юмора, хотя и нецензурные, эпитеты. Заметив, например, в числе гостей юного чиновника особых поручений, одетого с иголочки и не снимавшего перчаток даже в обществе, причем все время он ломался, — Шевченко спросил хозяина, когда чиновник вышел:
— А скажите, мій голубчику, що це таке за паньска дуля? Чий это «недоділаний» чоловічок?
При этом вместо «недоділаний» он сказал слово, не употребляемое ни в обществе, ни в литературе. Впрочем, соль сказанного частью заключается и в том, что «дуля» известный фрукт, а по-малороссийски, кроме того, характерная фигура, сложенная из трех пальцев.]
Недавно в каком-то историческом журнале появился рассказ о том, как Шевченко, проездом через Нижний Новгород, встретился со своим старым другом, знаменитым актером Щепкиным. Содержание этого рассказа, перепечатанного едва ли не всеми газетами, заключалось в том, что Шевченко в кабинете нижегородского губернатора Муравьева совершенно неожиданно встретил Щепкина, и что Муравьев, видя, как друзья рыдают в объятиях друг друга, сам прослезился. В этом рассказе неверно самое главное: первая встреча Шевченки со Щепкиным, по приезде последнего в Нижний Новгород, произошла в квартире К. А. Щепкин, узнав, что Шевченко в Нижнем, приехал сюда с единственной целью, чтобы дать представление в пользу своего друга. В этом рассказе правдо-/321/подобно только то, что когда Щепкин и Шевченко встретились после одиннадцатилетней разлуки, то бросились друг другу в объятия и долго не могли сказать ни одного слова; слышались только судорожные рыдания...
Наступил 1858 год, а вместе с ним наступил и конец роковой ошибки. Благодаря усиленным стараниям и хлопотам губернатора Муравьева, Шевченко был окончательно помилован и вскоре получил разрешение на право свободного въезда в столицы.
Простившись со своими друзьями, Шевченко выехал из Нижне-/322/го Новгорода в Петербург около пасхи 1858 г. Но и на этот раз судьба посмеялась над бедным поэтом: в силу экономических и финансовых соображений он должен был ехать из Нижнего с жандармом, хотя и «обратным»...
Спустя три года «любого» поэта не стало; тяжелая болезнь свалила его в могилу. Страдая всю жизнь, ему не удалось отдохнуть и перед смертью. Последние часы его жизни подробно описаны г. Лазаревским, о котором мы сказали выше.
Г. П. Демьянов
Т. Г. ШЕВЧЕНКО В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ (1857 — 1858)
(С. 316 — 322)
Впервые опубликовано в ж. «Исторический вестник» (1893. — № 5. — С. 337 — 344). В газетном варианте появилось в «Нижегородских ведомостях» (1893. — 28 марта и 4 аир.).
По поводу помещенного в тексте статьи стихотворения Шевченко «Нащо мені чорні брови», которое Г. Демьянов считал до тех пор не опубликованным, в прессе того времени возникла дискуссия (см.: Исторический вестник. — 1893. — № 6. — С. 881 — 882; 1893. — № 8. — С. 559 — 560; Киевская старина. — 1893. — № 8. — С. 300 — 303; Правда (Львов). — 1894. — № 61. — С. 203). Печатается по первой публикации.
Демьянов Георгий Петрович (род. в 1856 г.) — русский журналист, редактор газеты «Нижегородские губернские ведомости». Свою статью написал по воспоминаниям К. А. Шрейдерса.
Известно, что в 1850 году... — Неточноть в воспоминаниях: Шевченко был сослан в 1847 году; в форт Александровский Новопетровское укрепление было переименовано уже после его отъезда оттуда.
Муравьев Александр Николаевич (1792 — 1863) — нижегородский военный губернатор, бывший декабрист.
