Уклінно просимо заповнити Опитування про фемінативи  


[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 347-350; 550-551.]

Попередня     Головна     Наступна





Л. Ф. Пантелеев

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ



ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЧТЕНИЯ


Теперь литературные чтения, отчасти и публичные лекции — просто один из самых обычных способов сбора денег для разных благотворительных целей, преимущественно в пользу учащейся молодежи и разных просветительных целей. Но, понятно, вначале они имели более широкое общественное значение. На них публика не только знакомилась с ее любимыми писателями, да еще читающими свои собственные произведения, но и приобретала вкус и наклонность к более утонченным наслаждениям. Не надо забывать, что перед тем даже в интеллигентных кругах карты, еда с выпивкой и самые заурядные сплетни были довольно обычными явлениями.

Кажется, в тот год, когда я приехал в Петербург, то есть в 1858 г., товарищество «Общественная польза» *, незадолго перед тем открывшее свою деятельность, впервые организовало целый ряд публичных лекций (в единственной тогда зале Пассажа) по естественным и прикладным наукам; в числе лекторов были проф. Ходнев, Ценковский и др. Но литературные чтения начались только с открытия Литературного фонда (1859 г.). Они тоже сначала происходили в зале Пассажа; попасть на первые чтения было очень трудно, так как зала Пассажа была невелика, а желающих послушать было видимо-невидимо; и я только благодаря протекции Кавелина, который состоял членом комитета Фонда, доставал себе билеты.


* Учредители: Водов, Похитонов и Струговщиков.


На первых чтениях участвовали все корифеи тогдашней литературы: Тургенев, Гончаров, Писемский, Достоевский, Островский, Некрасов, Шевченко, Майков, Полонский. Эти чтения были интересны для публики не только тем, что она могла видеть своих любимцев, но и потому, что большая часть тогдашних литераторов были отличные чтецы, чем далеко не может похвастаться настоящее время, несмотря на существование разных декламационных школ и выразительного чтения. Тут дело не в оскудении талантов, а самая простая причина. Теперь что читают в частных кружках? Изредка вещь еще не напечатанную, но которая имеет появиться, чаще же всего то, что по каким-нибудь причинам не может доходить до публики. Тут о каких-нибудь требованиях от чтеца и речи быть не может. В 40-х годах (как то, между прочим, свидетельствует Достоевский) соберется, бывало, несколько человек, и если не усядутся за карты, то и примутся за чтение какого-нибудь классического произведения. Бедность тогдашней общественной жизни достаточно объясняет это расположение перечитывать в кружках вещи, уже давно каждому известные, но все же способ-/348/ные доставлять большое художественное наслаждение. Отсюда в чтецах вырабатывалось не столько желание произвести сильный эффект, сколько стремление точнее и проще передать всю внутреннюю красоту и правду.

Это и было видно в чтецах, выступавших на первых литературных вечерах. Честь открыть первое чтение выпала на И. С. Тургенева; в течение нескольких минут не умолкали рукоплескания; Тургенев, хотя и с заметной проседью, но еще во всей красе сорокалетнего возраста, только успевал раскланиваться; наконец установилась тишина. На этот прием Тургенев ответил так: «Как ни глубоко тронут я знаками выказанного мне сочувствия, но не могу всецело принять его на свой счет, а скорее вижу в нем выражение сочувствия к нашей литературе». Новые рукоплескания, и только когда Тургенев дал понять, что хочет приступить к чтению, мало-помалу публика затихла.

Голос у Ивана Сергеевича был негромкий, не особенно приятный, но такова была простота и вдумчивость его чтения, что Хорь и Калиныч * стояли перед слушателями как живые; в каждом слове чувствовались все переливы их души, оттенялась контрастность двух типов. Нечего и говорить, что когда Тургенев кончил, то рукоплесканиям и вызовам не было конца; почти вся публика встала, дамы махали платками, мужчины не жалели своих рук.



