[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 449-455; 578-579.]

Попередня     Головна     Наступна

М. К. Чалый

ПОХОРОНЫ Т. Г. ШЕВЧЕНКО НА УКРАИНЕ

26 февраля, в 12 часов дня, в Киевской 2-й гимназии получена телеграмма от г. Каменецкого, извещавшего инспектора о смерти поэта. Весть об этом прискорбном событии разнеслась по городу с быстротой электричества. Учащаяся молодежь пришла в движение. Студенты, с участием свободных от уроков гимназистов, отслужили в университетской церкви панихиду. В тот же день в некоторых городах Малороссии и Галиции память народного поэта почтена была более или менее торжественными заявлениями сочувствия к великой утрате всей Украины. С изъявлениями того же сочувствия в редакцию «Основы», со всех концов России, прислана масса писем и стихов, из которых только весьма малая часть напечатана на страницах журнала.

В самый день смерти поэта, все, бывшие вечером на панихиде, собрались к другу его и душеприказчику М. М. Лазаревскому, где тогда же было приступлено к подписке на увековечение памяти Шевченка и положено:

1. Перевезти тело его на Украину, согласно его поэтическому завещанию.

2. Поставить на могиле его памятник. /450/

3. Основать народную школу имени Шевченка.

4. Содержать одного или нескольких стипендиатов в университетах: Киевском, Харьковском, в Одесском лицее и в Академии художеств.

5. Издать наилучшим образом его сочинения.

6. Назначить премию за лучшее жизнеописание поэта на украинском языке и лучший критический разбор его сочинений.

7. Помогать его родным.

8. Посещать ежегодно кому-нибудь из ближайших друзей покойника его могилу.

Все эти прекрасные намерения близких Шевченку лиц, по недостатку материальных средств, остались без осуществления и едва ли когда-нибудь осуществятся.

Казалось, что, при дружном участии всех знавших поэта, увековечить его память не составит большого труда, собрав более или менее крупную сумму; но вот прошло уже более 20 лет, и над одинокой могилой Тараса догнивает деревянный крест...

В сороковый день кончины поэта, перед отправлением гроба в Украину, земляки вновь собрались на могилу проститься; после панихиды опять говорились речи.

Все приспособления к этому далекому и последнему путешествию Тараса на родину были сделаны заботливым другом его М. М. Лазаревским. Гроб выкопан из земли, вложен в другой — свинцовый и поставлен на особые рессорные дроги. Г. Н. Честаховский и А. М. Лазаревский взялись сопровождать его. Все украинцы, имевшие возможность присутствовать 26 апреля на могиле Шевченка, явились туда ранним утром. Черный гроб возвышался на заложенных четверней дрогах.

Когда все присутствовавшие находились под гнетом сосредоточенной печали, вдруг заговорил Кулиш:

«Що ж се ти, батьку Тарасе, од’їжджаєш на Вкраїну без червоної китайки, заслуги козацької? Чим же нижчий ти од козацьких лицарів? Ні один вільний козак не сходив з сього світу без сеї остатньої честі».

И гроб покрыли червоною китайкою, которая скоро потемнела под мокрым дождевым снегом, как бы знаменуя, что напрасна была жизненная борьба народного певца нашего и нерадостна была смерть на чужбине.

После второй речи Кулиша печальный поезд тронулся с Смоленского кладбища, чрез Васильевский остров, Адмиралтейскую площадь и Невский проспект до станции Николаевской железной дороги.

После торжественной встречи гроба Шевченка в Москве, поезд достиг Орла. «2 мая, в 12 часов ночи, было привезено тело Шевченка. Дроги с гробом были поставлены на дворе, под навесом, среди пустых ямских телег, на куче навоза. На другой день, в 10 часов полковой священник камчатского полка, в присутствии Ф. Лазаревского, гимназистов, почетного попечителя, директора, учителей и многих других, отслужил панихиду, и поезд тронулся дальше. За заставой была опять отслужена панихида в присутствии народной толпы. Один венок с гроба был разорван присутствующими, второй взят на память в гимназию. Проводив тело, многие из присутствовавших вместе с начальством и учениками отправились /451/ в гимназию и еще раз отслужили панихиду, с объявлением подписки на училище в память Шевченка». (Из заметки Якушкина.)