...в силу какого-то рокового недоразумения... — И. Усков не по «недоразумению», а вполне сознательно выдал Шевченко билет на прямой проезд до Петербурга. Лаппо-Старженецкий Павел Вильгельмович — полковник, старший полицмейстер Нижнего Новгорода. Шевченко упоминает его (с некоторой идеализацией) на страницах своего дневника (Т. 5. — С. 146, 158, 239); в мае 1858 года встретился с ним в Петербурге. Существует предположение (см.: Большаков Л. Їхав поет із заслання. — К., 1977. — С. 91 — 92), что именно П. Лаппо изображен на рисунке Шевченко, известном под названием «Портрет полицейского» (Т. X. — № 20). /541/
Шрейдерс Константин Антонович (ум. в 1894 г.) — коллежский секретарь, чиновник Нижегородской казенной палаты и секретарь губернского благотворительного комитета. Учился в Киевском университете. Находился с Шевченко в дружеских отношениях, много помогал ему в Нижнем Новгороде, выполнял его поручения в Петербурге. Шевченко с благодарностью упоминал его в дневнике (Т. 5. — С. 149, 203, 206 и др.), в январе 1858 года нарисовал его портрет (Т. X. — № 19). Обстоятельства знакомства Шевченко с К. Шрейдерсом, как их передает Г. Демьянов, не подтверждаются свидетельствами самого Шевченко в его дневнике и письмах. В частности, на квартире у К. Шрейдерса (ныне ул. Фигнер, 5) Шевченко жил не с начала своего пребывания в Нижнем Новгороде, а лишь с 8 января 1858 года (Т. 5. — С. 185). До тех пор он жил на квартире помощника управляющего нижегородской конторы судоходной компании «Меркурий» П. Овсянникова (ныне набережная Жданова, 2), который вместе с управляющим той же конторы М. Брылкиным предупредил Шевченко о требовании властей вернуть его в Оренбург и посоветовал поэту официально заявить, будто он болен.
..эти стихотворения, если мы не ошибаемся, были изданы Гребенкой... — Утверждение ошибочно. Е. Гребенка умер в 1848 году, потому печатать нижегородские стихотворения поэта не мог. Очевидно, мемуарист спутал здесь обстоятельства появления в печати стихов Шевченко до и после ссылки. Безосновательно также предположение, будто приведенное в статье Г. Демьянова стихотворение Шевченко «Нащо мені чорні брови» ранее не печаталось. В действительности оно впервые опубликовано в «Кобзаре» в 1840 году, а также (в русском переводе Н. Гербеля) в ж. «Библиотека для чтения» (1856. — № 12). Ошибочность указанного утверждения отмечена в нескольких отзывах тогдашней печати на публикацию Г. Демьянова.
В зиму 1857 г. К. А. Шрейдерс ездил по своим делам в Петербург. — Эта поездка состоялась в 1858 году и продолжалась с 20 января по 19 февраля (Т. 5. — С. 189, 203). Шевченко передал через К. Шрейдерса письмо М. Лазаревскому, впоследствии благодарил за переданные с ним книги и фотографические снимки своего автопортрета (Т. 6. — С. 196, 207 — 208).
...в витрине известного Дациаро. — Магазин художественных принадлежностей в Петербурге.
...Мельников... — Мельников Павел Иванович (1818 — 1883), русский прозаик, печатался под псевдонимом Андрей Печерский. Передаваемый тут мемуаристом случай подтверждается А. П. Мельниковым (Сборник Нижегородской ученой архивной комиссии. — 1910. — Т. IX. — С. 43). Впоследствии писатель встречался с Шевченко в Петербурге (см. воспоминания Д. Мордовцева).
Недавно в каком-то историческом журнале появился рассказ... — заметка М. Комарова (Киевская старина. — 1887. — № 3. — С. 580 — 581), впервые напечатанная в киевской газете «Труд» 27 февраля 1881 года.
...первая встреча Шевченки со Щепкиным... — Эта встреча состоялась 24 декабря 1857 года (Т. 5. — С. 180).
Благодаря усиленным стараниям и хлопотам губернатора Муравьева... — Разрешение проживать в столице (под строгим полицейским надзором) Шевченко получил в феврале 1858 года прежде всего благодаря хлопотам своих петербургских друзей.
...должен был ехать из Нижнего с жандармом... Шевченко выехал из Нижнего Новгорода 8 марта 1858 года вместе с жандармским унтер-офицером, возвращавшимся из Вятки, куда он отвозил ссыльного Шлиппенбаха, и предложившим Шевченко за небольшую плату подвезти его до Москвы (Т. 5. — С. 209).
Последние часы его жизни подробно описаны г. Лазаревским, о котором мы сказали выше. — Имеется в виду статья А. Лазаревского «Последний день жизни Т. Г. Шевченко», помещенная в газ. «Северная пчела» (1861. — 28 февр.). Ранее у Г. Демьянова речь шла о М. Лазаревском. /542/
[Виділені кольором вставки додано до електронного тексту за першим виданням. — Прим. litopys.kiev.ua]