* На первом литературном вечере, 10 января 1860 г., Иван Сергеевич читал «Гамлета и Дон-Кихота». Хотя эта статья и была напечатана в «Современнике», однако она лишь завершила тот разлад, который еще ранее начинал сказываться между Тургеневым и левым крылом «Современника»; последнее заподозрило, что Иван Сергеевич именно его имел в виду, говоря о Гамлетах. Кстати, считаю не лишним исправить ошибку М. А. Антоновича (в его воспоминаниях о Добролюбове). Тургенев в разговоре с Чернышевским выразился: «Вы змея, а Добролюбов — очковая». М. А. Антонович передает их как раз наоборот. «Хорь и Калиныч» были прочитаны Иваном Сергеевичем 16 марта 1860 г. в университетской зале на вечере в пользу кассы студентов университета.



Первоклассный чтец был Островский; никогда на меня «Свои люди — сочтемся» не производили такого впечатления, как в чтении Островского. Он прочел всю драму, сделав лишь очень незначительные купюры; всем слушателям драма была известна, но таково было мастерство чтения, что все прослушали ее, не только не испытав утомления, но с поразительным увлечением. Я точно сию минуту слышу Островского: «Олимпиада Самсоновна, позвольте ручку поцеловать». — «Вы дурак необразованный».

Своего рода был великий мастер-чтец Писемский. Раз он читал совершенно незначительную вещь — из «Гаванских чиновников» давно забытого Генслера. Не только все разговоры Писемский передавал так, что слушатель совсем забывал чтеца, а, казалось, слышал самих обитателей Гавани, но даже когда он рисовал картину, например, корову, стоящую перед лужей и задумавшуюся, что ей делать, или кофейницу, неустанно работающую, — иллюзия доводилась до необычайного совершенства.

И. А. Гончаров на одном из вечеров познакомил публику с главой из будущего «Обрыва» — Софья Николаевна Беловодова (этот отрывок был озаглавлен «Эпизоды из жизни Райского»). Тогда Гончаров был в зените своей славы; за год перед тем вышел «Обломов», и все нетерпеливо ждали нового произведения. Он также чи- /349/тал хорошо, но у него была своя манера: читал как опытный докладчик, обдуманно, выразительно, но без внутреннего увлечения.

На чтениях часто выступал Некрасов *; читал он тихим, замогильным голосом; к некоторым стихам его это очень шло, например, «Еду ли ночью...», но где требовалось больше энергии, например, «Стой, ямщик», тут он не мог производить сильного впечатления...

[Не скажу, чтобы Некрасова очень восторженно встречали; все высоко чтили его талант, молодежь многое знала из него наизусть, но против него как человека царило широко распространенное предубеждение...]

А вот Шевченко был встречен так задушевно, что, растроганный до глубины души и чувствуя, как изменяют ему силы, он ушел с эстрады; и только когда несколько успокоился, он вернулся и приступил к чтению. Этот случай мне недавно напомнил Н. Ф. Анненский. Прочел он, помнится, из «Гайдамаков» и «Думы мои, думы».

Достоевский читал в первый раз из «Мертвого дома»; ему тоже была сделана самая трогательная овация. Литературная слава его была еще в зародыше, но в нем чтили недавнего страдальца...

Из поэтов также часто выступали Майков и Полонский. Якова Петровича встречали с добродушною снисходительностью; чтец он был не ахти какой; кто не знал его лично, тот мог даже заподозрить Якова Петровича в не совсем умелом декламаторстве. Напротив, Майков читал умно, даже с увлечением, но в нем чувствовалась какая-то искусственность. Его сначала принимали очень сочувственно; однако он скоро набил публике оскомину, слишком часто выступая с чтением «По ниве прохожу я» и т. п.