После довольно скромной встречи тела Шевченка в Нежине поезд достиг Киева и остановился в Никольской слободке, в виду Днепра, в ожидании разрешения местных властей.

Едва только в городе стало известно, что из Петербурга привезли Шевченка, как многочисленные поклонники поэта, преимущественно учащаяся молодежь — студенты и гимназисты — устремились за Днепр на встречу поэта. Некоторые из них заранее приготовили речи и стихи. В благородном порыве юношеского увлечения горячие головы, не дожидаясь разрешения духовных и светских властей, хотели везти гроб через город, прямо в университетскую церковь и, вероятно, они привели бы в исполнение свое намерение, если бы не случились тут люди более сдержанные, которым, после долгих и довольно шумных дебатов с крикунами, удалось остановить погребальное шествие, до получения разрешения, у самого Цепного моста.

За разрешением к генерал-губернатору отправились Варфоломей Григорьевич Шевченко, в качестве родственника покойника, и законоучитель 2-й гимназии П. Г. Лебединцев. Кн. Васильчиков отослал их к митрополиту, дабы он указал церковь для постановки гроба. Владыка указал ближайшую к Днепру церковь Рождества Христова, а князь с своей стороны возложил на о. Петра ответственность за то, чтобы в церкви не было говорено никаких речей.

Вследствие такого распоряжения предержащих властей, студенты отпрягли лошадей и на себе повезли бренные останки поэта через все подольское шоссе, до самой церкви.

Когда погребальное шествие двинулось от шлагбаума к Цепному мосту, с гробом поравнялась карета черниговского архиепископа Филарета, который ехал с визитом к митрополиту Арсению и который незадолго перед тем заявил г. Тризне о желании своем познакомиться с Шевченком. Усмотрев из окна своей кареты такое необычное зрелище, он велел кучеру обогнать процессию; тот погнал во всю прыть лошадей, преступив таким образом общие для всех проезжающих по мосту правила. Мостовые сторожа заорали благим матом: «Легче, шагом!», а молодежь стала и себе покрикивать в догонку уходившему без оглядки владыке — от мертвого человека, с которым он желал познакомиться покороче при его жизни...

На всем протяжении Киево-Подольского шоссе кортеж часто останавливался, на дроги взлезали ораторы и читали свои речи; когда же запас красноречия истощился, то некоторые произносили свои произведения по два и по три раза.

Порешив, согласно поэтическому завещанию покойника, перевезти тело его на родину, петербургская громада все-таки окончательно не решила вопроса, где именно предать земле его многострадальные кости? Со дня похорон поэта на Смоленском кладбище и до отправления гроба на Украину, об этом нерешенном вопросе шла оживленная переписка между петербургскими и киевскими друзьями поэта: одни настаивали на том, что нашему славному Кобзарю приличнее всего лежать в метрополии украинских городов — в Киеве, причем местом погребения указывали то /452/ Аскольдову могилу, то Щекавицу — над самым обрывом святых гор киевских, в виду Днепра-Славуты и всего Заднепровья. На могиле поэта предполагали временно поставить высоченный дубовый крест, чтобы виден он был издалече всем идущим и едущим из-за Днепра богомольцам и чтобы, при взгляде на крест, молились они за душу Тарасову. Другие, вероятно, для вящего почета, желали похоронить «мужичьего поэта» на кладбище Выдубецкого монастыря, между генералами и именитыми купцами с их дородными супружницами. Иные, наконец, согласно завещанию, энергически отстаивали мысль предать земле тело Шевченка в Каневе, на том самом месте, которое избрано поэтом при жизни для постройки дома — на Чернечьей горе, в трех верстах от города. Присутствовавший при последних минутах жизни поэта Грицько Честаховский заявил, что на предложенный им умирающему вопрос: где похоронить его? он ответил: «В Каневі!»