За чтениями в пользу Литературного фонда последовали чтения в пользу студенческой кассы, — они обыкновенно происходили в университете (тогда университетская зала была широко открыта, я раз даже устроил в ней концерт в пользу Никольского); а когда в 1860 г. открылась зала в доме Руадзе (ныне Кононова), то Пассаж был покинут навсегда; впрочем, успех литературных чтений был таков, что литературно-музыкальное утро в память Шевченка происходило в зале Дворянского собрания.



* На первом чтении в пользу Литфонда (10 января 1860 г.) Некрасов читал «Филантропа» и «Еду ли ночью...».





«ОСНОВА»


С января 1861 г. начал выходить в Петербурге новый журнал «Основа» под редакцией Василия Михайловича Белозерского, при весьма деятельном участии Костомарова и Кулиша. Он печатался на двух языках: беллетристика, кажется, сплошь на малороссийском, тоже отчасти и отдел корреспонденции; научный отдел велся на великорусском. Благодаря студенту Константину Александровичу Гену, родному брату жены редактора, и доныне, слава богу, здравствующей Надежды Александровны, я стал бывать на недельных журфиксах редакции; посещал я эти вечера регулярно и с большим интересом, так как это было мое первое проникновение в чисто литературные круги.

В гостиной на диване за столом обыкновенно усаживались Шевченко, Костомаров и ни на шаг от них не отходивший Кулиш. Хотя я и был знаком с Николаем Ивановичем, но все же не решался помещаться около такого многозначительного трио; к тому же на ве-/350/черах бывало немало выдающихся нотаблей малороссов, напр., Афанасьев-Чужбинский, А. Стороженко (автор малороссийских повестей), Трутовский (художник) и другие. Помню, заметив одного довольно плотного господина, я спросил, кто это. «Муж Марко Вовчка», — получил я в ответ таким тоном, что большее сказать о нем нечего *. Самой Марко Вовчка, в то время крайне популярной, я ни разу не встречал. Меня особенно приковывал к себе Шевченко; ранее я видел его изредка в университете на лекции Костомарова и на литературных чтениях, но только на вечерах «Основы» имел случай пристальнее вглядеться в его лицо. Я тогда очень мало обращал внимания на физиономии, но лицо Шевченко положительно увлекло меня. На близком расстоянии он выглядел очень схожим, как изображен на литографском портрете Мюнстера, лицо, порядочно отекшее, носило явные следы многого пережитого Шевченко, в том числе и той слабости, которая в последние годы преждевременно ускорила его жизненный конец. Притом крупные черты лица его не производили особенно располагающего впечатления. Но стоило отойти на несколько шагов, и Шевченко становился совершенно неузнаваем: он тогда делался похожим на известный портрет-офорт его собственной работы. И все это делали его удивительные, бархатные, такие глубокие-глубокие темно-карие глаза; все лицо так ими скрашивалось, что Шевченко точно преображался, становился моложе, тихая вдумчивость и мягкость сердечная светились на его лице. Шевченко мало принимал участия в спорах, но когда он начинал говорить, точно какие-то искорки пробегали в его глазах. Несколько лет тому назад у меня с кем-то вышел спор, — какого цвета были глаза у Шевченка; ссылаясь на портрет Репина, мой собеседник утверждал, что они были серые. Не полагаясь на свою память, я обратился к уважаемой Н. А. Белозерской, которая хорошо знала Тараса Григорьевича; она подтвердила мое воспоминание и при этом прибавила, что когда Шевченко был сильно возбужден или в гневе, то из его глаз точно искры сыпались.

До 1860 г. Шевченко знали, конечно, малороссы, его имя было известно в русских литературных кружках, в широкой же публике он был почти не известен. Но вот в 1860 г. в журнальчике «Чтение для народа» (так, кажется, назывался) он поместил свою коротенькую автобиографию; конечно, в ней ни слова не было об его ссылке, а только простой рассказ о детстве, времени, когда он был крепостным и как наконец выбрался на человеческую дорогу, отвечавшую его дарованиям. Статья оканчивалась указанием, что его родные все еще находятся в крепостной зависимости. «Да, милостивый государь (статья была в форме письма редактору), они все еще крепостные». Отрывки из этой автобиографии были процитированы почти во всех журналах и газетах и разнесли имя Шевченко по всей России. Это имело последствием то, что помещик согласился отпустить на волю родных Шевченка, уже не помню — даром или за выкуп...



* Он, впрочем, был замешан в деле Кирилле-Мефодиевского общества.



[Шевченко умер и похоронен; осенью 1861 года мы, студенты, сидим в Петропавловской крепости. Вот раз доставляют из города новый нумер «Основы», кажется» ноябрьский. Там оказалось много малороссийских стихотворений за подписью «Казак Кузьменко» — имя, до тех пор совершенно неизвестное. Внизу под ними стояло примечание от редакции приблизительно такого содержания: только что мы потеряли нашего незабвенного Тараса, как добрая мать Украина народила нового поэта, казака Кузьменко, который по своему таланту может вполне заменить Тараса.

Естественно, что это примечание возбудило; разговоры и интерес — кто такой Кузьменко. Спустя некоторое время тайна раскрылась: то был... Кулиш, да сам же он и примечание сочинил. [...]



* * *


Укажу на два случая, одновременно имевшие место в Петербурге: панихида в католическом, соборе по пяти убитым в Варшаве при подавлении манифестации 13 февраля 1861 года и похороны Шевченко.

О предстоящей панихиде было своевременно известно в университете, и на нее явилась масса русских студентов, а также некоторые из русских профессоров — например, Костомаров, Борис Утин и другие; само собой понятно, что студенты-поляки были в полном сборе, равно как и профессора-поляки. Было также много публики — конечно, главным образом польской, — так что обширный собор был переполнен.

Прошло с лишком сорок лет, но у меня и теперь как перед глазами тот момент панихиды, когда для нас, русских, совершенно неожиданно раздалось пение польского гимна и все поляки в одно мгновение пали на колени. И надо было видеть возбужденное выражение их лиц! Одни, точно изваяния, стояли со взором, обращенным к алтарю, у других ручьем лились слезы.

Вслед за панихидой состоялись похороны Шевченко (28 февраля). [...] Польская корпорация в полном составе проводила Шевченко на кладбище. Там Хорошевский от имени поляков сказал на польском языке очень умное и теплое слово; оно потом было напечатано в «Основе».]









Л. Ф. Пантелеев

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

(С. 347 — 350)


Впервые опубликовано в газ. «Русские ведомости» (1903. — 29 июля, глава «Основа») и 17 авг. (глава «Литературные чтения. Спектакли литераторов и публичные лекции»). Включено в издание: Пантелеев Л. Ф. Из воспоминаний прошлого. — СПб., 1905. — С. 155, 169 — 172. Печатается по изданию: Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. — М., 1958. — С. 220 — 227, 235 — 237.

Пантелеев Лонгин Федорович (1840 — 1919) — русский общественный и литературный деятель, участник революционно-освободительного движения. В 1858 году поступил в Петербургский университет, принимал активное участие в студенческих беспорядках, за что осенью 1861 года вместе с группой студентов был заключен в Петропавловскую крепость. После освобождения сблизился с революционно-демократическим ядром «Современника» во главе с Н. Чернышевским. В 1864 году за участие в подпольной организации «Земля и воля» и связи с польскими повстанцами был сослан в Сибирь. Впоследствии перешел на буржуазно-либеральные позиции, занялся издательской деятельностью. Опубликовал воспоминания о периоде революционного подъема 50 — 60-х годов XIX столетия. С Шевченко встречался в редакции журнала «Основа», присутствовал на его похоронах. /551/

...с открытия Литературного фонда... — Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым (Литературный фонд) было создано прогрессивной общественностью осенью 1858 года в Петербурге. В число членов-основателей его, по предложению Н. Чернышевского, был включен и Шевченко.