Не зная до прибытия Честаховского в Киев с телом поэта о его последней воле, названный брат его Варфоломей, уступая настоятельному требованию студентов, порешил похоронить Тараса на Щекавице. В ожидании прибытия гроба, вырыта могила и заготовлен крест; но после переговоров с провожавшими тело поэта Лазаревским и Честаховским, — все это было брошено.

7 мая было воскресенье. Несмотря на дождливую погоду, к Рождественской церкви собралось народу несколько тысяч. О. Петр отслужил заупокойную обедню. Составился довольно стройный хор певчих из почитателей умолкнувшего навеки Кобзаря. Согласно распоряжению князя, речей не было вовсе. Во время панихиды между народом протиснулась в глубоком трауре дама, положила на гроб поэта терновый венок и удалилась: красноречивее надгробных слов выразила она то, что чувствовал каждый из нас, провожая поэта-страдальца в могилу... Погребальное шествие, в сопровождении великой толпы народа, потянулось по шоссе к Цепному мосту, за которым, по случаю сильного разлива Днепра, стояли тогда пароходы; на одном из них и совершил свое плавание наш Тарас к тихому пристанищу...

Гроб, для должного порядка, сопровождаем был чинами полиции. Шествие часто останавливалось для произнесения речей, которых, впрочем, по причине небольшой ширины шоссе, почти никто не слыхал, кроме студентов и гимназистов, везших на себе гроб. Лучшие из надгробных речей, к сожалению, не сохранившиеся, произнесены были у крепостного форта на мосту студентами: Стояновым, Антоновичем и Драгомановым. Затем, в виду парохода, с разведенными уже парами, на возвышенном берегу Днепра, погребальный кортеж остановился в последний раз. На дроги взошел инспектор 2-й гимназии М. К. Чалый и произнес следующую надгробную речь *:

* Речь эта, по распоряжению кн. Васильчикова, была напечатана в «Киевском телеграфе».

«Думы и чувства, волнующие душу каждого из нас в настоящую минуту, не требуют много слов для выражения их. Предмет их слишком ясно представляется нашему сознанию: мы стоим у гроба нашего славного певца.

Горесть наша слишком велика для того, чтобы высказать ее /453/ словами и слишком сильна, чтобы увеличивать печальными воззваниями. Как ни сильно говорили бы мы о великости нашей потери, мы не скажем ничего, о чем стократ сильнее и красноречивее не говорило бы нам бессмертное имя Тараса Шевченка.

Слава этого имени не умрет в потомстве. Оно будет жить в народе долго-долго и исчезнет разве только с последним звуком малороссийской песни, а народная песнь не умирает. Не умрут вместе с нею и произведения нашего народного поэта! В них, как в фокусе, соединились, с одной стороны, все красоты, вся сила и все богатство украинского языка, а с другой — глубокое чувство и энергия характера, свойственные малорусскому племени; в них — безыскусственная прелесть и простота народных песен — рядом с высокою художественностью произведений, принадлежащих периоду высшей цивилизации.

И удивительная сила гения! Заброшенный судьбой в темное царство крепостного быта, — убивающего в зародыше всякое проявление таланта, всякий порыв к умственному развитию, — поэт тяжкими усилиями выбивается на свет божий, самоучкой пополняет недостаток образования и, лишенный образцов, оставляет потомству образцы неподражаемые. Да едва ли окружающая его цивилизация и приобретенные урывками познания принесли много пользы его своеобразному гению: по крайней мере опыты его произведений, предметы которых требовали эрудиции, не удавались ему; это не его область. Оттого-то он так легко отрывался от образованной среды и переносился душой в простой быт поселянина, оттого-то он с таким сожалением оглядывался на его прошлое — славное, невозвратное.

Сфера его таланта — народная жизнь. Жизнию своею столько же, сколько и поэзией он представил совершеннейшее олицетворение своего народа: он плоть от плоти его, кость от костей его! Душа его болела не за настоящие только страдания крепостного люда; в груди его скоплялось горе за Украину прошедших столетий. Он пережил и перечувствовал целый бесконечный ряд бедствий: угнетения, убийств, грабежей и пожаров. Одаренный от природы сильною впечатлительностью, он так живо чувствовал минувшие невзгоды своей родины, как многие из нас едва ли чувствуют настоящие.

А что сказать о тех перлах его поэзии, в которых он такими красками рисует украинскую природу? Упиваясь ее девственной красотой, он отдыхал душою от тяжелых впечатлений родной старины, но не надолго: этот ясный луч радости, внезапно озарявший мрачную ночь его печали, сверкал как бы для того, чтобы еще ярче оттенить страшную картину народной бедности.

Велико значение нашего поэта как в жизни, так и в литературе южнорусской. Предшественники Шевченка, пародируя язык и народность нашу, не только не способствовали развитию юной украинской словесности, но своим передразниваньем помогали только нашим недругам глумиться над народными обычаями и своеобразностью народного характера, низводя потомка славного казачества на степень идиота. Антагонисты нашей национальности, по своему общественному и сословному положению, привыкшие смотреть на простолюдина как на свою рабочую силу, доходили иногда до того, что, подобно американским плантаторам, /454/ отвергали в этом даровитом племени, — которое богатством памятников народной поэзии осязательно доказало свою способность к духовному росту в будущем, — отвергали, говорю, всякую способность к высшему умственному развитию. Да простит им бог такую обиду! Здесь — у гроба нашего славного поэта-художника, воспитанного и взлелеянного народом под заунывные звуки украинской песни, — да будет положен предел этим несправедливым наветам!

Поэзия Шевченка раздалась высокою песнею по всему славянскому миру, убедила в способности украинца к высшему поэтическому развитию даже и тех, которые, имея уши слышати, не слышат, имея очи видети, не видят. Муза нашего Кобзаря возвысила народ в собственных глазах его, тот православный народ, который, под гнетом крепостной неволи, перестал было считать себя за божие создание. Поэзия Шевченка завоевала нам право литературного гражданства, громко заявив и свой голос в семье славянских народностей.

Вот в чем заключается великое назначение и неувядающая слава нашего незабвенного Тараса Григорьевича!

Мир праху твоему, наш добрый друг! Ты исполнил свое призвание, не изменив до последней минуты своим честным убеждениям. Ты дожил до радостного дня 19 февраля — до дня освобождения любимого тобой народа, вступившего отныне в новый, лучший период своего существования, о котором так сладко грезилось измученной на панщине жнице в твоем прекрасном «Сне», — и ты спокойно закрыл глаза.

Столичные земляки наши проводили тебя теплым, дружески прощальным словом. Напутствуемый благословением народа, ты совершил свое последнее путешествие на родину: здесь тебя окружают родные, которые надеялись пожить с тобой после долгой разлуки, призреть и отогреть тебя от холода северных зим, примирить тебя на закате дней твоих с жизнью и с людьми, после жестоких испытаний, посланных тебе судьбою, — и закрыть скорбные твои очи. Готовил тебе названный брат твой скромное жилище на избранном тобой месте, на высоком берегу днепровском, посреди любимого тобой народа. Мы все ждали тебя, надеялись услышать новую песнь своего любимого Кобзаря...»

Дорогие останки поэта провожали до Канева, кроме родных братьев, сестры и семейства Варфоломея Шевченка, старый приятель И. М. Сошенко, Сошиха и Чалыха, десятка два студентов и гимназистов да полтавский знакомый покойника Забела, который вез на пароходе заветную пляшечку дерновки, уцелевшую от обильных возлияний во время последнего пребывания поэта в полтавской губернии, в роковом 1847 году. Из этой пляшечки предполагалась выпить по чарци на могиле Тараса и помянуть почившего вечным сном украинского батька, но, увы! По неосторожности Забелы бутылка разбилась и драгоценная влага разлилась по палубе.