..Шевченко был встречен так задушевно... — Это выступление Шевченко состоялось 18 декабря 1860 года, в тот вечер он прочитал не «Думи мої и отрывки из «Гайдамаків» (в действительности читанные 22 ноября 1860 г.), а поэму «Чернець» (названную на этих чтениях «Семен Палий. Малороссийское предание» // Русский мир. — 1860. — № 99. — 21 дек.). Сохранилось разрешение Санкт-Петербургского цензурного комитета на публичное чтение этого стихотворения, датированное 16 ноября 1860 года (Т. 2. — С. 471).

...литературно-музыкальное утро в память Шевченка... — Большой концерт, организованный Литературным фондом для сбора средств на покупку земли родственникам Шевченко, состоялся 27 апреля 1861 года в зале Дворянского собрания (ныне Ленинградская государственная филармония) и вызвал ряд откликов в тогдашней прессе (Северная пчела. — 1860. — 1 и 25 мая, 5 авг.). «Современная летопись» (приложение к московскому журналу «Русский вестник»). — 1861. — № 18. — С. 10; «Основа». — 1861. — № 6. — С. 143 — 160.

Ген Константин Александрович (род. в 1839 г.) — студент юридического факультета Петербургского университета, был знаком с Шевченко; как свидетельствует его записка от 13 октября 1860 года (Листи до Т. Г. Шевченка, с. 191), помогал распространять его произведения. За участие в студенческих беспорядках 1861 года был сослан в Петрозаводск.

Белозерская Надежда Александровна (1828 — 1912) — украинская писательница и переводчица, жена редактора журнала «Основа» В. Белозерского. Встречалась с Шевченко в Петербурге после ссылки.

Стороженко Алексей Петрович (1805 — 1874) — украинский писатель; был близок к редакции журнала «Основа», активно в нем печатался.

Трутовский Константин Александрович (1826 — 1893) — украинский художник, академик Академии художеств с 1860 года. В 80-х годах создал серию рисунков из жизни Шевченко и иллюстраций к его произведениям.

«Муж Марко Вовчка»... — Маркович Афанасий Васильевич (1822 — 1867) — украинский фольклорист и этнограф. За участие в Кирилле-Мефодиевском обществе в 1847 году сослан в Орел, где познакомился с М. Вилинской (Марко Вовчок), ставшей его женой. Писал Шевченко в 1858 году о литературных делах Марко Вовчок (Листи до Т. Г. Шевченка, с. 147 — 148), встречался с ним в Петербурге, был одним из организаторов концерта в память Шевченко в апреле 1861 года.

Самой Марко Вовчка, в то время крайне популярной, я ни разу не встречал. — С мая 1859 года Марко Вовчок находилась за границей.

Мюнстер Александр Эрнестович (1824 — 1908) — русский литограф и издатель. ...ссылаясь на портрет Репина... — Портрет Шевченко И. Репин написал в 1888 году для мемориальной светлицы на могиле поэта в Каневе (ныне хранится в ГМШ).

...в журнальчике «Чтение для народа»... — Автобиография Шевченко была опубликована в ж. «Народное чтение» (1860. — № 2) в виде письма его редактору А. Оболонскому; вскоре ее перепечатали (полностью или частично) многие русские газеты и журналы.

...помещик согласился отпустить на волю родных Шевченко, уже не помню даром или за выкуп... (См. комментарий к воспоминаниям Н. Новицкого.). /552/











Попередня     Головна     Наступна


Етимологія та історія української мови:

Датчанин:   В основі української назви датчани лежить долучення староукраїнської книжності до європейського контексту, до грецькомовної і латинськомовної науки. Саме із західних джерел прийшла -т- основи. І коли наші сучасники вживають назв датський, датчанин, то, навіть не здогадуючись, ступають по слідах, прокладених півтисячоліття тому предками, які перебували у великій європейській культурній спільноті. . . . )



 


Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть ціле слово мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.