По случаю разлива реки, пароход не мог пристать к самому берегу, а остановился в значительном от него расстоянии. Выгрузить драгоценную кладь составило не малое затруднение: нужно было нести свинцовый гроб, стоя почти по пояс в воде и ступая по тинистому дну полой воды, что оказалось решительно невозможным. /455/ Малый плоскодонный баркас не мог сдержать тяжести, а большой дуб стал бы на мели. После долгих споров и толков, придуман наконец такой способ выгрузки: достали простой драбинястый воз, спустили на него с парохода гроб и запряглись, вместо лошадей и старые и молодые да и потащили его к берегу. На берегу покойника встретило местное духовенство, гроб поставили на мары и при стечении значительного числа горожан торжественно внесли в соборную церковь. Сюда же с Михайловой горы прибыл на лодке и страстный почитатель поэта М. А. Максимович.

Отслужив панихиду в день прибытия гроба, друзья поэта отправились на Чернечу гору выбирать место для могилы. Обратились было к каневским мещанам за помощью — вырыть яму, но они, по наущению поляка М-ского, запросили такую непомерную плату, что распорядители похорон решили сами, с помощью студентов, вырыть яму своему славному Кобзарю. Под дождем и нависшими тучами благородные юноши принялись за дело с увлечением, и яма была готова.

10 мая, при многочисленном стечении народа из городских предместий и окрестных сел, была отслужена заупокойная обедня протоиереем Мацкевичем соборне. После панихиды им же произнесено надгробное слово...

М. К. Чалый

ПОХОРОНЫ Т. Г. ШЕВЧЕНКО НА УКРАИНЕ

(С. 449 — 455)

Впервые опубликовано в кн:: Чалый М. К. Жизнь и произведения Тараса Шевченко (Свод материалов для его биографии). — К., 1882. — С. 187 — 197. Печатается по первой публикации.

...телеграмма от г. Каменецкого... — См.: «Т. Г. Шевченко в епістолярії», с. 31, 33. /579/

После торжественной встречи гроба Шевченка в Москве... — 28 апреля 1861 года гроб с телом Шевченко был доставлен по железной дороге из Петербурга в Москву и перевезен с вокзала в церковь Тихона на Арбате, где состоялось прощание с покойным. Из Москвы в Киев гроб везли на лошадях.

Из заметки Якушкина. — Речь идет о статье П. Якушкина «Останки Т. Г. Шевченко в Орле» (Северная пчела. — 1861. — № 119. — 29 мая).

...достиг Киева и остановился в Никольской слободке... — Утром 6 мая 1861 года гроб с телом Шевченко был доставлен в Бровары, откуда молодежь хотела перевезти его в университетскую церковь, однако генерал-губернатор князь И. Васильчиков и митрополит Арсений не допустили гроб в центр города, разрешив поставить его лишь в ближайшей к Днепру церкви Рождества (около Почтовой площади); запрещены были и речи, потому их произносили по дороге с левого на правый берег Днепра.

Тризна Роман Дмитриевич (род. в 1816 г.) — чиновник-юрист, знакомый Шевченко с 1846 года. Распространял на Черниговщине сочинения и букварь Шевченко, переписывался с ним в связи с этим (Листи до Т. Г. Шевченка, с. 217).

Стоянов Александр Ильич (род. в 1841 г.) — студент историко-филологического факультета Киевского университета с 1859-го по 1863 год. Принимал активное участие в деятельности воскресных школ, опубликовал рецензию на букварь Шевченко (Воспитание. — 1861. — № 4. — С. 187 — 195), подписал благодарственное письмо Шевченко за присланные им для воскресных школ книги, произнес речь над гробом Шевченко в Киеве. В конце 70-х годов был директором гимназии в Кутаиси.

...М. К. Чалый и произнес надгробную речь. — Опубликована в «Киевском телеграфе» (1861. — № 34. — 14 мая), в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1861. — № 119. — 30 мая) и отдельным оттиском.

...по наущению поляка М-ского... — Речь идет о старшем заседателе каневской уездной полиции Монастырском Владиславе Иосифовиче.

Попередня     Головна     Наступна